Удар каблуком в подбородок – штука чувствительная. Пока мои противники не опомнились, я успел уложить еще двоих. Один получил ребром ладони по шее, другой временно потерял способность видеть – мои грязные длинные ногти чиркнули по его вылупленным поросячьим глазкам, словно тупое бритвенное лезвие.
А что бомжи? А ничего! Замерли подле автомашины, стоят, разинув пасти, моргают, как дети неразумные.
Нельзя вам, братья, садиться в эту машину. В ней смерть, я это чувствую, я это знаю! Много долгих лет старичок японец учил меня чувствовать опасность, ощущать приближение старухи с косой так же, как обычные люди чувствуют голод и жажду.
Бандитов осталось пятеро. Мой опытный глаз сразу же подметил – двое из них не бойцы, зато остальные – тертые калачи. Сразу же отступили подальше от меня. Правильно делают, им нужна свобода маневра, в куче я их быстренько уделаю.
Двоих зазевавшихся лопушков я достал просто, изящно, без излишеств. Прямой в переносицу, дуговой в висок – и готово. А вот те трое, которые тертые да бывалые, чуть было не достали меня. Взяли в крут, попытались отвлечь с фронта и атаковать с тыла. Я ответил ударом ноги «лягающая лошадь» и связкой из двух ударов руками под названием «ласточки ловят комаров». И все было кончено. Бой длился секунд тридцать. Как правило, настоящая уличная драка столько времени и занимает, не больше.
Из кабины автофургона высунулась голова в серой милицейской фуражке.
– Атас! Менты! – заорал я, чтоб хоть как-то расшевелить живописную кучку бомжей. – Линяйте отсюда! Облава!
Подействовало. Оборванцы кинулись врассыпную. Бороду я насилу догнал аж возле Казанского вокзала.
– Откуда приемы знаешь? – спросил Борода после того, как отдышался.
– В десанте служил, – ответил я.
И с тех пор ко мне прилипла кличка Десант. Заметьте, не Десантник, а именно Десант. Отверженные привыкли экономить на всем, даже на окончании имен собственных.
Рассказанная мною история с мордобоем произошла зимой. Сейчас уже весна, но к площади у трех вокзалов мы с Бородой едем впервые после того памятного случая. До сегодняшнего дня мы опасались, что нас ненароком узнают побитые бандюки. Как выяснилось в дальнейшем, опасались не зря.
На станцию метро «Комсомольская» мы прибыли ровно в шесть ноль-ноль. Платформа, несмотря на ранний час, забита народом. Весна на носу, пора навещать продрогшие за зиму приусадебные участки. Прекрасно! В толпе проще прошмыгнуть мимо ментов. Мы нездешние, непривычные, у нас могут быть неприятности.
Эскалатор вытянул нас на привокзальную площадь. Предстоял обязательный ритуал обхода территории, поиск старых знакомых, установление новых контактов. Мы должны открыто о себе заявить и получить молчаливое согласие на соискание разовой работы или объектов в привокзальном буфете. Жаль, в переход с протянутой рукой не пустят, слишком место людное и хлебное. Попрошайки подозрительно хорошо организованы, разбиты на группы и подчиняются так называемому «графу», реже – «графине». Графу платят после трудового дня «пятку», пятую часть «заработанных» денег. Граф улаживает конфликты с милицией, помогает с ночлегом, заботится о еде. (Как и во времена крепостного права, графы взимают подать с подданных всех мастей и специализаций. Платят дань и «лакомки» – попрошайки возле супермаркетов, и «подорожники» – пираньи автомобильных пробок, и «смертники» – завсегдатаи кладбищ.) Нам с Бородой иногда удавалось диким образом попопрошайничать день, другой. Потом нас прогоняли-Просились на постоянную работу, но «в штат» нас не взяли. Мы слишком дурно пахнем, и актеры из нас никудышные, разжалобить не умеем.
Курсируя по Плешке между Ленинградским, Казанским и Ярославским вокзалами, я нашел семь жирных окурков. Один еще тлел. Я жадно затянулся. Никотин успокоил зубную боль, мне стало хорошо. Еще бы выпить…
– Эй ты!
Я оглянулся. Бомжиха. Толстая, старая, обвешанная целлофановыми пакетами.
– Кто будете? – спросила бомжиха.
– Тебе чего надо, бабуля? – отозвался я.
– Дело есть.
– Што за дело, мама? – навострил уши Борода.
– Меня тут обижает один, дадите ему в харю – чернила с меня.
– Обманешь, – усомнился я, хотя выпить хотелось очень. После вчерашнего череп раскалывался, да еще зуб этот треклятый…
– Нате задаток, – бомжиха достала из полиэтиленового пакета с фотографией обнаженной красотки початую бутыль портвейна.
– Отойдемте в сторонку, мама, – заулыбался Борода, – дай-ка батл. Глоток мне, полтора тебе, как больному. О'кей, Десант? Ин вино вернтас! Андэстэнд?
Борода – бомж из интеллигентов. Таких, как он, много, я привык. Иногда, правда, отдельные высказывания Бороды повергают меня в шок. Вчера, к примеру, он в пьяном виде принялся довольно складно рассуждать о неэвклидовой геометрии. Борода клянется, что раньше был секретным физиком-ядерщиком. Скорее всего врет, хотя, кто знает, недаром же до сих пор в ходу поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Будь ты хоть физик-ядерщик, хоть дворник, а хоть и министр юстиции…
Портвейн меня воскресил. Сбил зубную боль, прояснил разум, согрел тело.
– Ну, бабка, кого и где наказывать будем? – я был готов к подвигам.
– Пошли, сынки, за мной.
Мы поспешили. Я сразу же решил предоставить Бороде почетное право врезать по харе бабушкиному обидчику. Ну а сам в дело вступлю, только если жареным запахнет.
Вслед за бабкой мы с Бородой попетляли закоулками Казанского вокзала, вышки на воздух в браво зашагали по мокрому асфальту пустой платформы.
Тут я услышал шаги сзади. Быстрые, уверенные шаги, слаженный топот трех пар мужских ног. Оглянулся.
Здрасьте, приехали! Бандюки! Неужели в здешних пенатах до сих пор помнят мое зимнее показательное выступление? А ведь помнят?
– Стой смирно! – Самый рослый из бандитов откинул полу черной кожаной куртки, выхватил из кобуры под мышкой пистолет. Не газовый, боевой. – Бородатый пусть канает, а ты с нами пойдешь. Бабка, держи!
Бандит вытащил из кармана скомканные в бумажный шарик деньги, швырнул бомжихе.
– Руки вытяни впереди себя и не дергайся, стреляю без предупреждения.
Я подчинился. Здесь, на платформе, очень не хотелось устраивать цирк. Если сразу не убили, значит, и мне спешить некуда, успею еще мазуриков по носам пощелкать.
Тупое пистолетное рыло смотрело на меня с расстояния пяти шагов, а еще два не менее тупых человеческих рыла подошли вплотную и украсили мои немытые запястья парой никелированных браслетов.
Москва. Конец XX века. Центр города. Трое разбойников заковывают в наручники нищего бродягу. И никому до этого дела нету…
– Пошли!
Ладно, пойдем. Что, опять по шпалам в недра привокзального хозяйства? Точно, угадал! У господ бандитов воображение не блещет изощренностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
А что бомжи? А ничего! Замерли подле автомашины, стоят, разинув пасти, моргают, как дети неразумные.
Нельзя вам, братья, садиться в эту машину. В ней смерть, я это чувствую, я это знаю! Много долгих лет старичок японец учил меня чувствовать опасность, ощущать приближение старухи с косой так же, как обычные люди чувствуют голод и жажду.
Бандитов осталось пятеро. Мой опытный глаз сразу же подметил – двое из них не бойцы, зато остальные – тертые калачи. Сразу же отступили подальше от меня. Правильно делают, им нужна свобода маневра, в куче я их быстренько уделаю.
Двоих зазевавшихся лопушков я достал просто, изящно, без излишеств. Прямой в переносицу, дуговой в висок – и готово. А вот те трое, которые тертые да бывалые, чуть было не достали меня. Взяли в крут, попытались отвлечь с фронта и атаковать с тыла. Я ответил ударом ноги «лягающая лошадь» и связкой из двух ударов руками под названием «ласточки ловят комаров». И все было кончено. Бой длился секунд тридцать. Как правило, настоящая уличная драка столько времени и занимает, не больше.
Из кабины автофургона высунулась голова в серой милицейской фуражке.
– Атас! Менты! – заорал я, чтоб хоть как-то расшевелить живописную кучку бомжей. – Линяйте отсюда! Облава!
Подействовало. Оборванцы кинулись врассыпную. Бороду я насилу догнал аж возле Казанского вокзала.
– Откуда приемы знаешь? – спросил Борода после того, как отдышался.
– В десанте служил, – ответил я.
И с тех пор ко мне прилипла кличка Десант. Заметьте, не Десантник, а именно Десант. Отверженные привыкли экономить на всем, даже на окончании имен собственных.
Рассказанная мною история с мордобоем произошла зимой. Сейчас уже весна, но к площади у трех вокзалов мы с Бородой едем впервые после того памятного случая. До сегодняшнего дня мы опасались, что нас ненароком узнают побитые бандюки. Как выяснилось в дальнейшем, опасались не зря.
На станцию метро «Комсомольская» мы прибыли ровно в шесть ноль-ноль. Платформа, несмотря на ранний час, забита народом. Весна на носу, пора навещать продрогшие за зиму приусадебные участки. Прекрасно! В толпе проще прошмыгнуть мимо ментов. Мы нездешние, непривычные, у нас могут быть неприятности.
Эскалатор вытянул нас на привокзальную площадь. Предстоял обязательный ритуал обхода территории, поиск старых знакомых, установление новых контактов. Мы должны открыто о себе заявить и получить молчаливое согласие на соискание разовой работы или объектов в привокзальном буфете. Жаль, в переход с протянутой рукой не пустят, слишком место людное и хлебное. Попрошайки подозрительно хорошо организованы, разбиты на группы и подчиняются так называемому «графу», реже – «графине». Графу платят после трудового дня «пятку», пятую часть «заработанных» денег. Граф улаживает конфликты с милицией, помогает с ночлегом, заботится о еде. (Как и во времена крепостного права, графы взимают подать с подданных всех мастей и специализаций. Платят дань и «лакомки» – попрошайки возле супермаркетов, и «подорожники» – пираньи автомобильных пробок, и «смертники» – завсегдатаи кладбищ.) Нам с Бородой иногда удавалось диким образом попопрошайничать день, другой. Потом нас прогоняли-Просились на постоянную работу, но «в штат» нас не взяли. Мы слишком дурно пахнем, и актеры из нас никудышные, разжалобить не умеем.
Курсируя по Плешке между Ленинградским, Казанским и Ярославским вокзалами, я нашел семь жирных окурков. Один еще тлел. Я жадно затянулся. Никотин успокоил зубную боль, мне стало хорошо. Еще бы выпить…
– Эй ты!
Я оглянулся. Бомжиха. Толстая, старая, обвешанная целлофановыми пакетами.
– Кто будете? – спросила бомжиха.
– Тебе чего надо, бабуля? – отозвался я.
– Дело есть.
– Што за дело, мама? – навострил уши Борода.
– Меня тут обижает один, дадите ему в харю – чернила с меня.
– Обманешь, – усомнился я, хотя выпить хотелось очень. После вчерашнего череп раскалывался, да еще зуб этот треклятый…
– Нате задаток, – бомжиха достала из полиэтиленового пакета с фотографией обнаженной красотки початую бутыль портвейна.
– Отойдемте в сторонку, мама, – заулыбался Борода, – дай-ка батл. Глоток мне, полтора тебе, как больному. О'кей, Десант? Ин вино вернтас! Андэстэнд?
Борода – бомж из интеллигентов. Таких, как он, много, я привык. Иногда, правда, отдельные высказывания Бороды повергают меня в шок. Вчера, к примеру, он в пьяном виде принялся довольно складно рассуждать о неэвклидовой геометрии. Борода клянется, что раньше был секретным физиком-ядерщиком. Скорее всего врет, хотя, кто знает, недаром же до сих пор в ходу поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Будь ты хоть физик-ядерщик, хоть дворник, а хоть и министр юстиции…
Портвейн меня воскресил. Сбил зубную боль, прояснил разум, согрел тело.
– Ну, бабка, кого и где наказывать будем? – я был готов к подвигам.
– Пошли, сынки, за мной.
Мы поспешили. Я сразу же решил предоставить Бороде почетное право врезать по харе бабушкиному обидчику. Ну а сам в дело вступлю, только если жареным запахнет.
Вслед за бабкой мы с Бородой попетляли закоулками Казанского вокзала, вышки на воздух в браво зашагали по мокрому асфальту пустой платформы.
Тут я услышал шаги сзади. Быстрые, уверенные шаги, слаженный топот трех пар мужских ног. Оглянулся.
Здрасьте, приехали! Бандюки! Неужели в здешних пенатах до сих пор помнят мое зимнее показательное выступление? А ведь помнят?
– Стой смирно! – Самый рослый из бандитов откинул полу черной кожаной куртки, выхватил из кобуры под мышкой пистолет. Не газовый, боевой. – Бородатый пусть канает, а ты с нами пойдешь. Бабка, держи!
Бандит вытащил из кармана скомканные в бумажный шарик деньги, швырнул бомжихе.
– Руки вытяни впереди себя и не дергайся, стреляю без предупреждения.
Я подчинился. Здесь, на платформе, очень не хотелось устраивать цирк. Если сразу не убили, значит, и мне спешить некуда, успею еще мазуриков по носам пощелкать.
Тупое пистолетное рыло смотрело на меня с расстояния пяти шагов, а еще два не менее тупых человеческих рыла подошли вплотную и украсили мои немытые запястья парой никелированных браслетов.
Москва. Конец XX века. Центр города. Трое разбойников заковывают в наручники нищего бродягу. И никому до этого дела нету…
– Пошли!
Ладно, пойдем. Что, опять по шпалам в недра привокзального хозяйства? Точно, угадал! У господ бандитов воображение не блещет изощренностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107