Дверь распахнулась. За порогом мужчина лет пятидесяти с длинными, частично заплетенными в косички, но в основном хаотично ниспадающими на голые плечи совершенно седыми волосами. Престарелый хиппи обнажен до пояса, застиранные джинсы с дырками на коленках, на босых ногах войлочные домашние тапочки. В руке у лохматого маленькая, выкрашенная в черный цвет церковная свечка. Лепесток огня освещает лицо с пегой щетиной и вязь причудливых татуировок вдоль и поперек, как ни странно, поджарого и мускулистого тела.
— Проходи. — Рука со свечкой указала на вешалку около разрисованной темперой стенки. — Раздевайся.
Вешалка — палка о трех ногах — будто сноп из мужских и женских пальто, полупальто, шуб и дубленок. Игнат не глядя бросил куртку поверх пестрого снопа, взгляд его тем временем блуждал по настенным рисункам. В зеленых пятнах под ногами Девы Марии не сразу, но угадывались контуры человеческих черепов, а на алых сердечках над нимбом Божьей Матери капельки крови такие маленькие, что поначалу кажутся крапинками.
— Нравится? — спросил мускулистый хипарь, поднимая свечку повыше, поближе к зеленым черепам.
— Балдеж. Клевое граффити. — Игнат ослабил узел галстука, расстегнул ворот рубашки.
— Я рисовал.
— Ты художник?
— Иногда. Пойдем.
Из прихожей вел узкий проход в мастерскую «иногда художника». Пахло краской и растворителями, но все перебивал запах расплавленного воска. Без преувеличения сотни черных свечей, больших и маленьких, толстых и тонких, торчали частоколом вдоль периметра большой квадратной комнаты с низким потолком. Под решеткой подвального оконца легли грудой исписанные холсты, пустые рамы, подрамники. Здесь же горстка засохших кистей, изжеванные тюбики, пустые бутылки. Прямо напротив узкого прохода в мастерскую к стене прижался алтарь — пирамидообразное ступенчатое сооружение, увенчанное грубо вылепленными из цемента головами с ракушками-каури вместо глаз. Одна большая, несколько поменьше и одна совсем маленькая. Но размер глаз-ракушек у всех одинаковый, и оттого самая маленькая головка пучеглаза, а самую большую, такое впечатление, лепили с китайца. На ступеньках алтаря детские игрушки — мячик с аппликацией в виде Микки-Мауса, куколка Барби, плюшевый медвежонок и еще какая-то мелочь. И ворох птичьих перьев у подножия. А на полу перед алтарем коленопреклоненные люди. Человек десять-двенадцать спиной к Игнату, один лицом к нему.
Негритянское лицо неподвижно, чернокожее тело, прикрытое лишь льняной набедренной повязкой, расслаблено, однако спина прямая, открытые розовые ладони лежат на бугрящихся мышцами ляжках. Немигающие глаза смотрят в глаза Игнату. Белые глазницы со жгучими провалами зрачков особенно выразительны, аж мороз по коже...
— Кто ты? — спросил негр громко, басом. Всего два словечка, а сразу понятно, что он изъясняется по-русски без всякого акцента, совершенно свободно.
— Я пришел поговорить с Грандмастером Доном Мигелем.
— Говори.
— Мои слова не для чужих ушей, — сказал Игнат и чертыхнулся в уме: «Черт! Разговариваю, как будто индеец из старого фильма с Гойко Митичем в главной роли... А может, так и надо? Или лучше притвориться придурком?.. Черт его знает!»
— Чужих не бывает в доме Эшу.
«Вот бы еще знать, кто такие „Эшу“. Или чего такое?» — подумал Сергач, вслух же сказал:
— Я пришел просить жреца Эшу о многом, но и возложить на алтарь я готов многое.
— Возлагай.
— После исполнения моей просьбы.
— В чем твоя просьба?
«Ежели продолжу изъясняться а-ля Гойко Митич, переговоры затянутся. А рискну-ка я все же в целях экономии времени закосить под Иванушку-дурачка! Эх, была не была», — решился Игнат и выпалил на одном дыхании:
— Моя девушка лечилась у биотерапевта Альтшуллера. Здесь недалеко, за Чистыми Прудами. Она в него влюбилась, в Альтшуллера. Я часто захожу в магазин «Белые облака». Магазин оккультных принадлежностей и литературы, тут рядом. Листаю я, значит, книжку про порчу и сглаз, подходит парнишка, вежливый такой, и спрашивает: «Интересуетесь?» Он и подсказал, тот парнишка, как вас найти, кого спросить...
— Чего ты хочешь? — Мавр гипнотизировал Сергача взглядом. Народ на полу дисциплинированно смотрел только на жреца, никто даже и не пытался оглянуться.
— Смерти! — выдохнул Игнат.
— Девушки?
— Нет, что вы! Альтшуллера, Семена Ароновича. Наведите на него порчу. Порчу на смерть! Я заплачу. Сколько скажете.
— Надо спросить у владык перекрестков. — Негр закрыл глаза.
Хиппи-провожатый взял Игната под локоть, шепнул: «Пойдем!» Игнат пожал плечами, развернулся, влекомый обратно в прихожую пожилым волосатиком. За спиной громко и певуче зазвучал бас жреца:
— Ибарокоу моллумамба есху...
Игнат повернул голову, скосил глаза, увидел, как зашевелились люди на полу, вторя песнопениям Дона Мигеля нестройным хором:
— Ибаро-о-окоу мол-л-лумба-а-а...
— Башкой не крути, — подтолкнул Игната в спину конвоир с косичками.
— Слышь, на каком это языке?
— Йорумба.
— Каком?
— Кубинцы называют его «языком лукуми».
— Чего такое «лукуми»?
— То же самое, что и вуду... Топай, топай шустрее. Башку поверни.
— Дон Мигель кубинец? — спросил Игнат, отворачиваясь, вглядываясь в темноту узкого прохода.
— Угу. Потомственный жрец лукуми.
— Извини, а тут у вас вроде секты?.. Ой!
Сзади промеж лопаток ударил кулак. Довольно ощутимо. Сергач сбился с шага, споткнулся и едва устоял на ногах.
— Топай, топай! Не оглядывайся, топай. За дело получил, еще раз назовешь нас «сектой» — башку оторву.
— А кто же вы? — Сергач передернул плечами. На всякий случай приготовился получить еще один удар.
— У нас официально зарегистрированное общество по изучению фольклора. Запомни раз и на всю жизнь, до смерти.
— Запомнил.
— Дошли, наконец. Медленно топаешь.
— Шел бы сам впереди, освещал дорогу, а так, вслепую...
— Одевайся! Завтра приходи в это же время. Спиртного завтра не пей, запомни. Во время жертвоприношения положено глотнуть тростникового вина на трезвую голову. Ни грамма завтра с утра, запомнил? Достань где хочешь живого черного петуха, деньги с собой возьми...
— Сколько? — Игнат сдернул куртку с верхушки вороха одежд.
— Сколько не жалко. Вместо денег можешь принести игрушки.
— Детские игрушки? — Игнат накинул куртку на плечи, нарочно завозился с застежками, оттягивая время ухода.
— Угу, — седая волосатая голова кивнула. — Эшу, владыки перекрестков, они как дети. Такие же веселые и жестокие, любят и игрушки, и обожают делать больно.
— Эшу — это?..
— Семья духов. Их много. Принесешь жертвы, спросим о твоей просьбе у Эшу да Капа Прета и Эшу Помба-Жира. На русский их имена переводятся — «Эшу в Черном Плаще» и «Кружащаяся голубка».
— Если духи скажут «да», сколько будет стоить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50