— пожелал и я ему. Хотя, к сожалению, мы не верим ни в одного из существующих богов.
— Наташа в кабаре? — спросил он. Я кивнул.
Вначале он пожаловался мне:
— Ты помнишь, Эдвард, что вместе с Пьером-Франсуа и Филиппом мы работает над пробным «0» номером журнала?
Я помнил. Одно из парижских издательств решило создать молодежный журнал.
— Так вот. Главный редактор — Антуан, страшный мудак, парень моего возраста. Но он уже, этот салоп, главный редактор! — Тьерри вскочил и разгневанно пробежался несколько раз по периметру комнаты, каратируя, может быть, с тенью Антуана. Опять упал в кресло. — Он все время ко мне приебывается, этот салоп! Ему не нравится, видите ли, как я работаю. Не результат работы, заметь, но то, как я работаю. Ты знаешь, что я всегда опаздываю, Эдвард? — Я киваю головой. — Да, я опаздываю! — восклицает он патетически. — Но я все делаю не хуже других, в срок, и ты знаешь, Эдвард, что в своей области, как спортивный журналист, я очень хороший профессионал.
Да, я знаю, Тьерри — талантливый и храбрый журналист. Однажды, делая репортаж о боксе, он вышел на ринг и сумел продержаться целых три раунда против экс-чемпиона Франции. Журнал, для которого он делал репортаж, пустил фотографию схватки на разворот. Две недели мой друг гордо ходил с сине-желтым лицом.
— Эта сука мне постоянно выговаривает, Эдвард. Учит меня жить. Когда тебе выговаривает человек твоего возраста, это противно…
Тьерри двадцать пять, и ему еще противно, когда его поучает ровесник.
— Я говорю ему: «Пошел ты на хуй! Что ты ко мне приебываешься, Антуан?!. Я свою работу делаю? Для меня легче остаться позже на час, чем прийти в ебаные девять часов утра, ровно… Нет, не сработаться мне с Антуаном, придется искать другую работу. Я ненавижу ходить в офис…
Я стал у шкафа, скрестив руки на груди и улыбаясь. Тьерри напоминает мне меня самого. Я, правда, никогда не опаздывал, но моя независимость постоянно ставила меня в конфликтные ситуации.
— Посмотри на меня, Тьерри. Я — печальный отрицательный пример. Таких демонстрируют детям и говорят: «Если не будешь слушаться, станешь таким, как этот дядя». Жертва своей собственной самостоятельности.
Если ты не будешь подчиняться их требованиям, станешь таким, как я.
Тьерри расхохотался и поставил бокал с шампанским на пол:
— Хэй, ты не так плох, Эдвард!
— Я не утверждаю, что я плох. Но к моим сорока годам, что я имею, а, Тьерри? Ни страны, ни социального положения, ни денег, ни работы, ни детей, ни семьи… — перечислил я от шкафа.
— Перестань, — сказал он. — Ты писатель У тебя есть книги. Они публикуются. И ты пишешь новые. Это — главное. Я вот никак не могу собраться и начать серьезно писать. Это, наверное, потому, что я еще молодой, много соблазнов, всего хочется… Жить хочется…
Он опять вскочил и забегал по ливинг-рум:
— Куда мне теперь идти, Эдвард, я не знаю. Я не уживаюсь с ними…
Он не уживается, это историческая правда. Он работал и для «Актюэль», и для «Либерасьон», и для издательства «Отрэман», и для литературного агентства, для дюжины молодежных журналов, но даже малую долю конформизма он в себе не смог найти, чтобы стать уживчивым, более удобным для других. Он резок. Тьерри умеет обидеть человека легко и в лоб. Но мы с ним ладим. И Пьер-Франсуа, его неизменный партнер и самый близкий друг, с ним ладит. Вместе они пришли ко мне в январе 1981 года интервьюировать меня для «свободного радио». Это было еще при Жискаре, и «свободное» радио было запрещено…
— А Пьер-Франсуа? В каких он отношениях с Главным Антуаном?
— Ха, Пьер! — Тьерри вскидывает руки к небу, к потолку. — Пьеру легче. Он спокойнее меня, он умеет ладить с людьми, его любят. Ты же знаешь, Пьер у всех вызывает симпатию.
— Однако и он, как и ты, нигде подолгу не удерживается. Может быть, он уходит из чувства солидарности с тобой?
Тьерри опять обращается к небу за ответом и впрыгивает в кресло. Возможно, что я и прав, с Пьером они разделялись лишь иногда. Тьерри поставлял известному фотографу моделей — трансвестаев по 500 франков за штуку. Пьер однажды возвысился до звания главного редактора большого молодежного журнала. Сейчас у них плохой период. Тьерри ночует в шамбр де бонн в девятом аррондисманте, без туалета и телефона. Пьер живет в квартире приятеля Филиппа.
Наступила моя очередь жаловаться. Я рассказал ему о происшествии на рю де Розье:
— Несмотря на незначительность события, Тьерри, я чувствую себя униженным и жалею, что не подрался с типом в зеленом спортивном костюме. Нельзя позволять себя обижать.
— Нельзя, — согласился он. — Пей шампанское! Я много выпил у сестры. Я уже пьяный.
Я последовал его совету, стал пить шампанское и размышлять о том, а почему я всем рассказываю об этом вовсе не выдающемся событии? Большое дело, толкнули Лимонова… Ну толкнули, ну парень оказался наглецом, ну и что? Может, он из Израиля, сабр, они там все наглые. Даже то, что он ответил мне на корявом английском, скорее свидетельство того, что он израильтянин, они все там в той или иной степени говорят по-английски. И даже если это был Наташкин любовник, то и в этом случае ничего необыкновенного в происшествии отыскать невозможно. Недавно по рю Сент-Антуан шел по направлению к Лионскому вокзалу тип с винчестером и спокойненько отстреливал прохожих. А тут всего лишь врезали локтем в ребра… Однако, наблюдая за прикрывшим глаза Тьерри, напрягшись, я преодолел все же свою собственную безопасность, мое внутреннее КГБ, и вытащил из себя истинную причину тревоги по поводу удара локтем и слетевших с носа очков. Сорок лет-то мне исполнилось впервые. Опыта этого возраста у меня нет. Вот я и боюсь, что мне врезали в ребра по причине моих сорока лет. Даже как гипотеза это умозаключение показалось мне неаппетитным.
— Выпьем подарочного бурбока? — предложил я Тьерри.
— Пей, Эдвард. И ешь кейк. Я, правда, очень пьян.
Спортивный журналист пьет мало, и его «очень пьян» выражается в том, что Тьерри улыбается больше обычного, и вместо того, чтобы безостановочно прыгать по ливинг-рум, он перемежает прыганье сиденьем в кресле. Я открыл «Олд Дэдли» и налил в стакан слой желтого напитка толщиной в пару пальцев. Принес из китченетт две тарелки, нож и чайные ложки. Отрезал от толстой багетины кейка два куска и водрузил все это великолепие на журнальный стол. Остов кованого железа несет на себе зеркало, грубо расписанное цветами. Стол, как и вся остальная мебель (пять шкафов в том числе), принадлежит моей квартирной хозяйке мадам Юпп. Я подозреваю, что в свое время мебель служила ее бабушке. В квартире царит уют первых годов двадцатого века.
Тьерри взял тарелку с кейком, но, сжевав содержимое одной лишь ложки, поставил тарелку на стол.
— Который час, Эдвард?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Наташа в кабаре? — спросил он. Я кивнул.
Вначале он пожаловался мне:
— Ты помнишь, Эдвард, что вместе с Пьером-Франсуа и Филиппом мы работает над пробным «0» номером журнала?
Я помнил. Одно из парижских издательств решило создать молодежный журнал.
— Так вот. Главный редактор — Антуан, страшный мудак, парень моего возраста. Но он уже, этот салоп, главный редактор! — Тьерри вскочил и разгневанно пробежался несколько раз по периметру комнаты, каратируя, может быть, с тенью Антуана. Опять упал в кресло. — Он все время ко мне приебывается, этот салоп! Ему не нравится, видите ли, как я работаю. Не результат работы, заметь, но то, как я работаю. Ты знаешь, что я всегда опаздываю, Эдвард? — Я киваю головой. — Да, я опаздываю! — восклицает он патетически. — Но я все делаю не хуже других, в срок, и ты знаешь, Эдвард, что в своей области, как спортивный журналист, я очень хороший профессионал.
Да, я знаю, Тьерри — талантливый и храбрый журналист. Однажды, делая репортаж о боксе, он вышел на ринг и сумел продержаться целых три раунда против экс-чемпиона Франции. Журнал, для которого он делал репортаж, пустил фотографию схватки на разворот. Две недели мой друг гордо ходил с сине-желтым лицом.
— Эта сука мне постоянно выговаривает, Эдвард. Учит меня жить. Когда тебе выговаривает человек твоего возраста, это противно…
Тьерри двадцать пять, и ему еще противно, когда его поучает ровесник.
— Я говорю ему: «Пошел ты на хуй! Что ты ко мне приебываешься, Антуан?!. Я свою работу делаю? Для меня легче остаться позже на час, чем прийти в ебаные девять часов утра, ровно… Нет, не сработаться мне с Антуаном, придется искать другую работу. Я ненавижу ходить в офис…
Я стал у шкафа, скрестив руки на груди и улыбаясь. Тьерри напоминает мне меня самого. Я, правда, никогда не опаздывал, но моя независимость постоянно ставила меня в конфликтные ситуации.
— Посмотри на меня, Тьерри. Я — печальный отрицательный пример. Таких демонстрируют детям и говорят: «Если не будешь слушаться, станешь таким, как этот дядя». Жертва своей собственной самостоятельности.
Если ты не будешь подчиняться их требованиям, станешь таким, как я.
Тьерри расхохотался и поставил бокал с шампанским на пол:
— Хэй, ты не так плох, Эдвард!
— Я не утверждаю, что я плох. Но к моим сорока годам, что я имею, а, Тьерри? Ни страны, ни социального положения, ни денег, ни работы, ни детей, ни семьи… — перечислил я от шкафа.
— Перестань, — сказал он. — Ты писатель У тебя есть книги. Они публикуются. И ты пишешь новые. Это — главное. Я вот никак не могу собраться и начать серьезно писать. Это, наверное, потому, что я еще молодой, много соблазнов, всего хочется… Жить хочется…
Он опять вскочил и забегал по ливинг-рум:
— Куда мне теперь идти, Эдвард, я не знаю. Я не уживаюсь с ними…
Он не уживается, это историческая правда. Он работал и для «Актюэль», и для «Либерасьон», и для издательства «Отрэман», и для литературного агентства, для дюжины молодежных журналов, но даже малую долю конформизма он в себе не смог найти, чтобы стать уживчивым, более удобным для других. Он резок. Тьерри умеет обидеть человека легко и в лоб. Но мы с ним ладим. И Пьер-Франсуа, его неизменный партнер и самый близкий друг, с ним ладит. Вместе они пришли ко мне в январе 1981 года интервьюировать меня для «свободного радио». Это было еще при Жискаре, и «свободное» радио было запрещено…
— А Пьер-Франсуа? В каких он отношениях с Главным Антуаном?
— Ха, Пьер! — Тьерри вскидывает руки к небу, к потолку. — Пьеру легче. Он спокойнее меня, он умеет ладить с людьми, его любят. Ты же знаешь, Пьер у всех вызывает симпатию.
— Однако и он, как и ты, нигде подолгу не удерживается. Может быть, он уходит из чувства солидарности с тобой?
Тьерри опять обращается к небу за ответом и впрыгивает в кресло. Возможно, что я и прав, с Пьером они разделялись лишь иногда. Тьерри поставлял известному фотографу моделей — трансвестаев по 500 франков за штуку. Пьер однажды возвысился до звания главного редактора большого молодежного журнала. Сейчас у них плохой период. Тьерри ночует в шамбр де бонн в девятом аррондисманте, без туалета и телефона. Пьер живет в квартире приятеля Филиппа.
Наступила моя очередь жаловаться. Я рассказал ему о происшествии на рю де Розье:
— Несмотря на незначительность события, Тьерри, я чувствую себя униженным и жалею, что не подрался с типом в зеленом спортивном костюме. Нельзя позволять себя обижать.
— Нельзя, — согласился он. — Пей шампанское! Я много выпил у сестры. Я уже пьяный.
Я последовал его совету, стал пить шампанское и размышлять о том, а почему я всем рассказываю об этом вовсе не выдающемся событии? Большое дело, толкнули Лимонова… Ну толкнули, ну парень оказался наглецом, ну и что? Может, он из Израиля, сабр, они там все наглые. Даже то, что он ответил мне на корявом английском, скорее свидетельство того, что он израильтянин, они все там в той или иной степени говорят по-английски. И даже если это был Наташкин любовник, то и в этом случае ничего необыкновенного в происшествии отыскать невозможно. Недавно по рю Сент-Антуан шел по направлению к Лионскому вокзалу тип с винчестером и спокойненько отстреливал прохожих. А тут всего лишь врезали локтем в ребра… Однако, наблюдая за прикрывшим глаза Тьерри, напрягшись, я преодолел все же свою собственную безопасность, мое внутреннее КГБ, и вытащил из себя истинную причину тревоги по поводу удара локтем и слетевших с носа очков. Сорок лет-то мне исполнилось впервые. Опыта этого возраста у меня нет. Вот я и боюсь, что мне врезали в ребра по причине моих сорока лет. Даже как гипотеза это умозаключение показалось мне неаппетитным.
— Выпьем подарочного бурбока? — предложил я Тьерри.
— Пей, Эдвард. И ешь кейк. Я, правда, очень пьян.
Спортивный журналист пьет мало, и его «очень пьян» выражается в том, что Тьерри улыбается больше обычного, и вместо того, чтобы безостановочно прыгать по ливинг-рум, он перемежает прыганье сиденьем в кресле. Я открыл «Олд Дэдли» и налил в стакан слой желтого напитка толщиной в пару пальцев. Принес из китченетт две тарелки, нож и чайные ложки. Отрезал от толстой багетины кейка два куска и водрузил все это великолепие на журнальный стол. Остов кованого железа несет на себе зеркало, грубо расписанное цветами. Стол, как и вся остальная мебель (пять шкафов в том числе), принадлежит моей квартирной хозяйке мадам Юпп. Я подозреваю, что в свое время мебель служила ее бабушке. В квартире царит уют первых годов двадцатого века.
Тьерри взял тарелку с кейком, но, сжевав содержимое одной лишь ложки, поставил тарелку на стол.
— Который час, Эдвард?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76