В этот раз он даже не попытался меня защупать. Все больше вещал. Похоже, его что-то не на шутку беспокоило.
– Все это принадлежит мне. Это моя лесопилка. Я – парнишка из кафе «Юбилей», шотландец из Грантона, без гроша в кармане. Там я был никто, пижон худосочный. Здесь у меня есть, за что постоять. Хрена вы получите, нигеры гребаные!
– Ничего им не достанется, дядя Гордон, – поддержал я. Всякий раз мое сознание обыгрывало трогательный образ – оборванный дядя валяется в грязи возле кафе «Юбилей», посасывая дешевое вино из бутылки. Мы дошли до ранчо и выпили сока, после чего прошлись по лесу, чтобы я мог посмотреть на диких зверей в бинокль. Мы выследили зеленую усатую трясогузку и Валбергского орла, редко встречающихся в Трансваале. Гордону было не до дикой природы, и вскоре он вернулся на ранчо. Я остался один бродить по границе лесных насаждений. Я как раз пытался подкрасться поближе к срущей антилопе, когда прогремел взрыв.
Я чуть сам не обосрался, и, уж конечно, это облегчило дефекацию антилопе, которая пулей сиганула в лес. Я обернулся и увидел горящий джип. Я уже говорил, что ничего не смыслил в политике. Несмотря на постоянные сообщения о партизанских вылазках военизированных отрядов Африканского Национального конгресса в Восточном Трансваале, Гордон отказывался принимать какие-либо меры предосторожности. Он зачем-то полез в один из полноприводных «рэндж-роверов», припаркованных за оградой ранчо, включил зажигание и… улетел в небытие.
Забавно, но я даже не испугался. Я просто подумал: террористы достали дядю Гордона. У меня не было реальных опасений, что они сделают что-нибудь со мной, не знаю почему, я просто не боялся, и все. Я пошел обратно, к дому. Разбавленный запахами бензина и паленого мяса теплый, влажный воздух стал еще тяжелее: то был аромат Гордона, поджаренного в пылающем джипе. Ничего подобного мое обоняние еще не воспринимало. Понятно, что такая гора мяса не может не обладать запахом, поэтому я всегда представлял, что люди пахнут беконом. Когда я был совсем маленький, дядя Джеки любил рассказывать, как он ест щекастых ребятишек и что на вкус, они точно соленая свинина. Помню, однако, что от Гордона доносился такой сладостный аромат, что, не зная, что это человечина, я бы с удовольствием его попробовал и насладился бы вкусом. Из машины торчала черная обуглившаяся, худая рука – единственная часть пылающего тела Гордона, которую мне было видно. Вскоре запах изменился – новый можно описать только как запах подгорающего говна – дядюшкины кишки с треском и брызгами лопались, сгорая в огне.
Я пошел в дом, сел и позвонил маме в Йоханнесбург.
– Ну что там еще, Рой! Я здесь уже вся в мыле! – простонала мама. Она готовила еду для очередного braai у Гордона.
– Дядю Гордона взорвали. Он умер, и я не могу вернуться домой, вот.
Она шумно задышала и после долгого молчания сказала:
– Никуда не уходи! Оставайся на месте!
Я сел и стал ждать. Потом включил телик и посмотрел мультики. Примерно минут через двадцать на вертолете прилетела полиция. Прокатиться на вертолете было круто. Когда мы поднялись, я увидел с близкого расстояния восхитительного длинногребного орла, планирующего над густым лесом. Мы приземлились слишком скоро, пересели на машину, которая отвезла меня в участок. Там меня встретили Вет, Ким, Тони и Бернард. Вет обняла меня, Тони потрепал за волосы, а Ким поцеловала, чем смутила меня перед полицейскими. Мы здорово подружились: эти копы были лучшими из всех, что я встречал. Бернард чертовски завидовал, ведь все оказывали мне знаки внимания: я чувствовал себя героем.
Все отметили, что я храбрый малый. Мне было приятно: это было как прощальный подарок из мест, которые я так любил. Даже смерть Гордона оставила меня безучастным: потерять его значило лишиться возможности вытягивать из него подарки, не более. Гордон был старый пидор, трусливый и твердолобый, и его смерть стала счастливым избавлением – вот мое мнение. Джон единственный горевал по нему. Когда мы пришли к нему на свидание, казалось, что оплакивает он Гордона, каким он был пятнадцать лет тому назад, «стилягу худосочного», а не толстокожего борова.
На самом деле его смерть принесла моему отцу кое-какую практическую выгоду. Принимая во внимание наши обстоятельства, власти смягчились, и его отпустили из тюрьмы досрочно. Он вернулся в Шотландию примерно месяц спустя после нас. Уинстон II, вернувшись из карантина всего на несколько месяцев, благодаря блаженной бюрократической рутине, был снова водворен в вольер, теперь уже в Шотландии.
7. Бегство из золотого города
Я вспоминаю серое небо над Хитроу, где мы делали пересадку, и с гнетущим чувством возвращались на север. После долгого перелета из Йоханнесбурга мы все были измотаны, а тут еще отменили два рейса – обледенела посадочная полоса. В Лондоне стоял мороз; в Шотландии будет еще хуже. Наглядный пример того, насколько был я глуп и поглощен собственными фантазиями, ведь полтора года тому назад остановка в Лондоне радовала меня не меньше, чем путешествие в Йоханнесбург: Лондон представлялся мне настолько же далеким и экзотическим, я еще удивился, что мы прилетели туда так быстро. Однако на обратном пути я уже видел Лондон, каков он есть: седой, насквозь прогнивший край Британских островов.
В последний день мне пришлось распрощаться со школьными друзьями и учителями. Странно, но оказалось, что я пользовался там популярностью – первый ученик, важная персона. Моих лучших дружков звали Пьетер и Куртис. Я был похулиганистее Куртиса, впрочем, как и Пьетер. Этот-то был буйный, как надо; мой отъезд его ужасно расстроил. Мне было приятно, что кто-то будет по мне скучать. Другие ребята в большинстве своем были тормоза и мямли. Пьетер тоже был мне дорог, но больше всего я буду скучать по мисс Карвелло, моей учительнице, благодаря которой я впервые открыл, что у меня есть, чем думать. Она была красавицей, с большими темными глазами. Я дрочил на нее в первый раз, ну, когда была молофья. Она сказала Вет, что очень сожалеет, что я покидаю Южную Африку, так как в школе я все хватал на лету и был известен как «будущий студент». Эта несчастная фраза прицепилась ко мне и впоследствии бросалась мне всякий раз, когда я в чем-то не успевал.
Я хотел остаться в ЮАР. Там приобрел я несколько извращенное чувство собственной важности; даже какое-то самосознание. Я знал, что я, бля, особенный, что бы там обо мне ни говорили. Я знал, что я не буду таким, как все, как мой старик, мамаша, Бернард, Тони, Ким, другие ребята в районе; все они – мусор, ничто. А я – Рой Стрэнг. Хоть мне и пришлось вернуться, но теперь все будет по-другому. Я теперь говно есть не стану.
Когда Джон наконец-то вернулся в домой, в Шотландию, по этому поводу был устроен семейный ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Все это принадлежит мне. Это моя лесопилка. Я – парнишка из кафе «Юбилей», шотландец из Грантона, без гроша в кармане. Там я был никто, пижон худосочный. Здесь у меня есть, за что постоять. Хрена вы получите, нигеры гребаные!
– Ничего им не достанется, дядя Гордон, – поддержал я. Всякий раз мое сознание обыгрывало трогательный образ – оборванный дядя валяется в грязи возле кафе «Юбилей», посасывая дешевое вино из бутылки. Мы дошли до ранчо и выпили сока, после чего прошлись по лесу, чтобы я мог посмотреть на диких зверей в бинокль. Мы выследили зеленую усатую трясогузку и Валбергского орла, редко встречающихся в Трансваале. Гордону было не до дикой природы, и вскоре он вернулся на ранчо. Я остался один бродить по границе лесных насаждений. Я как раз пытался подкрасться поближе к срущей антилопе, когда прогремел взрыв.
Я чуть сам не обосрался, и, уж конечно, это облегчило дефекацию антилопе, которая пулей сиганула в лес. Я обернулся и увидел горящий джип. Я уже говорил, что ничего не смыслил в политике. Несмотря на постоянные сообщения о партизанских вылазках военизированных отрядов Африканского Национального конгресса в Восточном Трансваале, Гордон отказывался принимать какие-либо меры предосторожности. Он зачем-то полез в один из полноприводных «рэндж-роверов», припаркованных за оградой ранчо, включил зажигание и… улетел в небытие.
Забавно, но я даже не испугался. Я просто подумал: террористы достали дядю Гордона. У меня не было реальных опасений, что они сделают что-нибудь со мной, не знаю почему, я просто не боялся, и все. Я пошел обратно, к дому. Разбавленный запахами бензина и паленого мяса теплый, влажный воздух стал еще тяжелее: то был аромат Гордона, поджаренного в пылающем джипе. Ничего подобного мое обоняние еще не воспринимало. Понятно, что такая гора мяса не может не обладать запахом, поэтому я всегда представлял, что люди пахнут беконом. Когда я был совсем маленький, дядя Джеки любил рассказывать, как он ест щекастых ребятишек и что на вкус, они точно соленая свинина. Помню, однако, что от Гордона доносился такой сладостный аромат, что, не зная, что это человечина, я бы с удовольствием его попробовал и насладился бы вкусом. Из машины торчала черная обуглившаяся, худая рука – единственная часть пылающего тела Гордона, которую мне было видно. Вскоре запах изменился – новый можно описать только как запах подгорающего говна – дядюшкины кишки с треском и брызгами лопались, сгорая в огне.
Я пошел в дом, сел и позвонил маме в Йоханнесбург.
– Ну что там еще, Рой! Я здесь уже вся в мыле! – простонала мама. Она готовила еду для очередного braai у Гордона.
– Дядю Гордона взорвали. Он умер, и я не могу вернуться домой, вот.
Она шумно задышала и после долгого молчания сказала:
– Никуда не уходи! Оставайся на месте!
Я сел и стал ждать. Потом включил телик и посмотрел мультики. Примерно минут через двадцать на вертолете прилетела полиция. Прокатиться на вертолете было круто. Когда мы поднялись, я увидел с близкого расстояния восхитительного длинногребного орла, планирующего над густым лесом. Мы приземлились слишком скоро, пересели на машину, которая отвезла меня в участок. Там меня встретили Вет, Ким, Тони и Бернард. Вет обняла меня, Тони потрепал за волосы, а Ким поцеловала, чем смутила меня перед полицейскими. Мы здорово подружились: эти копы были лучшими из всех, что я встречал. Бернард чертовски завидовал, ведь все оказывали мне знаки внимания: я чувствовал себя героем.
Все отметили, что я храбрый малый. Мне было приятно: это было как прощальный подарок из мест, которые я так любил. Даже смерть Гордона оставила меня безучастным: потерять его значило лишиться возможности вытягивать из него подарки, не более. Гордон был старый пидор, трусливый и твердолобый, и его смерть стала счастливым избавлением – вот мое мнение. Джон единственный горевал по нему. Когда мы пришли к нему на свидание, казалось, что оплакивает он Гордона, каким он был пятнадцать лет тому назад, «стилягу худосочного», а не толстокожего борова.
На самом деле его смерть принесла моему отцу кое-какую практическую выгоду. Принимая во внимание наши обстоятельства, власти смягчились, и его отпустили из тюрьмы досрочно. Он вернулся в Шотландию примерно месяц спустя после нас. Уинстон II, вернувшись из карантина всего на несколько месяцев, благодаря блаженной бюрократической рутине, был снова водворен в вольер, теперь уже в Шотландии.
7. Бегство из золотого города
Я вспоминаю серое небо над Хитроу, где мы делали пересадку, и с гнетущим чувством возвращались на север. После долгого перелета из Йоханнесбурга мы все были измотаны, а тут еще отменили два рейса – обледенела посадочная полоса. В Лондоне стоял мороз; в Шотландии будет еще хуже. Наглядный пример того, насколько был я глуп и поглощен собственными фантазиями, ведь полтора года тому назад остановка в Лондоне радовала меня не меньше, чем путешествие в Йоханнесбург: Лондон представлялся мне настолько же далеким и экзотическим, я еще удивился, что мы прилетели туда так быстро. Однако на обратном пути я уже видел Лондон, каков он есть: седой, насквозь прогнивший край Британских островов.
В последний день мне пришлось распрощаться со школьными друзьями и учителями. Странно, но оказалось, что я пользовался там популярностью – первый ученик, важная персона. Моих лучших дружков звали Пьетер и Куртис. Я был похулиганистее Куртиса, впрочем, как и Пьетер. Этот-то был буйный, как надо; мой отъезд его ужасно расстроил. Мне было приятно, что кто-то будет по мне скучать. Другие ребята в большинстве своем были тормоза и мямли. Пьетер тоже был мне дорог, но больше всего я буду скучать по мисс Карвелло, моей учительнице, благодаря которой я впервые открыл, что у меня есть, чем думать. Она была красавицей, с большими темными глазами. Я дрочил на нее в первый раз, ну, когда была молофья. Она сказала Вет, что очень сожалеет, что я покидаю Южную Африку, так как в школе я все хватал на лету и был известен как «будущий студент». Эта несчастная фраза прицепилась ко мне и впоследствии бросалась мне всякий раз, когда я в чем-то не успевал.
Я хотел остаться в ЮАР. Там приобрел я несколько извращенное чувство собственной важности; даже какое-то самосознание. Я знал, что я, бля, особенный, что бы там обо мне ни говорили. Я знал, что я не буду таким, как все, как мой старик, мамаша, Бернард, Тони, Ким, другие ребята в районе; все они – мусор, ничто. А я – Рой Стрэнг. Хоть мне и пришлось вернуться, но теперь все будет по-другому. Я теперь говно есть не стану.
Когда Джон наконец-то вернулся в домой, в Шотландию, по этому поводу был устроен семейный ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68