На замечание, что ведь могла бы сама все это припасти, смертельно обижалась. Думаю, вынося все это, я тоже воспитывала в себе положительные стороны характера и искореняла эгоцентризм.
Мать не была бездельницей. Домашнее хозяйство было на ней целиком. Она готовила прекрасно, обстирывала нас, шила платья себе, Люпине и мне, очень хорошо вышивала. Стирка… Большая стирка была форменным катаклизмом, вся квартира была потом завешена сохнущими простынями и прочим бельём. Мать всегда устраивала именины и другие праздники не только нам, но и всей родне. Но при этом соблюдалось одно условие: из дому она не выходила, все, что необходимо было для этого сделать вне дома, делали другие.
( Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях…)
Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях. Самой гениальной и самой ужасной была учительница истории, уже упомянутая мною Гизелла Гебертова. Сразу признаюсь, именно её вывела я в образе учительницы в «Жизнь как жизнь», и описанные в этом романе перипетии в самом деле я переживала в дни моей ранней юности.
Учениц Гизелла доводила до сумасшествия, мы панически боялись её. И в то же время всем классом издавали единодушный стон, когда раздавался звонок, означавший окончание её урока. Как она рассказывала! Слушать её мы могли целыми часами. А то обстоятельство, что не все из нас отлично знали историю, объясняется лишь нашим паническим страхом перед ней. А страх она могла наводить! Хуже всего, что она требовала отвечать ей правильным польским языком, безжалостно исправляя наши неправильные словечки, а главное, пытаясь искоренить в нас словечко-паразит «wiкc».
Несчастная жертва, вызванная Гизеллой отвечать, вставала и начинала:
— Значит…
— Неправильно начинать фразу со слова «значит», — перебивала её ужасная Гизелла. — Отвечай правильно.
Несчастная молчала, собиралась с духом и начинала:
— Значит…
— Нет, начни снова.
Ученица изо всех сил пыталась ответить правильно и отчаянно бросала:
— Значит…
— Послушай, если уж ты не можешь обойтись без этого «значит», произнеси его про себя, а вслух начинай фразу с ответа.
Жертва пыталась сообразить, как бы это сделать, лицо её прояснялось, мы поняли — сообразила! И радостно произносила:
— Значит…
И ещё одна ужасная привычка была у нашей Гизеллы. Когда ученица не могла ответить, учительница холодно советовала:
— Спроси у кого-нибудь из подруг.
Надо было видеть отчаянный взгляд несчастной, всполошенно скользящий по лицам одноклассниц. Кого избрать жертвой? Редко когда ей посылался ответный сигнал: «Знаю, спроси меня». Чаще всего в ответ посылался такой же молящий взгляд: «Только не меня!» В конце концов избиралась или врагиня или та негодяйка, которая в подобной ситуации избирала вызванную отвечать.
Вот так как-то Янка подложила мне свинью. По истории у меня была пятёрка, я всегда любила этот предмет, много читала и теоретически должна была знать историю. Но ведь память человека — штука ненадёжная и подводит именно тогда, когда на неё рассчитываешь. Вызвала Гизелла, значит, Янку отвечать и потребовала от неё назвать причины, вызвавшие ноябрьское восстание (1830—1831 гг.). Янка в принципе уже тогда девятнадцатый век знала хорошо, но холерная Гизелла, услышав от неё, что одной из причин стало недопущение в Думу двух польских депутатов, велела уточнить, кого именно.
— Не помню, — жалобно ответила Янка.
— Спроси подругу, — безжалостно посоветовала учительница.
Закрыв по своему обыкновению глаза, Янка дрожащим голосом произнесла мою фамилию. С места я поднималась как можно медленнее, лихорадочно пытаясь припомнить, кого же именно тогда не допустили в Думу, и мысленно желая ближайшей подруге лопнуть на месте, провалиться сквозь землю и прочих благ. Что же касается депутатов, мне смутно помнилось, что они вроде бы были какими-то родственниками, наверное отец и сын, и, кажется, их фамилия начиналась на букву "п". Милосердное Провидение уберегло меня от высказывания вслух этого предположения.
Помолчав, я глухо произнесла:
— Не помню я их фамилий.
Долго смотрела на меня пани Гебертова.
— Это были братья Немоевские, — сказала она наконец так, что голос её до сих пор звучит у меня в ушах. Осуждение, прозвучавшее в нем, буквально вдавило меня в щели пола.
А потом, тоже помолчав, добавила:
— Я ошиблась в тебе…
Езус-Мария! Хуже уже ничего не может быть. Не знаю, как я досидела до конца урока. В душе бушевал вулкан, к горлу подступала тошнота.
Как только за садисткой-историчкой закрылась дверь, я набросилась на любимую подругу.
— Свинья! — яростно трясла я её за плечо. — Как тебе такое в башку втемяшилось?!
— Да отстань, да отвяжись, да послушай, я уже не могла! — слабо отбивалась от меня Янка, все ещё вся красная, размахивая руками, как ветряная мельница. — Она смотрела на меня и смотрела, и я уже просто не могла этого вынести, все, что угодно, только пусть хоть на минутку перестанет смотреть этим ужасным взглядом! Пусть смотрит куда-нибудь в другое место!
Такое я была в состоянии понять.
— Но почему ты выбрала именно меня?!
— Так я думала, ты знаешь. А впрочем, наверное, я ничего не думала…
Долго не могла я простить ей этой выходки, ибо пятёрка по истории, утраченная из-за братьев Немоевских, мне дорого обошлась. Холерная Гизелла привязалась ко мне, как не знаю кто, принялась спрашивать на каждом уроке, причём не отвечать домашнее задание, а просто задавала вопросы какие придётся, гоняла по всей истории, и пятёрки в четверти мне так и не удалось получить.
Математика в объёме средней школы была для меня простой и лёгкой, историю я любила, польский не представлял никаких трудностей, географией занималась с удовольствием, основы философии одолела, а вот с физикой пришлось помучиться. Не любила я её — в конце концов, имела я право чего-то не любить? Преподавала физику очень некрасивая, но добрая и симпатичная учительница, свой предмет она знала прекрасно, и уроки её были интересными, но до меня физика просто не доходила. У Янки отношение к физике было ещё хуже, и причиной этого стала замкнутая электрическая цепь. Физичка велела всем ученицам взяться за руки. Янку тоже включили в цепь, хотя она и не осознавала, что происходит. О чем-то задумалась, глядя в окно, а учительница пустила слабый электрический ток. Это я так думаю, что слабый, ибо никому из нас ничего плохого не сделал, лишь Янка с ужасным криком подскочила на месте и вырвала руки, одну из которых сжимала я, а другую соседка по парте.
— Как же так можно! — вся в слезах выкрикнула Янка, смертельно испуганная и предельно возмущённая. — Током живого человека!!!
Бедная учительница от неожиданности смутилась и даже принялась извиняться, мы же чуть не померли со смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Мать не была бездельницей. Домашнее хозяйство было на ней целиком. Она готовила прекрасно, обстирывала нас, шила платья себе, Люпине и мне, очень хорошо вышивала. Стирка… Большая стирка была форменным катаклизмом, вся квартира была потом завешена сохнущими простынями и прочим бельём. Мать всегда устраивала именины и другие праздники не только нам, но и всей родне. Но при этом соблюдалось одно условие: из дому она не выходила, все, что необходимо было для этого сделать вне дома, делали другие.
( Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях…)
Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях. Самой гениальной и самой ужасной была учительница истории, уже упомянутая мною Гизелла Гебертова. Сразу признаюсь, именно её вывела я в образе учительницы в «Жизнь как жизнь», и описанные в этом романе перипетии в самом деле я переживала в дни моей ранней юности.
Учениц Гизелла доводила до сумасшествия, мы панически боялись её. И в то же время всем классом издавали единодушный стон, когда раздавался звонок, означавший окончание её урока. Как она рассказывала! Слушать её мы могли целыми часами. А то обстоятельство, что не все из нас отлично знали историю, объясняется лишь нашим паническим страхом перед ней. А страх она могла наводить! Хуже всего, что она требовала отвечать ей правильным польским языком, безжалостно исправляя наши неправильные словечки, а главное, пытаясь искоренить в нас словечко-паразит «wiкc».
Несчастная жертва, вызванная Гизеллой отвечать, вставала и начинала:
— Значит…
— Неправильно начинать фразу со слова «значит», — перебивала её ужасная Гизелла. — Отвечай правильно.
Несчастная молчала, собиралась с духом и начинала:
— Значит…
— Нет, начни снова.
Ученица изо всех сил пыталась ответить правильно и отчаянно бросала:
— Значит…
— Послушай, если уж ты не можешь обойтись без этого «значит», произнеси его про себя, а вслух начинай фразу с ответа.
Жертва пыталась сообразить, как бы это сделать, лицо её прояснялось, мы поняли — сообразила! И радостно произносила:
— Значит…
И ещё одна ужасная привычка была у нашей Гизеллы. Когда ученица не могла ответить, учительница холодно советовала:
— Спроси у кого-нибудь из подруг.
Надо было видеть отчаянный взгляд несчастной, всполошенно скользящий по лицам одноклассниц. Кого избрать жертвой? Редко когда ей посылался ответный сигнал: «Знаю, спроси меня». Чаще всего в ответ посылался такой же молящий взгляд: «Только не меня!» В конце концов избиралась или врагиня или та негодяйка, которая в подобной ситуации избирала вызванную отвечать.
Вот так как-то Янка подложила мне свинью. По истории у меня была пятёрка, я всегда любила этот предмет, много читала и теоретически должна была знать историю. Но ведь память человека — штука ненадёжная и подводит именно тогда, когда на неё рассчитываешь. Вызвала Гизелла, значит, Янку отвечать и потребовала от неё назвать причины, вызвавшие ноябрьское восстание (1830—1831 гг.). Янка в принципе уже тогда девятнадцатый век знала хорошо, но холерная Гизелла, услышав от неё, что одной из причин стало недопущение в Думу двух польских депутатов, велела уточнить, кого именно.
— Не помню, — жалобно ответила Янка.
— Спроси подругу, — безжалостно посоветовала учительница.
Закрыв по своему обыкновению глаза, Янка дрожащим голосом произнесла мою фамилию. С места я поднималась как можно медленнее, лихорадочно пытаясь припомнить, кого же именно тогда не допустили в Думу, и мысленно желая ближайшей подруге лопнуть на месте, провалиться сквозь землю и прочих благ. Что же касается депутатов, мне смутно помнилось, что они вроде бы были какими-то родственниками, наверное отец и сын, и, кажется, их фамилия начиналась на букву "п". Милосердное Провидение уберегло меня от высказывания вслух этого предположения.
Помолчав, я глухо произнесла:
— Не помню я их фамилий.
Долго смотрела на меня пани Гебертова.
— Это были братья Немоевские, — сказала она наконец так, что голос её до сих пор звучит у меня в ушах. Осуждение, прозвучавшее в нем, буквально вдавило меня в щели пола.
А потом, тоже помолчав, добавила:
— Я ошиблась в тебе…
Езус-Мария! Хуже уже ничего не может быть. Не знаю, как я досидела до конца урока. В душе бушевал вулкан, к горлу подступала тошнота.
Как только за садисткой-историчкой закрылась дверь, я набросилась на любимую подругу.
— Свинья! — яростно трясла я её за плечо. — Как тебе такое в башку втемяшилось?!
— Да отстань, да отвяжись, да послушай, я уже не могла! — слабо отбивалась от меня Янка, все ещё вся красная, размахивая руками, как ветряная мельница. — Она смотрела на меня и смотрела, и я уже просто не могла этого вынести, все, что угодно, только пусть хоть на минутку перестанет смотреть этим ужасным взглядом! Пусть смотрит куда-нибудь в другое место!
Такое я была в состоянии понять.
— Но почему ты выбрала именно меня?!
— Так я думала, ты знаешь. А впрочем, наверное, я ничего не думала…
Долго не могла я простить ей этой выходки, ибо пятёрка по истории, утраченная из-за братьев Немоевских, мне дорого обошлась. Холерная Гизелла привязалась ко мне, как не знаю кто, принялась спрашивать на каждом уроке, причём не отвечать домашнее задание, а просто задавала вопросы какие придётся, гоняла по всей истории, и пятёрки в четверти мне так и не удалось получить.
Математика в объёме средней школы была для меня простой и лёгкой, историю я любила, польский не представлял никаких трудностей, географией занималась с удовольствием, основы философии одолела, а вот с физикой пришлось помучиться. Не любила я её — в конце концов, имела я право чего-то не любить? Преподавала физику очень некрасивая, но добрая и симпатичная учительница, свой предмет она знала прекрасно, и уроки её были интересными, но до меня физика просто не доходила. У Янки отношение к физике было ещё хуже, и причиной этого стала замкнутая электрическая цепь. Физичка велела всем ученицам взяться за руки. Янку тоже включили в цепь, хотя она и не осознавала, что происходит. О чем-то задумалась, глядя в окно, а учительница пустила слабый электрический ток. Это я так думаю, что слабый, ибо никому из нас ничего плохого не сделал, лишь Янка с ужасным криком подскочила на месте и вырвала руки, одну из которых сжимала я, а другую соседка по парте.
— Как же так можно! — вся в слезах выкрикнула Янка, смертельно испуганная и предельно возмущённая. — Током живого человека!!!
Бедная учительница от неожиданности смутилась и даже принялась извиняться, мы же чуть не померли со смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76