На ходу подметки рвет. Но... все у него
получается, всегда масть знает и козырей полна пазуха, как у тебя цицек.
Женщина помрачнела:
- Зачем знакомил?
- С женой он недавно разошелся, за бугром заквасил столько, что не
привидится в страшном сне, я-то в курсе. - Опорожнил рюмку коньяка. -
Охомутаешь его, считай куш сорвала, да какой... Это тебе не Мастодонту на
подоконнике отпускать. - Перехватил гневный взгляд женщины. - Ну, молчу...
молчу... одно не пойму, у меня глаз-ватерпас, память будь-будь, у вас там
на подоконнике кактусы есть... как ты не боишься? Вдруг иголка да в такое
роскошное мясо?..
Женщина залепила в Седого шкурку мандарина.
- Щадишь, - отметила "жертва", - могла и шампанским плеснуть.
Седой отодвинулся от стола, явно захмелев:
- Ну, "источник"... "источничек"... успокойся. Подоконник - это твое
дело, а этого карася упускать грех. Я ж видел... у него чуть из глаз не
брызнуло! Опять же мне погонишь информацию от него... меня-то информация
не раздражает... Подумай! - Седой раскрыл неизменный кофр, вынул сумку
Гуччи с гобеленом и флакон мадам Роша. - Тебе!
Женщина упрятала дары, чмокнула Седого в щеку:
- А ты представляешь, сколько у него?.. - Кивок в сторону двери, за
которой скрылся Сановник.
- Гостайна, милочка. - Хмельно осклабился Седой. - Одно скажу... тебе
на четыре жизни хватит.
- Это как жить?
- Да хоть как!
Неожиданно дружелюбие погасло в глазах Седого, достал бумагу, ручку,
положил перед женщиной на тумбочку:
- Давно ты мне автографов не оставляла. Все только устно, а бумага
свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не
рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!
- Что? - взвизгнула женщина.
- Что хочешь! - Седой растянул губы в нитку. - Хоть как Мастодонту в
последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности,
мил человек, великая штука.
Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда
ярить Седого глупее глупого.

Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей
единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно,
красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как
бессмысленно сопротивление времени.
Ребров поцеловал мать, она погладила жесткие, на затылке короткие
волосы сына высохшей рукой, тонкой, изящной, более всего рассказывающей о
непростом происхождении.
- Как дела, ма? - Ребров присел на край кровати.
Женщина смутилась: отрывает сына, взрослого, занятого человека своими
старческими хворями.
- Как дела, ма? - Повторил Ребров и сжал сухую ладошку матери в своих
руках.
- А... да... - смущенно залепетала больная, - уже лучше... намного...
со вчерашним днем не сравнить...
- Врешь, ма! - Смеясь, Ребров достал лекарства в иностранных
упаковках. - Представляешь вчера шеф расщедрился, отвалил валюты - откуда
только прознал, что ты болеешь? - на покупку лекарств. Странно... никто
никогда за ним такого не замечал...
- Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее
блеснули слезинки.
От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение
Мастодонта, похоже, вовсе не странно.
Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал
подушку, пока она пила.
- Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно
вопросил Ребров.
- Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для
немощного и одинокого - рай...
- Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья
лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко
по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в
угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...
Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть
полчаса, хоть на пять минут подольше.
Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на
край кровати, вскочил проверил холодильник:
- Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...
Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке,
поцеловала родное лицо:
- Расскажи, как он дал деньги?
- Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?
- Твой начальник.
- Зачем тебе это, ма? Дал и дал.
- Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в
жизни лгала.
- Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет
приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают
доброхоты?..
- Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная,
из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины
высохли и, омытые слезами, даже помолодели.
- Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.
- Что? - опешил Ребров.
- Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет
назад...
- Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. -
Что?..

Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего -
графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие
деревянные стеллажи.
Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита,
распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов
вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с
золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.
Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд
пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво
приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой,
трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах
фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка,
большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего
благоденствия природа не предусмотрела.
Мозгляк выложил на стол пачку книг и стопку пластинок:
- Из прошлого списка.
- Проверять не надо? - Не поднимая головы, уточнил Седой.
Мозгляк замер.
Седой методично проставлял крестики.
Мозгляк обратился в статую, лишь подрагивание ресниц и трепет кадыка
выдавали живого.
Седой швырнул колпачок, отложил ручку, еще раз стеганул
пренебрежительно:
- Проверять не надо?
Злоба на лице мозгляка вмиг сменилась прилепленной улыбкой, тело
завибрировало, кожа, будто размягчилась, на миг показалось, что мозгляк -
фигура для украшения торта, отформованная из масла, к которой поднесли
паяльную лампу, и которая вот-вот на глазах начнет оплывать, растекаясь по
полу жирно блестящей лужей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42