Ох. Когда это опустилось в ней. Потом оно легло в ее внутренностях и причиняло боль, так что она повернулась набок и обхватила чересчур туго набитую подушку. Альтаир отрешенно смотрела, как он налил себе еще один стакан вина, взял с собой бутылку и сел на чрезмерно мягкий стул. Когда стакан опустел, он наполнил его снова.
В его лице уже не было веселой легкости. В шикарных одеждах, и здесь, в таком месте, оно выглядело очень серьезным и задумчивым. Он уже не был тем мужчиной, с которым она познакомилась на улице, мужчиной, который смеялся и в глазах которого танцевали искорки веселья. Он был человеком, которого боялись Галландри, вот именно. Он был человеком, которого боялись многие люди. Было в нем что-то такое.
Наконец, он лег. Альтаир почувствовала, как под ним прогнулся матрац, проснулась и целый головокружительный миг пыталась вспомнить, где она и почему лежит на чем-то мягком и спокойном, а сквозь высокие окна падает тусклый дневной свет. Потом все снова вспомнилось, и она посмотрела на Мондрагона; но он лежал на спине с закрытыми глазами, и она почувствовала, что ему хочется побыть наедине с собой.
Какое-то время она лежала с открытыми глазами и смотрела через комнату на стол, на котором стоял почти пустой винный графин.
Он доверяет Галландри, подумала она, перебрав в уме все: отсеки ее сознания функционировали даже тогда, когда сама она была одурманена. Пытается уснуть. Возможно, у него что-то болит. Он говорил о какой-то барже сегодня вечером и пытается отдохнуть, пока еще есть возможность.
Любить меня? Он не ребенок. Он мысленно полностью занят чем-то, точно; он делает все, чтобы я оставалась спокойной, но в принципе не хочет, не хочет меня; ему не может быть нужен ребенок, который бегает за ним, не может быть нужна какая-то сумасшедшая, которая гуля-ючи приходит сюда и делает Бог знает что, да еще в самое неподходящее время. Ты довела его до того, что он кричал, Джонс; а ведь он не из тех людей, что громко кричат, и теперь вот напился до глухоты и слепоты.
Это ты наделала ему забот, Джонс.
С кем ты связалась, а? С мужчиной, который боится закона. С мужчиной, у которого опасные друзья и еще более опасные враги.
Она закрыла глаза и снова отплыла в неопределенное ничто, полное внутренней боли.
А проснулась в темноте и путанице ног и рук, своих и его, когда кто-то забарабанил в дверь.
— Слышу, слышу! — крикнул в ответ Мондрагон, приподнимаясь на руках над Альтаир. — Погодите чуть-чуть, черт бы вас побрал! — И случайно положил ладонь на тело Альтаир. Он ощупал ее вплоть до лица и погладил. — Прости, прости.
Она сонно потрогала его руку.
— Все в порядке. Со мной все нормально.
Его ладонь соскользнула к ее плечу, а потом снова погладила щеку. Рассеянно наигранная любовь.
— Проклятье. Надо вставать. Надо отправляться. Давай! Он слез с кровати, оставив после себя лишь сквозняк.
Альтаир было тяжело шевелиться. Протестовал каждый мускул; не одна сильная боль, но много мелких; а спина и натертые ладони горели огнем. Она спустила с кровати ноги и сделала несколько шагов, наощупь прокладывая дорогу среди незнакомой мебели. В ванной горел тусклый фитиль, сквозь высокие окна падал свет звезд, и тут Мондрагон открыл дверь в коридор и впустил еще один тусклый источник света, что-то затаскивая снаружи. Он снова закрыл дверь и направился к Альтаир, которая сонно держалась за спинку кресла.
— Одеваться придется в темноте, — сказал он, — потому что не хотелось бы зажигать в доме света больше обычного. Вот. Пуловер и брюки. Должны подойти. С башмаками не уверен. Прикидывали на глазок.
Башмаки! Небо! И носки. И одежда, такая чистая, какой она никогда еще не носила. Альтаир поднесла ее к лицу и понюхала, и одежда пахла новым. Никогда еще не носила новой одежды. Она вдохнула кожаный запах башмаков, который ударил ей в голову; как в лавке сапожника. Все это заставило ее сердце заколотиться и послало щипучую дрожь по спине: новая одежда, тьма, таинственность, которая вовсе не была игрой. Она представила крадущиеся черные фигуры внизу на мостах, как они прячутся рядом с пристанью для барж Галландри… мы готовы дать себя убить, а он ломает голову над новой одеждой, он и его банщики и цирюльники, его бесчисленные слуги; вероятно, я пахну для него, как старый Маджин. Она почувствовала отвратительный привкус во рту. Она увидела, как Мондрагон пошел в ванную, тень на фоне ночного света, и сама подошла к столу, чтобы прополоскать рот вином, пока Мондрагон делает свои дела в ванной. Хлынула и зажурчала вода. Она натянула штаны, и они подошли; натянула пуловер и носки, а потом сунула ноги в башмаки. Они сидели плотно и жали, но терпимо. Альтаир встала и потопала ногами, потом направилась за Мондрагоном на блеск света, который доходил из ванной. Ее башмаки блестели, блестели как новые, каждый был снабжен необычной пряжкой; и тонкие черные носки под синими до колен штанами из вельвета. О, небо, разряжена, как ухоженный лодочник — так выглядела эта экипировка.
— Ухх. — Мондрагон побрызгал на себя водой, промыл глаза и протянул ей свою зубную щетку.
Зубные щетки, башмаки с пряжками, а с другой стороны люди, которые хотят нас убить! Все это казалось Альтаир каким-то нереальным, как сон. Ее лицо осветилось в настенном зеркале лампой, когда Мондрагон освободил ей место. Она обмакнула щетку в соду, потерла зубы и сплюнула…
— Эту воду можно пить? — спросила она благоразумно, как приходилось обычно осведомляться и у общественных кранов.
— Несомненно, — сказал он; и она отвернула кран и прополоскала рот. Мондрагон подал ей свое полотенце и вышел.
Чистая? Сделала все, что сделал бы и он? Не сочтет меня грязной?
Альтаир еще раз умылась с мылом и взяла какой-то из ароматных лосьонов, которые стояли в бутылках на ванне, но потом ей пришла умная мысль: Проклятье, так эти хулиганы наверняка нас учуют.
Альтаир снова убрала лосьон с ладоней и вдруг задрожала, как в зимний мороз. Едва не залязгала зубами. Она воспользовалась унитазом и торопливо вышла из ванны, потому что боялась, что ее оставят. Мондрагон натянул темную рубашку; его лицо резко выдавалось своей белизной в звездном свете, потом исчезло и снова вынырнуло, когда он надевал поверх рубашки пуловер. Свет холодно блеснул на рукоятке рапиры, когда он ее поднял и прицепил к поясу. Брюки были темными, как и все остальное.
— Если не хочешь, чтобы тебя видели, — сказала Альтаир, стуча зубами, — надень что-нибудь на голову.
— Да, у меня кое-что есть. — Над его ладонью мелькнула тень и превратилась в головной платок; он завязал его на затылке, и теперь выдавалось только лицо. — Твои нож и крюк лежат там на столе, вместе с поясом.
Она снова взяла пояс и застегнула его. Повернулась к Мондрагону и посмотрела на него, как на чужака, стоящего в звездном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
В его лице уже не было веселой легкости. В шикарных одеждах, и здесь, в таком месте, оно выглядело очень серьезным и задумчивым. Он уже не был тем мужчиной, с которым она познакомилась на улице, мужчиной, который смеялся и в глазах которого танцевали искорки веселья. Он был человеком, которого боялись Галландри, вот именно. Он был человеком, которого боялись многие люди. Было в нем что-то такое.
Наконец, он лег. Альтаир почувствовала, как под ним прогнулся матрац, проснулась и целый головокружительный миг пыталась вспомнить, где она и почему лежит на чем-то мягком и спокойном, а сквозь высокие окна падает тусклый дневной свет. Потом все снова вспомнилось, и она посмотрела на Мондрагона; но он лежал на спине с закрытыми глазами, и она почувствовала, что ему хочется побыть наедине с собой.
Какое-то время она лежала с открытыми глазами и смотрела через комнату на стол, на котором стоял почти пустой винный графин.
Он доверяет Галландри, подумала она, перебрав в уме все: отсеки ее сознания функционировали даже тогда, когда сама она была одурманена. Пытается уснуть. Возможно, у него что-то болит. Он говорил о какой-то барже сегодня вечером и пытается отдохнуть, пока еще есть возможность.
Любить меня? Он не ребенок. Он мысленно полностью занят чем-то, точно; он делает все, чтобы я оставалась спокойной, но в принципе не хочет, не хочет меня; ему не может быть нужен ребенок, который бегает за ним, не может быть нужна какая-то сумасшедшая, которая гуля-ючи приходит сюда и делает Бог знает что, да еще в самое неподходящее время. Ты довела его до того, что он кричал, Джонс; а ведь он не из тех людей, что громко кричат, и теперь вот напился до глухоты и слепоты.
Это ты наделала ему забот, Джонс.
С кем ты связалась, а? С мужчиной, который боится закона. С мужчиной, у которого опасные друзья и еще более опасные враги.
Она закрыла глаза и снова отплыла в неопределенное ничто, полное внутренней боли.
А проснулась в темноте и путанице ног и рук, своих и его, когда кто-то забарабанил в дверь.
— Слышу, слышу! — крикнул в ответ Мондрагон, приподнимаясь на руках над Альтаир. — Погодите чуть-чуть, черт бы вас побрал! — И случайно положил ладонь на тело Альтаир. Он ощупал ее вплоть до лица и погладил. — Прости, прости.
Она сонно потрогала его руку.
— Все в порядке. Со мной все нормально.
Его ладонь соскользнула к ее плечу, а потом снова погладила щеку. Рассеянно наигранная любовь.
— Проклятье. Надо вставать. Надо отправляться. Давай! Он слез с кровати, оставив после себя лишь сквозняк.
Альтаир было тяжело шевелиться. Протестовал каждый мускул; не одна сильная боль, но много мелких; а спина и натертые ладони горели огнем. Она спустила с кровати ноги и сделала несколько шагов, наощупь прокладывая дорогу среди незнакомой мебели. В ванной горел тусклый фитиль, сквозь высокие окна падал свет звезд, и тут Мондрагон открыл дверь в коридор и впустил еще один тусклый источник света, что-то затаскивая снаружи. Он снова закрыл дверь и направился к Альтаир, которая сонно держалась за спинку кресла.
— Одеваться придется в темноте, — сказал он, — потому что не хотелось бы зажигать в доме света больше обычного. Вот. Пуловер и брюки. Должны подойти. С башмаками не уверен. Прикидывали на глазок.
Башмаки! Небо! И носки. И одежда, такая чистая, какой она никогда еще не носила. Альтаир поднесла ее к лицу и понюхала, и одежда пахла новым. Никогда еще не носила новой одежды. Она вдохнула кожаный запах башмаков, который ударил ей в голову; как в лавке сапожника. Все это заставило ее сердце заколотиться и послало щипучую дрожь по спине: новая одежда, тьма, таинственность, которая вовсе не была игрой. Она представила крадущиеся черные фигуры внизу на мостах, как они прячутся рядом с пристанью для барж Галландри… мы готовы дать себя убить, а он ломает голову над новой одеждой, он и его банщики и цирюльники, его бесчисленные слуги; вероятно, я пахну для него, как старый Маджин. Она почувствовала отвратительный привкус во рту. Она увидела, как Мондрагон пошел в ванную, тень на фоне ночного света, и сама подошла к столу, чтобы прополоскать рот вином, пока Мондрагон делает свои дела в ванной. Хлынула и зажурчала вода. Она натянула штаны, и они подошли; натянула пуловер и носки, а потом сунула ноги в башмаки. Они сидели плотно и жали, но терпимо. Альтаир встала и потопала ногами, потом направилась за Мондрагоном на блеск света, который доходил из ванной. Ее башмаки блестели, блестели как новые, каждый был снабжен необычной пряжкой; и тонкие черные носки под синими до колен штанами из вельвета. О, небо, разряжена, как ухоженный лодочник — так выглядела эта экипировка.
— Ухх. — Мондрагон побрызгал на себя водой, промыл глаза и протянул ей свою зубную щетку.
Зубные щетки, башмаки с пряжками, а с другой стороны люди, которые хотят нас убить! Все это казалось Альтаир каким-то нереальным, как сон. Ее лицо осветилось в настенном зеркале лампой, когда Мондрагон освободил ей место. Она обмакнула щетку в соду, потерла зубы и сплюнула…
— Эту воду можно пить? — спросила она благоразумно, как приходилось обычно осведомляться и у общественных кранов.
— Несомненно, — сказал он; и она отвернула кран и прополоскала рот. Мондрагон подал ей свое полотенце и вышел.
Чистая? Сделала все, что сделал бы и он? Не сочтет меня грязной?
Альтаир еще раз умылась с мылом и взяла какой-то из ароматных лосьонов, которые стояли в бутылках на ванне, но потом ей пришла умная мысль: Проклятье, так эти хулиганы наверняка нас учуют.
Альтаир снова убрала лосьон с ладоней и вдруг задрожала, как в зимний мороз. Едва не залязгала зубами. Она воспользовалась унитазом и торопливо вышла из ванны, потому что боялась, что ее оставят. Мондрагон натянул темную рубашку; его лицо резко выдавалось своей белизной в звездном свете, потом исчезло и снова вынырнуло, когда он надевал поверх рубашки пуловер. Свет холодно блеснул на рукоятке рапиры, когда он ее поднял и прицепил к поясу. Брюки были темными, как и все остальное.
— Если не хочешь, чтобы тебя видели, — сказала Альтаир, стуча зубами, — надень что-нибудь на голову.
— Да, у меня кое-что есть. — Над его ладонью мелькнула тень и превратилась в головной платок; он завязал его на затылке, и теперь выдавалось только лицо. — Твои нож и крюк лежат там на столе, вместе с поясом.
Она снова взяла пояс и застегнула его. Повернулась к Мондрагону и посмотрела на него, как на чужака, стоящего в звездном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75