«Тяжело будет». «Ресторан «Ла Куполь», — сказал Генрих. И погрузился в свои мысли.
На Алиске (в воображении Генриха она все пятилась и пятилась и махала ему шляпой) были защелкивающиеся на одну сторону черные ботики. Ужасно смешные, старомодные, и только сейчас Генрих понял, почему ботики Алиски вызывали в нем всегда такое беспокойство. Давно-давно, Супермену было, может быть, лет пять, во всяком случае, он еще не ходил в школу, в то время его мама носила такие ботики. Закрыв глаза, Супермен вспомнил себя маленького, рядом с высокой мамой, и Алискины ботики, застегивающиеся на две кнопки, были на маме Супермена. Ботики на снегу. И шерстяные мамины чулки.
«Прошлое соединяется с настоящим, — подумал Супермен. — Нет, прошлое сомкнулось с другим, более новым прошлым. Алис уже тоже прошлое. Скоро и Генрих будет прошлым. Завтра», — твердо решил Генрих. Он, столько времени потративший на создание себе нового характера, знал, что всякое решение должно быть окончательным. Тем более касающееся дня, когда тебе следует умереть. «Воровать, хватать вещь лучше всего в самый первый момент, — вспомнил он совет генеральского сына и профессионального вора Леньки Чернявского. — Если будешь ждать идеальной ситуации — никогда не украдешь. Идеальных ситуаций не бывает в природе. Положил глаз на вещь — и хватай ее».
«Умирать тоже, Ленька, — решил Супермен. — Никогда не будет идеальной ситуации для этого. Генрих может уверить себя, что желудок его завтра перестанет производить раковые клетки, или еще в какую-нибудь чудесную чепуху заставит себя поверить. Посему умирать следует завтра».
Успокоившись на этот счет, Супермен поглядел на Париж, в который только что въехало такси. Завтра к вечеру он все так же будет хмур и сыр, как и сейчас, только Генриха уже не будет. «Ну и что, — подумал Генрих, — умереть — это, наверное, как не пойти на парти, где ты всех и все знаешь. Все равно ведь знаешь, что ничего интересного на этом парти не произойдет, ты уже был на тысяче подобных… Останемся дома, Генрих… Или вернемся домой, туда, откуда все пришли, из черной комнаты небытия, вернемся опять в черную комнату. Теплую черную комнату».
Он приехал в «Ла Куполь» и сел в баре, где согласно легенде в свое время собирались сюрреалисты. Супермен знал, что Андрэ Бретон, главный, сюда не ходил, он будто бы не любил Монпарнас, но другие сюрреалисты бывали часто. Супермен заказал себе то, что более всего было ему противопоказано и вызывало рвоту уже через несколько минут — «кир ройяль». В последний день своей жизни человек хотел пить то, что ему больше всего нравилось. Почему бы и не «кир ройяль»?
Странно, но, кроме обычного жжения в желудке, даже и через десять минут ничего с Генрихом не случилось, хотя он был равнодушно готов ринуться в туалет при первых позывах рвоты. Может быть, его больной желудок смилостивился над ним и в последний день его жизни дал Супермену отдых?
В эти ранние часы бар был полупустой, всего с полдюжины посетителей украшали его стулья. Никаких сюрреалистов или представителей другого культурного движения в баре не было. Было несколько людей с ленивыми глазами, в скучных костюмах, изобличающих бизнесменов, в жилетах и при галстуках. Двое из них сидели за соседним столиком и шушукались, передвигая друг другу лист бумаги, на котором один из них начертил какую-то схему. Супермен попробовал было отгадать, о чем они говорят, о продаже оружия или наркотиков, или, вероятнее всего, о совсем приземленном бизнесе, что-нибудь в районе изобретения новой самовыжимающей стиральной машины, но вспомнил, как в свое время здесь же, в «Ла Куполь», он угадывал профессию клиентов для английской девочки Алис, и ему стало грустно. Тут-то и пришел в должное время приступ рвоты…
Вернувшись из туалета, ничуть не расстроившийся, а скорее обрадовавшийся тому, что его вывернуло — рвота еще раз неопровержимо доказывала, что он умирает, — Супермен заплатил и вышел из бара, пересек кафе и оказался на улице.
В Париже было необыкновенно светло почему-то. Свернув с бульвара Монпарнас на бульвар Распай, Супермен пошел не торопясь, и каждая плита на тротуаре, казалось, имела свое лицо, была не похожа на другую плиту. Носок правого ботинка Супермена был чуть сбит, свежая белая царапина украшала носок, и, глядя себе под ноги, Супермен почему-то сосредоточился на этой царапине, и нога Супермена в ботинке выглядела такой мягкой и хрупкой, а плиты такими холодными и тяжелыми, что Генрих удивился, как он сумел прожить сорок пять лет на земле, такой мягкий и незащищенный, среди твердых и опасных предметов, которыми наполнен мир…
«Не сходи с ума, Супермен! — сказал себе Генрих. — «Кир ройяль», не совсем удалившийся из твоего тела, частью успевший всосаться в остатки твоего бедного желудка, ответствен за противопоставление твердого, мира мягкому Генриху. Успокойся!»
Иностранные девочки в узких и коротких, по парижской извечной моде, джинсиках стояли группами возле забора «Альянс Франсез». На противоположной стороне бульвара Распай серый забор по-прежнему служил для иранских студентов стенной газетой. Одни надписи утверждали, что имам Хомейни — убийца, а другие грозили смертью врагам имама. «И имам-«asshole», и студенты различных группировок — жопы», — подумал Супермен, но у него не было времени выразить свое мнение на заборе. У каждого из авторов стенной газеты наверняка было в запасе по крайней мере несколько тысяч дней, у Супермена же оставался один.
Замедлившего шаги Супермена обогнал энергичный и бодрый горбунок с канцелярскими папками, прижатыми к игрушечному пальто, и Супермен даже не успел ничего подумать о всегда интересовавших его горбунах, как навстречу ему вдруг вышла из автомобиля высокая молодая женщина в шубе из очень дорогого меха. «Может быть, соболь», — подумал Супермен и взглянул в глаза белолицего и статного существа. Глаза были красивыми, жемчужно-серыми и пустыми. Кто-то платил за эти глаза и все тело большие деньги. Зависть к платящему деньги, к владельцу крупных и красивых ног, спускающихся на тротуар из шубы, к владельцу крупной и, очевидно, теплой шеи, вызывающе открытой навстречу Генриху, зависть дернула Супермена за рукав. Свободный в последний день своей жизни Супермен подумал было, что он пойдет сейчас за женщиной и сделает с ней, что захочет, на некоторое время также станет ее владельцем, но вспомнил, что, отправляясь в аэропорт, он оставил «беретту» в отеле. Без «беретты» невозможно захватить приглянувшийся тебе кусок мяса даже на час.
Генрих обнаружил вдруг, что многое в мире внезапно сделалось ему понятным. Вещи, бывшие загадкой целых сорок пять лет, открылись, и было удивительно, как Генрих не понимал их раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
На Алиске (в воображении Генриха она все пятилась и пятилась и махала ему шляпой) были защелкивающиеся на одну сторону черные ботики. Ужасно смешные, старомодные, и только сейчас Генрих понял, почему ботики Алиски вызывали в нем всегда такое беспокойство. Давно-давно, Супермену было, может быть, лет пять, во всяком случае, он еще не ходил в школу, в то время его мама носила такие ботики. Закрыв глаза, Супермен вспомнил себя маленького, рядом с высокой мамой, и Алискины ботики, застегивающиеся на две кнопки, были на маме Супермена. Ботики на снегу. И шерстяные мамины чулки.
«Прошлое соединяется с настоящим, — подумал Супермен. — Нет, прошлое сомкнулось с другим, более новым прошлым. Алис уже тоже прошлое. Скоро и Генрих будет прошлым. Завтра», — твердо решил Генрих. Он, столько времени потративший на создание себе нового характера, знал, что всякое решение должно быть окончательным. Тем более касающееся дня, когда тебе следует умереть. «Воровать, хватать вещь лучше всего в самый первый момент, — вспомнил он совет генеральского сына и профессионального вора Леньки Чернявского. — Если будешь ждать идеальной ситуации — никогда не украдешь. Идеальных ситуаций не бывает в природе. Положил глаз на вещь — и хватай ее».
«Умирать тоже, Ленька, — решил Супермен. — Никогда не будет идеальной ситуации для этого. Генрих может уверить себя, что желудок его завтра перестанет производить раковые клетки, или еще в какую-нибудь чудесную чепуху заставит себя поверить. Посему умирать следует завтра».
Успокоившись на этот счет, Супермен поглядел на Париж, в который только что въехало такси. Завтра к вечеру он все так же будет хмур и сыр, как и сейчас, только Генриха уже не будет. «Ну и что, — подумал Генрих, — умереть — это, наверное, как не пойти на парти, где ты всех и все знаешь. Все равно ведь знаешь, что ничего интересного на этом парти не произойдет, ты уже был на тысяче подобных… Останемся дома, Генрих… Или вернемся домой, туда, откуда все пришли, из черной комнаты небытия, вернемся опять в черную комнату. Теплую черную комнату».
Он приехал в «Ла Куполь» и сел в баре, где согласно легенде в свое время собирались сюрреалисты. Супермен знал, что Андрэ Бретон, главный, сюда не ходил, он будто бы не любил Монпарнас, но другие сюрреалисты бывали часто. Супермен заказал себе то, что более всего было ему противопоказано и вызывало рвоту уже через несколько минут — «кир ройяль». В последний день своей жизни человек хотел пить то, что ему больше всего нравилось. Почему бы и не «кир ройяль»?
Странно, но, кроме обычного жжения в желудке, даже и через десять минут ничего с Генрихом не случилось, хотя он был равнодушно готов ринуться в туалет при первых позывах рвоты. Может быть, его больной желудок смилостивился над ним и в последний день его жизни дал Супермену отдых?
В эти ранние часы бар был полупустой, всего с полдюжины посетителей украшали его стулья. Никаких сюрреалистов или представителей другого культурного движения в баре не было. Было несколько людей с ленивыми глазами, в скучных костюмах, изобличающих бизнесменов, в жилетах и при галстуках. Двое из них сидели за соседним столиком и шушукались, передвигая друг другу лист бумаги, на котором один из них начертил какую-то схему. Супермен попробовал было отгадать, о чем они говорят, о продаже оружия или наркотиков, или, вероятнее всего, о совсем приземленном бизнесе, что-нибудь в районе изобретения новой самовыжимающей стиральной машины, но вспомнил, как в свое время здесь же, в «Ла Куполь», он угадывал профессию клиентов для английской девочки Алис, и ему стало грустно. Тут-то и пришел в должное время приступ рвоты…
Вернувшись из туалета, ничуть не расстроившийся, а скорее обрадовавшийся тому, что его вывернуло — рвота еще раз неопровержимо доказывала, что он умирает, — Супермен заплатил и вышел из бара, пересек кафе и оказался на улице.
В Париже было необыкновенно светло почему-то. Свернув с бульвара Монпарнас на бульвар Распай, Супермен пошел не торопясь, и каждая плита на тротуаре, казалось, имела свое лицо, была не похожа на другую плиту. Носок правого ботинка Супермена был чуть сбит, свежая белая царапина украшала носок, и, глядя себе под ноги, Супермен почему-то сосредоточился на этой царапине, и нога Супермена в ботинке выглядела такой мягкой и хрупкой, а плиты такими холодными и тяжелыми, что Генрих удивился, как он сумел прожить сорок пять лет на земле, такой мягкий и незащищенный, среди твердых и опасных предметов, которыми наполнен мир…
«Не сходи с ума, Супермен! — сказал себе Генрих. — «Кир ройяль», не совсем удалившийся из твоего тела, частью успевший всосаться в остатки твоего бедного желудка, ответствен за противопоставление твердого, мира мягкому Генриху. Успокойся!»
Иностранные девочки в узких и коротких, по парижской извечной моде, джинсиках стояли группами возле забора «Альянс Франсез». На противоположной стороне бульвара Распай серый забор по-прежнему служил для иранских студентов стенной газетой. Одни надписи утверждали, что имам Хомейни — убийца, а другие грозили смертью врагам имама. «И имам-«asshole», и студенты различных группировок — жопы», — подумал Супермен, но у него не было времени выразить свое мнение на заборе. У каждого из авторов стенной газеты наверняка было в запасе по крайней мере несколько тысяч дней, у Супермена же оставался один.
Замедлившего шаги Супермена обогнал энергичный и бодрый горбунок с канцелярскими папками, прижатыми к игрушечному пальто, и Супермен даже не успел ничего подумать о всегда интересовавших его горбунах, как навстречу ему вдруг вышла из автомобиля высокая молодая женщина в шубе из очень дорогого меха. «Может быть, соболь», — подумал Супермен и взглянул в глаза белолицего и статного существа. Глаза были красивыми, жемчужно-серыми и пустыми. Кто-то платил за эти глаза и все тело большие деньги. Зависть к платящему деньги, к владельцу крупных и красивых ног, спускающихся на тротуар из шубы, к владельцу крупной и, очевидно, теплой шеи, вызывающе открытой навстречу Генриху, зависть дернула Супермена за рукав. Свободный в последний день своей жизни Супермен подумал было, что он пойдет сейчас за женщиной и сделает с ней, что захочет, на некоторое время также станет ее владельцем, но вспомнил, что, отправляясь в аэропорт, он оставил «беретту» в отеле. Без «беретты» невозможно захватить приглянувшийся тебе кусок мяса даже на час.
Генрих обнаружил вдруг, что многое в мире внезапно сделалось ему понятным. Вещи, бывшие загадкой целых сорок пять лет, открылись, и было удивительно, как Генрих не понимал их раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69