— Правильно.
— И никто не может ни в чем его обвинить. Могут только сказать, что она была жива, когда они ушли, но это скажут в любом случае.
Он допил кофе и швырнул пластиковый стаканчик в корзину для бумаг.
— Все это хреновина, — сказал он. — Так можно без конца ходить вокруг да около. Я считаю, что это сделал он. Обдумал все заранее или просто так уж получилось, только это сделал он. Денег-то сколько.
— Если верить ее брату, она получила в наследство больше чем полмиллиона.
Он кивнул:
— Плюс страховка.
— Брат ничего не говорил про страховку.
— Возможно, ему никто ничего не сказал. Вскоре после женитьбы они застраховались — деньги выплачиваются пережившему супругу. Сто тысяч долларов, а если смерть от несчастного случая — вдвое больше.
— Это должно его утешить, — сказал я. — Значит, надо прибавить еще две сотни тысяч.
Он мотнул головой.
— Я что-то не так посчитал?
— Ну да. В сентябре она забеременела. Как только они об этом узнали, он связался со своим страховым агентом и повысил сумму страховки. Появление ребенка, дополнительная ответственность. В этом есть смысл, верно?
— И насколько он ее повысил?
— Миллион в случае его смерти. В конце концов, на жизнь зарабатывает он, и обойтись без его доходов будет трудно. Впрочем, и она играет не последнюю роль, так что теперь сумма ее страховки — полмиллиона.
— Значит, ее смерть…
— Означает для него почти миллион только по страховке, потому что оговорка о смерти от несчастного случая осталась в силе. Плюс все ее имущество, которое он получит в наследство. На круг, считай, полтора миллиона.
— Господи!
— Все верно.
— Господи Боже мой!
— Вот именно. У него были для этого и возможности, и мотив, и случай представился, и еще он бессердечная скотина, можешь мне поверить, и все равно я не смог найти ни единой улики, чтобы предъявить этому гаду хоть какое-нибудь обвинение. — Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня. —Можно я тебя кое о чем спрошу?
— Конечно.
— Ты когда-нибудь чистишь зубы той ниткой?
— Чего?
— Ну, ты же сказал, что у тебя в аптечке только аспирин и нитка — зубы чистить. Ты когда-нибудь этой ниткой зубы чистишь?
— Ах, вот что, — сказал я. — Когда о ней вспоминаю. Меня зубной врач уговорил ее купить.
— Меня тоже, только я ей никогда не пользуюсь.
— Да и я тоже, по совести говоря. Значит, нам их надолго хватит.
— Точно, — согласился он. — На всю эту сучью жизнь.
4
В тот вечер я встретился с Элейн Мардел у входа в театр на Сорок Второй, западнее Девятой авеню. На ней были джинсы в обтяжку, сапоги с квадратными носами и черная кожаная мотоциклетная куртка с карманами на молниях. Я сказал, что она выглядит потрясающе.
— Не знаю, — ответила она. — Я хотела, чтобы не было похоже на то, что носят на Бродвее, только, кажется, перестаралась.
Места нам достались хорошие, прямо перед сценой; правда, театр оказался крохотный, и плохих мест там просто не могло быть. Не помню названия пьесы, но речь шла о бездомных, и автор был против. Один из актеров, Харли Зиглер, регулярно посещал группу «А. А.», которая собиралась по вечерам в церкви Апостола Павла, в двух кварталах от моего отеля. В пьесе он играл пропойцу, живущего в картонной упаковочной коробке. Исполнение было очень убедительное.
Еще бы: всего несколько лет назад он и в самом деле так жил.
Когда спектакль кончился, мы прошли за кулисы, чтобы поздравить Харли, и там я встретил еще с полдюжины людей, с которыми был знаком по таким собраниям. Они пригласили нас выпить с ними кофе. Но вместо этого мы прошли по Девятой авеню десяток кварталов до «Парижской зелени» — ресторана, который нам обоим нравился. Я заказал филе меч-рыбы, а Элейн — макароны с острым зеленым соусом.
— Как интересно, — сказал я. — Для гетеросексуальной вегетарианки на тебе что-то многовато шкур надето.
— Это как раз одно из тех маленьких противоречий, в которых и состоит секрет моего очарования.
— А я-то все голову ломал, в чем он состоит.
— Теперь знаешь.
— Теперь знаю. Здесь, в этом самом квартале, несколько месяцев назад убили одну женщину. Они с мужем напоролись на грабителей, которые обчищали квартиру этажом ниже, и дело кончилось тем, что ее изнасиловали и убили.
— Помню такую историю.
— Так вот, сейчас я занимаюсь этим делом. Меня нанял вчера ее брат — он считает, что с ней разделался муж. А у той пары, чью квартиру грабили, — у их соседей этажом ниже, еврея-адвоката в отставке и его жены, с кучей денег, — не взяли никаких мехов. И знаешь почему?
— Она все их носила на себе, что ли?
— Как бы не так. Она активистка движения за права животных.
— Ах, вот оно что! Ну и молодец.
— Наверное. Интересно, ходит она в кожаных туфлях или нет.
— Возможно, и ходит. Кому какое дело? — Она наклонилась вперед. — Послушай, тогда надо и от хлеба отказаться, потому что, когда его пекут, погибают дрожжи. Тогда нельзя лечиться антибиотиками — какое мы имеем право убивать микробов? Ладно, она носит кожу и не носит мехов. И что из этого?
— Ну, знаешь…
— К тому же, — добавила она, — кожа всегда выглядит аккуратно, а мех лезет.
— С этим не поспоришь.
— То-то. Так убил ее муж или нет?
— Не знаю. Сегодня я побывал около их дома. Покажу потом, это по пути, если пойду тебя провожать. Может, чутье тебе что-нибудь подскажет и ты раскроешь дело, пройдя мимо места преступления.
— А тебе чутье ничего не подсказало?
— Нет. У него было полтора миллиона поводов ее убить.
— Полтора миллиона?
— Долларов, — пояснил я. — Страховка и ее имущество.
Я рассказал ей про Терменов и про то, что узнал от Джо Деркина и от Лаймена Уорринера, и под конец добавил:
— Не представляю себе, что я могу сделать такого, чего уже не сделала полиция. Разве что попробовать что-нибудь разнюхать. Обойти дома, поговорить с людьми. Хорошо бы узнать, не было ли у него романа, только Деркин, конечно, поинтересовался этим в первую очередь и ничего такого не обнаружил.
— А может, у него роман с каким-нибудь мальчиком?
— Мой клиент тоже так думает, но голубым обычно кажется, что весь мир голубой.
— А мы с тобой знаем, что на самом деле он мрачного черного цвета.
— Угу. Хочешь, завтра вечером съездим в Маспет?
— Это зачем? Убедиться, что мир черный и мрачный? Самое подходящее место, хотя мне не следовало бы так говорить, потому что я там, кажется, ни разу не была. А что там такое?
Я объяснил ей, и она сказала:
— Не люблю бокса. Не из каких-нибудь моральных соображений: я ничего не имею против, если двум здоровым мужикам нравится дубасить друг друга. Только обычно я переключаюсь на другой канал. И к тому же завтра вечером у меня занятия.
— Что у тебя в этом семестре?
— Современная литература Латинской Америки. Я постоянно говорю себе, что надо бы прочесть все эти книжки, а теперь и правда придется это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74