– Гости приехали.
Я мог бы без труда его застрелить. Но тут он отступил назад, и стало слишком поздно, даже если бы и хотел. Затем открылось заднее окно машины – я услышал стук, когда его резко опустили. Потом заговорил автоматический пистолет – всадил короткую очередь в склон холма в десяти метрах от меня.
– Вылезай, дешевка, – повторил Менендес с порога. – Некуда тебе деваться.
Тогда я выпрямился и пошел, а луч прожектора прилежно следовал за мной.
Револьвер я сунул обратно в кобуру. Я поднялся на деревянное крылечко, вошел и остановился прямо возле двери. В глубине комнаты, скрестив ноги, сидел человек, на бедре у него лежал револьвер. На вид он был коренастый и свирепый, а кожа у него оказалась иссушенной, как у людей, живущих в жарком климате. На нем была коричневая куртка-ветровка на молнии, расстегнутая почти до пояса. Он смотрел на меня, и ни глаза его, ни револьвер не шелохнулись. Был спокоен, как глинобитная стена при лунном свете.
Глава 48
Я смотрел на него слишком долго. Сбоку я ощутил быстрое движение, а затем острую боль в плече. Вся рука, до кончиков пальцев, онемела. Я обернулся и увидел рослого мексиканца довольно злобного вида. Он не ухмылялся, просто наблюдал за мной. Загорелая рука с зажатым револьвером 45-го калибра опустилась. У него были длинные усы и пышная грива напомаженных, зачесанных назад черных волос. На затылке сидело грязное сомбреро, а концы кожаной тесемки свисали на заштопанную рубаху, от которой несло потом. Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.
Я потер плечо. Слегка закололо, но боль и онемение не прошли. Если бы я попробовал вытащить револьвер, то, наверно, уронил бы его.
Менендес протянул руку к мексиканцу. Тот, почти не глядя, кинул револьвер, а Менендес его поймал. Он подошел поближе, лицо его сияло от возбуждения.
– Ну, куда тебе врезать, дешевка? – Черные глаза так и плясали.
Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.
– Тебя спрашивают, дешевка.
Я облизал губы и ответил вопросом на вопрос:
– Что случилось с Агостино? Я думал, что он за тобой револьвер таскает.
– Чик скурвился, – мягко произнес он.
– Всегда таким и был – как его хозяин.
У человека в кресле метнулись глаза вбок. Он почти что улыбнулся.
Крутой парень, который покалечил мне руку, не шелохнулся и не сказал ни слова. Но я знал, что он дышит. Чувствовал по запаху.
– Тебе что, по руке попали, дешевка?
– Споткнулся на лестнице.
Небрежно, почти не глядя, он хлестнул меня по лицу дулом пистолета.
– Ты со мной не шути, дешевка. Кончились твои шуточки. Тебе говорили по-хорошему. Если уж я лично приезжаю в гости и велю отвалить – надо слушаться. А не отвалишь, так свалишься и больше не встанешь.
Я чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Чувствовал щемящую боль от удара по скуле. Боль расползалась и охватила всю голову. Удар был не серьезный, но предмет, которым били – серьезный. Говорить я еще мог, и никто не стал затыкать мне рот.
– Чего ж ты сам переутомляешься, Менди? Я думал, у тебя на это есть холуи, вроде тех, что отлупили Большого Вилли Магоуна.
– Это личное участие, – мягко произнес он, – потому что тебе по личным причинам ведено не соваться. С Магоуном другое дело – чистый бизнес. Вздумал мне на голову сесть – когда я покупал ему шмотки, и машины, и в сейф кое-что подкинул, и за дом выплатил. Они там, в «борьбе с пороком», все одинаковые.
Я даже учебу его парнишки оплачивал. Благодарить должен был, гад. А он что сделал? Вперся в мой личный кабинет и дал мне по морде при прислуге.
– Это как же объяснить? – спросил я, смутно надеясь направить его злобу по другому адресу.
– Да так и объяснить, что одна крашеная шлюшка сказала, что у нас игральные кости фальшивые. А вроде была из его ночных бабочек. Я ее выставил из клуба и пускать не велел.
– Тогда понятно, – заметил я. – Магоуну пора бы знать, что профессиональные игроки никогда не жулят. Им это не надо. Но я-то что тебе сделал?
Он снова, с задумчивым видом, ударил меня.
– Ты мне репутацию испортил. В моем бизнесе приказы два раза не повторяют. Никому. Парню велели – он идет и делает. А не делает – значит, у тебя нет над ним власти. А власти нет – вылетаешь из бизнеса.
– Сдается мне, что не только в этом дело, – сказал я. – Прости, я платок достану.
Револьвер был наведен на меня, пока я вынимал платок и стирал с лица кровь.
– Ищейка поганая, – медленно сказал Менендес, – думает, что может из Менди Менендеса мартышку сделать. Что на посмешище меня выставит. Меня, Менендеса. Тебе бы надо нож сунуть, дешевка. Настрогать из тебя сырого мяса, помельче.
– Леннокс был твой приятель, – сказал я, следя за его глазами. – Он умер.
Его зарыли, как собаку, закидали грязью и даже дощечки с именем не поставили. А я немножко помог доказать его невиновность. И от этого ты репутацию теряешь? Он твою жизнь спас, а свою загубил. А тебе хоть бы хны.
Тебе бы только большую шишку разыгрывать. На всех тебе наплевать с высокой горы, кроме себя самого. Какая ты шишка? Только горло дерешь.
Лицо у него застыло, он замахнулся, чтобы стукнуть меня в третий раз, когда я сделал полшага вперед и лягнул его в пах.
Я не думал, не соображал, не рассчитывал свои шансы, не знал, есть ли они у меня вообще. Просто не мог больше терпеть трепотню, и больно было, и обливался кровью, и, может быть, к тому времени слегка очумел от ударов.
Он сложился пополам, заглатывая воздух, и револьвер выпал у него из руки. Он стал лихорадочно шарить по полу, издавая горловые сдавленные звуки.
Я заехал коленом ему в лицо. Он взвыл.
Человек в кресле засмеялся. От изумления я чуть не свалился. Потом он поднялся, и револьвер у него в руке поднялся вместе с ним.
– Не убивай его, – сказал он мягко. – Он нам нужен, как живая приманка.
Затем в темной передней что-то шевельнулось, и в дверях появился Олз, бесстрастный, непроницаемый, абсолютно спокойный. Он взглянул на Менендеса.
Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в пол.
– Слабак, – произнес Олз. – Раскис, как каша.
– Он не слабак, – сказал я. – Ему больно. С каждым может случиться. Разве Большой Вилли Магоун слабак?
Олз посмотрел на меня. Другой человек тоже. Крутой мексиканец у двери не издал ни звука.
– Да бросьте вы эту проклятую сигарету, – накинулся я на Олза. – Или закурите, или выплюньте. Тошнит на вас смотреть. И вообще от вас тошнит. От всей полиции.
Он вроде удивился. Потом ухмыльнулся.
– Проводим операцию, малыш, – весело объявил он. – Плохо тебе? Нехороший дяденька побил по личику? Так тебе и надо, это тебе на пользу.
Он посмотрел вниз, на Менди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Я мог бы без труда его застрелить. Но тут он отступил назад, и стало слишком поздно, даже если бы и хотел. Затем открылось заднее окно машины – я услышал стук, когда его резко опустили. Потом заговорил автоматический пистолет – всадил короткую очередь в склон холма в десяти метрах от меня.
– Вылезай, дешевка, – повторил Менендес с порога. – Некуда тебе деваться.
Тогда я выпрямился и пошел, а луч прожектора прилежно следовал за мной.
Револьвер я сунул обратно в кобуру. Я поднялся на деревянное крылечко, вошел и остановился прямо возле двери. В глубине комнаты, скрестив ноги, сидел человек, на бедре у него лежал револьвер. На вид он был коренастый и свирепый, а кожа у него оказалась иссушенной, как у людей, живущих в жарком климате. На нем была коричневая куртка-ветровка на молнии, расстегнутая почти до пояса. Он смотрел на меня, и ни глаза его, ни револьвер не шелохнулись. Был спокоен, как глинобитная стена при лунном свете.
Глава 48
Я смотрел на него слишком долго. Сбоку я ощутил быстрое движение, а затем острую боль в плече. Вся рука, до кончиков пальцев, онемела. Я обернулся и увидел рослого мексиканца довольно злобного вида. Он не ухмылялся, просто наблюдал за мной. Загорелая рука с зажатым револьвером 45-го калибра опустилась. У него были длинные усы и пышная грива напомаженных, зачесанных назад черных волос. На затылке сидело грязное сомбреро, а концы кожаной тесемки свисали на заштопанную рубаху, от которой несло потом. Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.
Я потер плечо. Слегка закололо, но боль и онемение не прошли. Если бы я попробовал вытащить револьвер, то, наверно, уронил бы его.
Менендес протянул руку к мексиканцу. Тот, почти не глядя, кинул револьвер, а Менендес его поймал. Он подошел поближе, лицо его сияло от возбуждения.
– Ну, куда тебе врезать, дешевка? – Черные глаза так и плясали.
Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.
– Тебя спрашивают, дешевка.
Я облизал губы и ответил вопросом на вопрос:
– Что случилось с Агостино? Я думал, что он за тобой револьвер таскает.
– Чик скурвился, – мягко произнес он.
– Всегда таким и был – как его хозяин.
У человека в кресле метнулись глаза вбок. Он почти что улыбнулся.
Крутой парень, который покалечил мне руку, не шелохнулся и не сказал ни слова. Но я знал, что он дышит. Чувствовал по запаху.
– Тебе что, по руке попали, дешевка?
– Споткнулся на лестнице.
Небрежно, почти не глядя, он хлестнул меня по лицу дулом пистолета.
– Ты со мной не шути, дешевка. Кончились твои шуточки. Тебе говорили по-хорошему. Если уж я лично приезжаю в гости и велю отвалить – надо слушаться. А не отвалишь, так свалишься и больше не встанешь.
Я чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Чувствовал щемящую боль от удара по скуле. Боль расползалась и охватила всю голову. Удар был не серьезный, но предмет, которым били – серьезный. Говорить я еще мог, и никто не стал затыкать мне рот.
– Чего ж ты сам переутомляешься, Менди? Я думал, у тебя на это есть холуи, вроде тех, что отлупили Большого Вилли Магоуна.
– Это личное участие, – мягко произнес он, – потому что тебе по личным причинам ведено не соваться. С Магоуном другое дело – чистый бизнес. Вздумал мне на голову сесть – когда я покупал ему шмотки, и машины, и в сейф кое-что подкинул, и за дом выплатил. Они там, в «борьбе с пороком», все одинаковые.
Я даже учебу его парнишки оплачивал. Благодарить должен был, гад. А он что сделал? Вперся в мой личный кабинет и дал мне по морде при прислуге.
– Это как же объяснить? – спросил я, смутно надеясь направить его злобу по другому адресу.
– Да так и объяснить, что одна крашеная шлюшка сказала, что у нас игральные кости фальшивые. А вроде была из его ночных бабочек. Я ее выставил из клуба и пускать не велел.
– Тогда понятно, – заметил я. – Магоуну пора бы знать, что профессиональные игроки никогда не жулят. Им это не надо. Но я-то что тебе сделал?
Он снова, с задумчивым видом, ударил меня.
– Ты мне репутацию испортил. В моем бизнесе приказы два раза не повторяют. Никому. Парню велели – он идет и делает. А не делает – значит, у тебя нет над ним власти. А власти нет – вылетаешь из бизнеса.
– Сдается мне, что не только в этом дело, – сказал я. – Прости, я платок достану.
Револьвер был наведен на меня, пока я вынимал платок и стирал с лица кровь.
– Ищейка поганая, – медленно сказал Менендес, – думает, что может из Менди Менендеса мартышку сделать. Что на посмешище меня выставит. Меня, Менендеса. Тебе бы надо нож сунуть, дешевка. Настрогать из тебя сырого мяса, помельче.
– Леннокс был твой приятель, – сказал я, следя за его глазами. – Он умер.
Его зарыли, как собаку, закидали грязью и даже дощечки с именем не поставили. А я немножко помог доказать его невиновность. И от этого ты репутацию теряешь? Он твою жизнь спас, а свою загубил. А тебе хоть бы хны.
Тебе бы только большую шишку разыгрывать. На всех тебе наплевать с высокой горы, кроме себя самого. Какая ты шишка? Только горло дерешь.
Лицо у него застыло, он замахнулся, чтобы стукнуть меня в третий раз, когда я сделал полшага вперед и лягнул его в пах.
Я не думал, не соображал, не рассчитывал свои шансы, не знал, есть ли они у меня вообще. Просто не мог больше терпеть трепотню, и больно было, и обливался кровью, и, может быть, к тому времени слегка очумел от ударов.
Он сложился пополам, заглатывая воздух, и револьвер выпал у него из руки. Он стал лихорадочно шарить по полу, издавая горловые сдавленные звуки.
Я заехал коленом ему в лицо. Он взвыл.
Человек в кресле засмеялся. От изумления я чуть не свалился. Потом он поднялся, и револьвер у него в руке поднялся вместе с ним.
– Не убивай его, – сказал он мягко. – Он нам нужен, как живая приманка.
Затем в темной передней что-то шевельнулось, и в дверях появился Олз, бесстрастный, непроницаемый, абсолютно спокойный. Он взглянул на Менендеса.
Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в пол.
– Слабак, – произнес Олз. – Раскис, как каша.
– Он не слабак, – сказал я. – Ему больно. С каждым может случиться. Разве Большой Вилли Магоун слабак?
Олз посмотрел на меня. Другой человек тоже. Крутой мексиканец у двери не издал ни звука.
– Да бросьте вы эту проклятую сигарету, – накинулся я на Олза. – Или закурите, или выплюньте. Тошнит на вас смотреть. И вообще от вас тошнит. От всей полиции.
Он вроде удивился. Потом ухмыльнулся.
– Проводим операцию, малыш, – весело объявил он. – Плохо тебе? Нехороший дяденька побил по личику? Так тебе и надо, это тебе на пользу.
Он посмотрел вниз, на Менди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90