напакостивший, но слишком немощный, чтобы
вредить всерьез. И вот уже можно приоткрыть захлебнувшиеся жгучей
краснотой веки. Приоткрыть, и не вскрикнуть от боли, и увидеть.
В слезах не было крови. Она была и есть в небе, кровь, ею заплывают
высокие тучи - медленные, бессильные, словно безнадежно израненные
покорные звери. А еще кровь расплывается бурым и алым в тяжелой, пугающе
недвижимой воде озера, которое впереди; и там же, в озере, смутно скользят
растерзанные туши туч. В их обреченном скольжении неуместно незыблемыми
кажутся низкий островок (черный холм в луже небесной крови), утвердившиеся
на нем причудливых, неясных еще очертаний столбы... Три столба - высокий,
тревожащий взгляд неестественной своей наклонностью, и два поменьше. Три
четких сгустка мрака на алом. И что-то еще есть там, между ними, - низкое,
бесформенное, скорее угадывающееся, чем видимое, пугающее смутно и
беспричинно. Лучше не смотреть туда, лучше смотреть под ноги, по
сторонам...
А под ногами - трава, упругая и густая. А по сторонам - пурпурные
стены плотно сдвинутых высоких щитов, а выше - лица. Вислоусые и бритые,
брадатые и гладкобородые, молодые и старые - разные. Но есть, есть в них
что-то братски роднящее. Глаза. Не цвет, - взгляд, в котором тревожное
ожидание и надежда. А выше, над лицами, - густой лес высоких копий. Таких
высоких, что мнится: это они, достав до низкого неба, искровянили его
острым железом.
Воинство. Многое множество, гулко звучащее выдохами, конскими
всхрапами, бранным лязгом, могучим гудом сдержанных голосов. Непомерное
чудище, копейной щетиной подпершее тучи, кровяной щелью раздвинувшее себя,
чтобы пропустить в последний путь одного.
Ведут. Сквозь многолюдие, где каждый теперь не вполне человек, потому
что все они - единое. К берегу озера торжественно и неспешно ведут двое.
Длинные рубахи сероватого полотна обвисают на их костлявых плечах;
перехваченные ремешками волосы сивы и скудны; белые прозрачные бороды
невесомо полощутся в порывах несильного ветра; немигающие глаза старчески
стекленеют в глубокой тени, копящейся под косматыми кочками бровей. Но
хватка жилистых длиннопалых рук не по-стариковски прочна, а обутые в
ношенную замшу ноги шагают твердо, размеренно. Ведут.
И плывут, плывут по сторонам стены щитов, и оттуда, из-за них,
нет-нет, да и бросит невидимая рука букет тусклых болотных цветов, и он,
мягко ударившись об Олегову грудь, осыпается под ноги путаницей вялых
хрустких стеблей. И плывут, плывут по сторонам лица - суровые неулыбчивые
лица воинов, пришедших Страшной Жертвой задобрить грозных своих богов для
удачи в скором набеге. Набег... В чьи земли? Каким племенам ждать к себе
эту железную рать? Или не племенам, а временам? Не нашим ли? Нелепая,
дикая мысль, прочь, прочь!
Что будет дальше? Берег. У берега - челн, узкий и низкий. Лишь ступив
на зализанный озерными волнами серый сырой песок, Олег понял, почему так
четко ощущалась упругость и колкость травы, почему вздохи людей и ветра
воспринимались не одним только слухом. Он бос и гол, лишь на голове
чувствуется смутной тяжестью... что? И озеро услужливо подсказывает
дробными бликами отражения: венок из желтых цветов.
Ввели в челн (леденящая шершавость мокрого дерева под ногами). Кто-то
пошел следом, оттолкнулся от берега, спокойными несуетными взмахами повел
долбленое дерево к черному острову, к силуэтам столбов (или колонн?), к
страшному, которое между ними. И сразу - будто слитный троекратный гром
обрушился позади. Под гулкий грохот щитов тысячегласое согласное "слава!
слава! слава!" - и вновь тишина. Олег не обернулся ни на неведомого
перевозчика своего, ни на заставивший вздрогнуть боевой выкрик затопившего
озерные берега воинства (чувствовал, что оборачиваться нельзя) и поэтому
успел разглядеть, как впереди, на острове, мелькнуло что-то невысокое,
белое. Мелькнуло и сгинуло...
Муторно проскрипело по песку округлое днище. Вот и все. Остров. И
вновь на плечо ложится твердая властная ладонь, подталкивает: иди! Шаг
через замшелый борт, в неглубокую ленивую воду. И еще шаг. И еще.
Приносящие жертву остались на берегу, и челн уже отчаливает от
острова, оставляет наедине с выбранной судьбой. Надо идти. Без провожатых,
без понуждения, по доброй воле дать свершить над собой то, для чего ты
приведен сюда. Ты ведь знаешь, зачем решился на это...
А столбы уже рядом. Вот только столбы ли это? Как бы не так -
столбы... Непомерной тяжестью нависает над головой белокаменный кумир,
четвероликое идолище, смотрящее на все страны света с угнетающей высоты
своей. Нет, не смотрящее - плотно сомкнуты веки хмуро бесстрастных
длиннобородых обличий. Кто это, кто? Род?
А невдалеке (десяток шагов - и достигнешь) воплотился навечно в
рубленом дубе гневный повелитель грома, грозы и военной удачи Перун,
сверкающий из-под островерхого шлема мрачным пламенем драгоценных алых
алфраксов-очей; и крылатая бестия Переплут, высеченный из Перунова древа,
приник у ног его - бог воинской хитрости, быстроты, бог скорой смерти,
живущей в летучем железе, похожий на божество плодородия не более, чем
наконечник стрелы на новорожденный росток. А рядом с ними щерится в
багровеющее небо длиннозубый криволапый Ящер - недоброе божество рек и
бездонных болотных хлябей...
Капище. Странное капище. Как, почему оказались вместе пресветлый
Род-Святовит и самые мрачные из славянских богов?
Хочешь знать? Тогда отбрось тяготящую разум книжную мудрость,
причудливые, но мертвые замки которой выстроены на ничтожных песчинках -
жалких остатках истины. Вспомни. Ты же можешь, вспомни!
...В самом сердце бездонных и бескрайних болот, на потаенном
островке, со времен столь древних, что древность эту человеческий разум не
вполне способен представить и уяснить, стоял почитаемый окрестными и
дальними племенами кумир Святовита-Рода, великого и мало доступного
пониманию божества. Дни рождались, жили, умирали в закатных муках, на
смену им приходили ночи и вновь занимались дни, а он все стоял и стоял, и
казалось: так будет всегда. Но пришла ночь - холодная, ненастная, злая, -
когда в пламени и громе великом рухнул с беснующихся небес железный
камень. Слепящей молнией впился он в островок, пошатнул рукотворное
воплощение Рода, землю расплескал, будто воду, и там, где он упал, ударил
бурный родник, в единую ночь оборотивший болото озером. Долго размышляли
мудрейшие над смыслом знамения, вопрошали богов, ходили искать совета к
ближним и дальним соседям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
вредить всерьез. И вот уже можно приоткрыть захлебнувшиеся жгучей
краснотой веки. Приоткрыть, и не вскрикнуть от боли, и увидеть.
В слезах не было крови. Она была и есть в небе, кровь, ею заплывают
высокие тучи - медленные, бессильные, словно безнадежно израненные
покорные звери. А еще кровь расплывается бурым и алым в тяжелой, пугающе
недвижимой воде озера, которое впереди; и там же, в озере, смутно скользят
растерзанные туши туч. В их обреченном скольжении неуместно незыблемыми
кажутся низкий островок (черный холм в луже небесной крови), утвердившиеся
на нем причудливых, неясных еще очертаний столбы... Три столба - высокий,
тревожащий взгляд неестественной своей наклонностью, и два поменьше. Три
четких сгустка мрака на алом. И что-то еще есть там, между ними, - низкое,
бесформенное, скорее угадывающееся, чем видимое, пугающее смутно и
беспричинно. Лучше не смотреть туда, лучше смотреть под ноги, по
сторонам...
А под ногами - трава, упругая и густая. А по сторонам - пурпурные
стены плотно сдвинутых высоких щитов, а выше - лица. Вислоусые и бритые,
брадатые и гладкобородые, молодые и старые - разные. Но есть, есть в них
что-то братски роднящее. Глаза. Не цвет, - взгляд, в котором тревожное
ожидание и надежда. А выше, над лицами, - густой лес высоких копий. Таких
высоких, что мнится: это они, достав до низкого неба, искровянили его
острым железом.
Воинство. Многое множество, гулко звучащее выдохами, конскими
всхрапами, бранным лязгом, могучим гудом сдержанных голосов. Непомерное
чудище, копейной щетиной подпершее тучи, кровяной щелью раздвинувшее себя,
чтобы пропустить в последний путь одного.
Ведут. Сквозь многолюдие, где каждый теперь не вполне человек, потому
что все они - единое. К берегу озера торжественно и неспешно ведут двое.
Длинные рубахи сероватого полотна обвисают на их костлявых плечах;
перехваченные ремешками волосы сивы и скудны; белые прозрачные бороды
невесомо полощутся в порывах несильного ветра; немигающие глаза старчески
стекленеют в глубокой тени, копящейся под косматыми кочками бровей. Но
хватка жилистых длиннопалых рук не по-стариковски прочна, а обутые в
ношенную замшу ноги шагают твердо, размеренно. Ведут.
И плывут, плывут по сторонам стены щитов, и оттуда, из-за них,
нет-нет, да и бросит невидимая рука букет тусклых болотных цветов, и он,
мягко ударившись об Олегову грудь, осыпается под ноги путаницей вялых
хрустких стеблей. И плывут, плывут по сторонам лица - суровые неулыбчивые
лица воинов, пришедших Страшной Жертвой задобрить грозных своих богов для
удачи в скором набеге. Набег... В чьи земли? Каким племенам ждать к себе
эту железную рать? Или не племенам, а временам? Не нашим ли? Нелепая,
дикая мысль, прочь, прочь!
Что будет дальше? Берег. У берега - челн, узкий и низкий. Лишь ступив
на зализанный озерными волнами серый сырой песок, Олег понял, почему так
четко ощущалась упругость и колкость травы, почему вздохи людей и ветра
воспринимались не одним только слухом. Он бос и гол, лишь на голове
чувствуется смутной тяжестью... что? И озеро услужливо подсказывает
дробными бликами отражения: венок из желтых цветов.
Ввели в челн (леденящая шершавость мокрого дерева под ногами). Кто-то
пошел следом, оттолкнулся от берега, спокойными несуетными взмахами повел
долбленое дерево к черному острову, к силуэтам столбов (или колонн?), к
страшному, которое между ними. И сразу - будто слитный троекратный гром
обрушился позади. Под гулкий грохот щитов тысячегласое согласное "слава!
слава! слава!" - и вновь тишина. Олег не обернулся ни на неведомого
перевозчика своего, ни на заставивший вздрогнуть боевой выкрик затопившего
озерные берега воинства (чувствовал, что оборачиваться нельзя) и поэтому
успел разглядеть, как впереди, на острове, мелькнуло что-то невысокое,
белое. Мелькнуло и сгинуло...
Муторно проскрипело по песку округлое днище. Вот и все. Остров. И
вновь на плечо ложится твердая властная ладонь, подталкивает: иди! Шаг
через замшелый борт, в неглубокую ленивую воду. И еще шаг. И еще.
Приносящие жертву остались на берегу, и челн уже отчаливает от
острова, оставляет наедине с выбранной судьбой. Надо идти. Без провожатых,
без понуждения, по доброй воле дать свершить над собой то, для чего ты
приведен сюда. Ты ведь знаешь, зачем решился на это...
А столбы уже рядом. Вот только столбы ли это? Как бы не так -
столбы... Непомерной тяжестью нависает над головой белокаменный кумир,
четвероликое идолище, смотрящее на все страны света с угнетающей высоты
своей. Нет, не смотрящее - плотно сомкнуты веки хмуро бесстрастных
длиннобородых обличий. Кто это, кто? Род?
А невдалеке (десяток шагов - и достигнешь) воплотился навечно в
рубленом дубе гневный повелитель грома, грозы и военной удачи Перун,
сверкающий из-под островерхого шлема мрачным пламенем драгоценных алых
алфраксов-очей; и крылатая бестия Переплут, высеченный из Перунова древа,
приник у ног его - бог воинской хитрости, быстроты, бог скорой смерти,
живущей в летучем железе, похожий на божество плодородия не более, чем
наконечник стрелы на новорожденный росток. А рядом с ними щерится в
багровеющее небо длиннозубый криволапый Ящер - недоброе божество рек и
бездонных болотных хлябей...
Капище. Странное капище. Как, почему оказались вместе пресветлый
Род-Святовит и самые мрачные из славянских богов?
Хочешь знать? Тогда отбрось тяготящую разум книжную мудрость,
причудливые, но мертвые замки которой выстроены на ничтожных песчинках -
жалких остатках истины. Вспомни. Ты же можешь, вспомни!
...В самом сердце бездонных и бескрайних болот, на потаенном
островке, со времен столь древних, что древность эту человеческий разум не
вполне способен представить и уяснить, стоял почитаемый окрестными и
дальними племенами кумир Святовита-Рода, великого и мало доступного
пониманию божества. Дни рождались, жили, умирали в закатных муках, на
смену им приходили ночи и вновь занимались дни, а он все стоял и стоял, и
казалось: так будет всегда. Но пришла ночь - холодная, ненастная, злая, -
когда в пламени и громе великом рухнул с беснующихся небес железный
камень. Слепящей молнией впился он в островок, пошатнул рукотворное
воплощение Рода, землю расплескал, будто воду, и там, где он упал, ударил
бурный родник, в единую ночь оборотивший болото озером. Долго размышляли
мудрейшие над смыслом знамения, вопрошали богов, ходили искать совета к
ближним и дальним соседям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10