Не тот ли мужчина, которого мать убила.
Она так и не сказала Альтаир, что должна делать женщина, если у нее на борту оказался мужчина, который плохо себя ведет и считает, что сможет у нее что-то отнять. И Альтаир тоже не представляла, не глупо ли с ее стороны говорить «нет», когда мужчины делали ей предложения. Она не хотела никого убивать. Она не хотела совершить смертельной ошибки. Она не умела отличать правильное от неверного — но она вполне хорошо представляла, каково иметь любовника: на лодках многое происходило прямо на глазах Бога и публики, особенно теплыми ночами, когда в укрытии слишком жарко. Но у матери ни разу не было мужчины, которого видела бы Альтаир. Мать бросалась отвратительными словами, когда мужчины выкрикивали ей приглашения. И Альтаир Джонс вела себя так, будто была сыном Ретрибуции, а не ее дочерью, и делала так, пока была жива мать. Это тоже была идея матери. Она стала купаться по ночам и носить широкие одежды, когда стала заметной грудь. Часть этих предосторожностей она оставила, когда слишком многое стало заметно, а это случилось, когда ей исполнилось двенадцать, после смерти матери. Обычаи здесь были жесткими, очень жесткими. А сейчас она действовала как дура и боялась.
И чувствовала она себя сейчас странным образом виноватой, потому что толком не знала, предала ли она свою мать или просто сделала что-то, что Ретрибуция оценила бы как спасение барахтающихся котят, мотивированное только надеждой, что в конце концов выживет хотя бы один из них. Ты надсадишь сердце, говорила, качая головой, мать. Бедная тварь умерла, Альтаир.
Альтаир всегда называла ее мамой и никогда не высказывала того, что наболело у нее внутри; она только шмыгала носом и сдерживала плач, когда очередное создание умирало на ее руках. И они с матерью оставались на лодке одни и никогда не могли прикоснуться ни к чему живому. Альтаир видела кошек в богатых домах, где они расхаживали по садам на балконах. Однажды она поймала дикую кошку, в первый год после смерти матери; а животное так обезумело, что прыгнуло в Большой Канал и поплыло к берегу. Альтаир оставила ее в покое; животное несколько раз укусило ее, и раны воспалились. Она воображала, каким мягким было бы это животное и как оно привыкло бы к жизни на лодке. Потом появился бы кот, и у нее, Альтаир, появились бы котята, которых она могла бы продавать богатым горожанам, и она процветала бы. Но кошки были сухопутными животными. А ладонь и вся рука Альтаир распухли. Потом у нее была еще одна возможность получить от одного лодочника ручную кошку — он хотел Альтаир, Альтаир хотела кошку. Но в конце она испугалась, что он получит, что желает, а потом может ограбить ее и убить. Откуда знать?
Итак, она оставила затею с кошками. Отказалась со временем идти на риск. И плюнула на мужчин.
Пока шаг за шагом и совершенно необъяснимо не докатилась до того, что выставила себя дурой ради плававшего в канале непонятно чего.
Ну да, — сказала она сама себе этой ночью — Альтаир иногда мысленно беседовала сама с собой и говорила при этом голосом матери — ну да, теперь у тебя на борту есть, наконец, мужчина, правда? Точно, как тогда эти проклятые котята. Или, может быть, как та неблагодарная кошка. И ты наделала себе проблем, верно, Альтаир? Что теперь собираешься делать? А? Смотреть, как он умирает?
В своем теперешнем состоянии он не сможет мне ничего сделать. Ни одного шанса, проклятый идиот против которого я ничего не смогла бы сделать.
Итак, она собралась с силами, заползла в укрытие, вытащила из-под него одеяло и укрылась вместе с ним, хорошо зная, что такое холод воды в костях.
— Подтяни ноги, дурень, чтобы поместиться целиком!
Он зашевелился. Она попыталась положить руки вокруг его мокрого и холодного тела, не сбросив одеяла, но он был слишком тяжелым, чтобы подсунуть под него руку. Она положила его голову на свою руку и как можно ближе прижалась к нему. Холод пополз от него к ней, и он задрожал ужасной дрожью, которая несколько минут непрерывно трясла его, пока тело не оставили последние силы.
Потом он затих.
— Вот и конец, — подумала она. — Больше никаких сил. Теперь начнется лихорадка.
Холод дождя, холод зимы, холод воды — но была возможность держать в тепле тело. Так согревала ее мать; Альтаир и сама крепко прижимала больных котят к груди, пытаясь подражать ей. Но на этот раз совсем не то, как было с матерью и котятами; впрочем, в укрытии было темно, а он был чистым, клянусь предками, настолько чистым, насколько вообще мог терпеть старый Дет. И кроме того, этот мужчина лежит при смерти и никогда никому ничего не сможет рассказать и посмеяться потом над этим.
То, что она тут делала, было, скорее, эгоизмом, нежели чем-то другим, и делала она это только для себя — то, что никому не причинит боли и о чем никто никогда не узнает, потому что человек этот лежит при смерти. Уже пять лет она не прикасалась к живому существу — не прикасалась по-настоящему — с тех пор, как умерла мать. А потому она делала это из чистого эгоизма; и, может быть, каждое злое дело отодвигает Судный День дальше, как всякое доброе дело приближает его. А, значит, то, что она делала для облегчения состояния этого человека, возможно, уравновешивает ее отвратительные мысли.
Проклятье, ему же от этого не больно! Может, даже легче!
Она вытянула руки над головой и ужом выскользнула из пуловера, расстегнула брюки, перебирая ногами, освободилась от них и нагишом прижалась к мужчине всем телом. Она не ощущала от этого большого волнения, потому что он был холодным, как уснувшая много дней назад рыба, но она растирала его, пока не заболели руки, и прижимала к себе, передавая тепло своих усилий от себя к нему, и, немного отдышавшись, повторяла это снова и снова. Пока она была занята этим, мужчина пришел в сознание и тут же задрожал снова; ей трудно было удерживать его, но она продолжала растирать. В этом не было ничего чувственного; только неутомимая борьба; она едва не протерла ему кожу до крови, пока не была вынуждена отдохнуть и согревать его своим потом.
Альтаир повторяла эту процедуру, пока либо сама не стала холодной, как он, либо он не согрелся, как она. Заметив это, она тяжело вздохнула, потом положила руку вокруг этого комка человеческого тепла и устроилась поуютнее, не ощущая даже малейшего намека на чувство вины.
Позднее, после того, как она предаст его воде, он будет являться ей в снах, когда уже рыбы будут плавать в его глазницах и выедят из его мозга последние воспоминания о том, кем он был или почему умер. Но он не будет из-за этого являться к ней. Ее мать делала это некоторое время, пока однажды не приснилась ей во сне и дружески не отругала, как тогда, когда Альтаир плакала над котятами. Ты дура, Альтаир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Она так и не сказала Альтаир, что должна делать женщина, если у нее на борту оказался мужчина, который плохо себя ведет и считает, что сможет у нее что-то отнять. И Альтаир тоже не представляла, не глупо ли с ее стороны говорить «нет», когда мужчины делали ей предложения. Она не хотела никого убивать. Она не хотела совершить смертельной ошибки. Она не умела отличать правильное от неверного — но она вполне хорошо представляла, каково иметь любовника: на лодках многое происходило прямо на глазах Бога и публики, особенно теплыми ночами, когда в укрытии слишком жарко. Но у матери ни разу не было мужчины, которого видела бы Альтаир. Мать бросалась отвратительными словами, когда мужчины выкрикивали ей приглашения. И Альтаир Джонс вела себя так, будто была сыном Ретрибуции, а не ее дочерью, и делала так, пока была жива мать. Это тоже была идея матери. Она стала купаться по ночам и носить широкие одежды, когда стала заметной грудь. Часть этих предосторожностей она оставила, когда слишком многое стало заметно, а это случилось, когда ей исполнилось двенадцать, после смерти матери. Обычаи здесь были жесткими, очень жесткими. А сейчас она действовала как дура и боялась.
И чувствовала она себя сейчас странным образом виноватой, потому что толком не знала, предала ли она свою мать или просто сделала что-то, что Ретрибуция оценила бы как спасение барахтающихся котят, мотивированное только надеждой, что в конце концов выживет хотя бы один из них. Ты надсадишь сердце, говорила, качая головой, мать. Бедная тварь умерла, Альтаир.
Альтаир всегда называла ее мамой и никогда не высказывала того, что наболело у нее внутри; она только шмыгала носом и сдерживала плач, когда очередное создание умирало на ее руках. И они с матерью оставались на лодке одни и никогда не могли прикоснуться ни к чему живому. Альтаир видела кошек в богатых домах, где они расхаживали по садам на балконах. Однажды она поймала дикую кошку, в первый год после смерти матери; а животное так обезумело, что прыгнуло в Большой Канал и поплыло к берегу. Альтаир оставила ее в покое; животное несколько раз укусило ее, и раны воспалились. Она воображала, каким мягким было бы это животное и как оно привыкло бы к жизни на лодке. Потом появился бы кот, и у нее, Альтаир, появились бы котята, которых она могла бы продавать богатым горожанам, и она процветала бы. Но кошки были сухопутными животными. А ладонь и вся рука Альтаир распухли. Потом у нее была еще одна возможность получить от одного лодочника ручную кошку — он хотел Альтаир, Альтаир хотела кошку. Но в конце она испугалась, что он получит, что желает, а потом может ограбить ее и убить. Откуда знать?
Итак, она оставила затею с кошками. Отказалась со временем идти на риск. И плюнула на мужчин.
Пока шаг за шагом и совершенно необъяснимо не докатилась до того, что выставила себя дурой ради плававшего в канале непонятно чего.
Ну да, — сказала она сама себе этой ночью — Альтаир иногда мысленно беседовала сама с собой и говорила при этом голосом матери — ну да, теперь у тебя на борту есть, наконец, мужчина, правда? Точно, как тогда эти проклятые котята. Или, может быть, как та неблагодарная кошка. И ты наделала себе проблем, верно, Альтаир? Что теперь собираешься делать? А? Смотреть, как он умирает?
В своем теперешнем состоянии он не сможет мне ничего сделать. Ни одного шанса, проклятый идиот против которого я ничего не смогла бы сделать.
Итак, она собралась с силами, заползла в укрытие, вытащила из-под него одеяло и укрылась вместе с ним, хорошо зная, что такое холод воды в костях.
— Подтяни ноги, дурень, чтобы поместиться целиком!
Он зашевелился. Она попыталась положить руки вокруг его мокрого и холодного тела, не сбросив одеяла, но он был слишком тяжелым, чтобы подсунуть под него руку. Она положила его голову на свою руку и как можно ближе прижалась к нему. Холод пополз от него к ней, и он задрожал ужасной дрожью, которая несколько минут непрерывно трясла его, пока тело не оставили последние силы.
Потом он затих.
— Вот и конец, — подумала она. — Больше никаких сил. Теперь начнется лихорадка.
Холод дождя, холод зимы, холод воды — но была возможность держать в тепле тело. Так согревала ее мать; Альтаир и сама крепко прижимала больных котят к груди, пытаясь подражать ей. Но на этот раз совсем не то, как было с матерью и котятами; впрочем, в укрытии было темно, а он был чистым, клянусь предками, настолько чистым, насколько вообще мог терпеть старый Дет. И кроме того, этот мужчина лежит при смерти и никогда никому ничего не сможет рассказать и посмеяться потом над этим.
То, что она тут делала, было, скорее, эгоизмом, нежели чем-то другим, и делала она это только для себя — то, что никому не причинит боли и о чем никто никогда не узнает, потому что человек этот лежит при смерти. Уже пять лет она не прикасалась к живому существу — не прикасалась по-настоящему — с тех пор, как умерла мать. А потому она делала это из чистого эгоизма; и, может быть, каждое злое дело отодвигает Судный День дальше, как всякое доброе дело приближает его. А, значит, то, что она делала для облегчения состояния этого человека, возможно, уравновешивает ее отвратительные мысли.
Проклятье, ему же от этого не больно! Может, даже легче!
Она вытянула руки над головой и ужом выскользнула из пуловера, расстегнула брюки, перебирая ногами, освободилась от них и нагишом прижалась к мужчине всем телом. Она не ощущала от этого большого волнения, потому что он был холодным, как уснувшая много дней назад рыба, но она растирала его, пока не заболели руки, и прижимала к себе, передавая тепло своих усилий от себя к нему, и, немного отдышавшись, повторяла это снова и снова. Пока она была занята этим, мужчина пришел в сознание и тут же задрожал снова; ей трудно было удерживать его, но она продолжала растирать. В этом не было ничего чувственного; только неутомимая борьба; она едва не протерла ему кожу до крови, пока не была вынуждена отдохнуть и согревать его своим потом.
Альтаир повторяла эту процедуру, пока либо сама не стала холодной, как он, либо он не согрелся, как она. Заметив это, она тяжело вздохнула, потом положила руку вокруг этого комка человеческого тепла и устроилась поуютнее, не ощущая даже малейшего намека на чувство вины.
Позднее, после того, как она предаст его воде, он будет являться ей в снах, когда уже рыбы будут плавать в его глазницах и выедят из его мозга последние воспоминания о том, кем он был или почему умер. Но он не будет из-за этого являться к ней. Ее мать делала это некоторое время, пока однажды не приснилась ей во сне и дружески не отругала, как тогда, когда Альтаир плакала над котятами. Ты дура, Альтаир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75