А. Т. И. С. Н.».
Не скрывается ли под этими буквами мадемуазель Станжерсон? И этот ключ с медной головкой – не тот ли это ключ?.. Я всегда читаю объявления. В моем ремесле, так же как и в вашем, господин судебный следователь, очень полезно читать мелкие личные объявления… Сколько там кроется всяких интриг!.. И ключей к интригам, которые не всегда, конечно, бывают с медными головками, но зато представляют неоспоримый интерес. В частности, это объявление поразило меня тем, что женщина, потерявшая ключ, предмет нисколько не компрометирующий, окружала себя такой таинственностью. И посмотрите, как она дорожила своим ключом! Обещала большое вознаграждение! Я стал думать об этих буквах: М. А. Т. И. С. Н. Первые четыре тут же навели меня на мысль об имени. «Разумеется, – размышлял я, – Мати, Матильда… Женщина, потерявшая ключ с медной головкой вместе со своей сумочкой, зовется Матильдой!..» Однако я никак не мог разгадать последние две буквы. Поэтому, бросив газету, я занялся другим делом… Но когда четыре дня спустя вечерние выпуски появились с огромными титрами, возвещавшими о покушении на МАДЕМУАЗЕЛЬ МАТИЛЬДУ СТАНЖЕРСОН, имя Матильда само по себе без всяких усилий с моей стороны тут же напомнило мне о буквах в объявлении. Немного заинтригованный, я попросил в секретариате номер от того числа. Из памяти выпали последние две буквы: С. Н. Когда я их увидел, то не мог удержаться и вскрикнул: «Станжерсон!..» Вскочив в фиакр, я бросился к почтовому отделению № 40. Я спросил: «Нет ли у вас письма, адресованного на имя М. А. Т. И. С. Н.?» Служащий ответил мне: «Нет!» И так как я настаивал, просил, умолял его поискать получше, он сказал: «Помилуйте, сударь, что за шутка!.. Да, у меня было одно письмо с инициалами М. А. Т. И. С. Н., но я отдал его три дня назад даме, которая пришла за ним. Сегодня приходите вы и, в свою очередь, требуете это письмо. А позавчера какой-то господин с такой же малоприятной настойчивостью тоже его требовал!.. Что за шутки, говорю? Надоело…»
Мне хотелось расспросить служащего о тех двух лицах, которые уже приходили за этим письмом, но то ли он решил отделаться от меня, сославшись на профессиональную тайну, – ему, конечно, казалось, что он и без того уже слишком много сказал, – то ли его и в самом деле вывел из себя возможный розыгрыш, только он не пожелал мне ответить…
Рультабий умолк. Мы все тоже молчали. Каждый, наверное, пытался сделать какие-то выводы из этой странной истории с письмом до востребования. И в самом деле, теперь, казалось, было ясно, что мы держали в руках прочную нить, которая поможет нам распутать это непостижимое дело.
Наконец г-н Станжерсон сказал:
– В общем-то почти с уверенностью можно сказать, что моя дочь потеряла ключ и не хотела говорить мне об этом, чтобы не волновать меня, и что она просила того или ту, кто мог найти этот ключ, написать ей до востребования. Она, очевидно, боялась дать наш адрес, опасаясь, как бы я не узнал таким образом о потере ключа. Это вполне логично и вполне естественно. Ибо однажды меня уже обокрали, сударь!
– Где? И когда? – спросил начальник полиции.
– О! Много лет назад в Америке, в Филадельфии. Из лаборатории у меня украли секрет двух изобретений, которые могли бы составить счастье целого народа, став его достоянием… Я так никогда и не узнал, кто был вором, мало того, я никогда не слышал никаких разговоров о самом предмете этой кражи, – вероятнее всего потому, что, стремясь сорвать расчеты того, кто меня ограбил, предал огласке оба этих изобретения, сделав невозможным плагиат. Именно с тех пор я и стал подозрительным, и потому наглухо запираюсь, когда работаю. Все эти решетки на окнах, уединенность флигеля, шкаф, который я сам заказал, и этот специальный замок, этот единственный ключ – все это результат моих страхов, возникших не на пустом месте, уверяю вас, печальный опыт научил меня этому.
– Очень интересно! – заявил г-н Дакс, а г-н Жозеф Рультабий спросил, известно ли что-нибудь г-ну Станжерсону или папаше Жаку об утерянной сумочке.
Выяснилось, что ни тот ни другой вот уже несколько дней не видели сумочки мадемуазель Станжерсон. Буквально через несколько часов из уст самой мадемуазель Станжерсон мы узнали, что эту сумочку у нее украли или она сама ее потеряла и что все произошло именно так, как говорил ее отец, что 23 октября она пошла в почтовое отделение № 40 и что ей вручили там письмо, которое, по ее словам, было послано каким-то злым шутником. Она его тотчас же сожгла.
Возвращаясь к нашему допросу или, вернее, к нашему разговору, я должен сообщить, что, когда начальник полиции спросил г-на Станжерсона, при каких обстоятельствах его дочь отправилась в Париж 20 октября, то есть в день утери сумочки, мы узнали, что она поехала в столицу «в сопровождении г-на Робера Дарзака, что в замке с тех пор его не видели и что он появился там лишь на следующий день после покушения». Тот факт, что г-н Робер Дарзак был рядом с мадемуазель Станжерсон в магазине «Лув», когда исчезла сумочка, не мог пройти незамеченным и вызвал, надо прямо сказать, большой интерес.
Беседа между представителями судебной власти, обвиняемыми, свидетелями и журналистом подходила к концу, когда случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее, под стать самому настоящему театральному трюку, что не могло не понравиться г-ну де Марке. Явился жандармский бригадир и сообщил нам, что Фредерик Ларсан просит разрешения войти. Его тут же впустили в лабораторию. В руках у него была пара грубых башмаков, покрытых илом, которые он бросил на пол.
– Вот, – заявил он, – башмаки, в которые был обут убийца! Узнаете их, папаша Жак?
Папаша Жак склонился над этой пропахшей болотом кожей и с изумлением узнал свою старую обувь, давно выброшенную за негодностью и пылившуюся в каком-то углу на чердаке. Это повергло старика в такое смятение, что ему пришлось высморкаться, чтобы хоть как-то справиться со своим волнением.
Тогда, указав на платок, который держал в руках папаша Жак, Фредерик Ларсан сказал:
– А вот и носовой платок, удивительно похожий на тот, который был найден в Желтой комнате.
– Ах! Да знаю я, – вымолвил папаша Жак, весь дрожа. – Они, почитай, одинаковые.
– И наконец, – продолжал Фредерик Ларсан, – старый баскский берет, также найденный в Желтой комнате, вполне мог некогда красоваться на голове у папаши Жака. Все это, господин начальник полиции и господин судебный следователь, доказывает, на мой взгляд… Да успокойтесь же, старина… – обратился он к папаше Жаку, едва державшемуся на ногах. – Все это доказывает, на мой взгляд, что убийца хотел скрыть свое истинное лицо. Сделал он это достаточно грубыми средствами – или, во всяком случае, они нам представляются таковыми, так как мы уверены в том, что папаша Жак не убийца, ибо он не отходил от господина Станжерсона .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Не скрывается ли под этими буквами мадемуазель Станжерсон? И этот ключ с медной головкой – не тот ли это ключ?.. Я всегда читаю объявления. В моем ремесле, так же как и в вашем, господин судебный следователь, очень полезно читать мелкие личные объявления… Сколько там кроется всяких интриг!.. И ключей к интригам, которые не всегда, конечно, бывают с медными головками, но зато представляют неоспоримый интерес. В частности, это объявление поразило меня тем, что женщина, потерявшая ключ, предмет нисколько не компрометирующий, окружала себя такой таинственностью. И посмотрите, как она дорожила своим ключом! Обещала большое вознаграждение! Я стал думать об этих буквах: М. А. Т. И. С. Н. Первые четыре тут же навели меня на мысль об имени. «Разумеется, – размышлял я, – Мати, Матильда… Женщина, потерявшая ключ с медной головкой вместе со своей сумочкой, зовется Матильдой!..» Однако я никак не мог разгадать последние две буквы. Поэтому, бросив газету, я занялся другим делом… Но когда четыре дня спустя вечерние выпуски появились с огромными титрами, возвещавшими о покушении на МАДЕМУАЗЕЛЬ МАТИЛЬДУ СТАНЖЕРСОН, имя Матильда само по себе без всяких усилий с моей стороны тут же напомнило мне о буквах в объявлении. Немного заинтригованный, я попросил в секретариате номер от того числа. Из памяти выпали последние две буквы: С. Н. Когда я их увидел, то не мог удержаться и вскрикнул: «Станжерсон!..» Вскочив в фиакр, я бросился к почтовому отделению № 40. Я спросил: «Нет ли у вас письма, адресованного на имя М. А. Т. И. С. Н.?» Служащий ответил мне: «Нет!» И так как я настаивал, просил, умолял его поискать получше, он сказал: «Помилуйте, сударь, что за шутка!.. Да, у меня было одно письмо с инициалами М. А. Т. И. С. Н., но я отдал его три дня назад даме, которая пришла за ним. Сегодня приходите вы и, в свою очередь, требуете это письмо. А позавчера какой-то господин с такой же малоприятной настойчивостью тоже его требовал!.. Что за шутки, говорю? Надоело…»
Мне хотелось расспросить служащего о тех двух лицах, которые уже приходили за этим письмом, но то ли он решил отделаться от меня, сославшись на профессиональную тайну, – ему, конечно, казалось, что он и без того уже слишком много сказал, – то ли его и в самом деле вывел из себя возможный розыгрыш, только он не пожелал мне ответить…
Рультабий умолк. Мы все тоже молчали. Каждый, наверное, пытался сделать какие-то выводы из этой странной истории с письмом до востребования. И в самом деле, теперь, казалось, было ясно, что мы держали в руках прочную нить, которая поможет нам распутать это непостижимое дело.
Наконец г-н Станжерсон сказал:
– В общем-то почти с уверенностью можно сказать, что моя дочь потеряла ключ и не хотела говорить мне об этом, чтобы не волновать меня, и что она просила того или ту, кто мог найти этот ключ, написать ей до востребования. Она, очевидно, боялась дать наш адрес, опасаясь, как бы я не узнал таким образом о потере ключа. Это вполне логично и вполне естественно. Ибо однажды меня уже обокрали, сударь!
– Где? И когда? – спросил начальник полиции.
– О! Много лет назад в Америке, в Филадельфии. Из лаборатории у меня украли секрет двух изобретений, которые могли бы составить счастье целого народа, став его достоянием… Я так никогда и не узнал, кто был вором, мало того, я никогда не слышал никаких разговоров о самом предмете этой кражи, – вероятнее всего потому, что, стремясь сорвать расчеты того, кто меня ограбил, предал огласке оба этих изобретения, сделав невозможным плагиат. Именно с тех пор я и стал подозрительным, и потому наглухо запираюсь, когда работаю. Все эти решетки на окнах, уединенность флигеля, шкаф, который я сам заказал, и этот специальный замок, этот единственный ключ – все это результат моих страхов, возникших не на пустом месте, уверяю вас, печальный опыт научил меня этому.
– Очень интересно! – заявил г-н Дакс, а г-н Жозеф Рультабий спросил, известно ли что-нибудь г-ну Станжерсону или папаше Жаку об утерянной сумочке.
Выяснилось, что ни тот ни другой вот уже несколько дней не видели сумочки мадемуазель Станжерсон. Буквально через несколько часов из уст самой мадемуазель Станжерсон мы узнали, что эту сумочку у нее украли или она сама ее потеряла и что все произошло именно так, как говорил ее отец, что 23 октября она пошла в почтовое отделение № 40 и что ей вручили там письмо, которое, по ее словам, было послано каким-то злым шутником. Она его тотчас же сожгла.
Возвращаясь к нашему допросу или, вернее, к нашему разговору, я должен сообщить, что, когда начальник полиции спросил г-на Станжерсона, при каких обстоятельствах его дочь отправилась в Париж 20 октября, то есть в день утери сумочки, мы узнали, что она поехала в столицу «в сопровождении г-на Робера Дарзака, что в замке с тех пор его не видели и что он появился там лишь на следующий день после покушения». Тот факт, что г-н Робер Дарзак был рядом с мадемуазель Станжерсон в магазине «Лув», когда исчезла сумочка, не мог пройти незамеченным и вызвал, надо прямо сказать, большой интерес.
Беседа между представителями судебной власти, обвиняемыми, свидетелями и журналистом подходила к концу, когда случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее, под стать самому настоящему театральному трюку, что не могло не понравиться г-ну де Марке. Явился жандармский бригадир и сообщил нам, что Фредерик Ларсан просит разрешения войти. Его тут же впустили в лабораторию. В руках у него была пара грубых башмаков, покрытых илом, которые он бросил на пол.
– Вот, – заявил он, – башмаки, в которые был обут убийца! Узнаете их, папаша Жак?
Папаша Жак склонился над этой пропахшей болотом кожей и с изумлением узнал свою старую обувь, давно выброшенную за негодностью и пылившуюся в каком-то углу на чердаке. Это повергло старика в такое смятение, что ему пришлось высморкаться, чтобы хоть как-то справиться со своим волнением.
Тогда, указав на платок, который держал в руках папаша Жак, Фредерик Ларсан сказал:
– А вот и носовой платок, удивительно похожий на тот, который был найден в Желтой комнате.
– Ах! Да знаю я, – вымолвил папаша Жак, весь дрожа. – Они, почитай, одинаковые.
– И наконец, – продолжал Фредерик Ларсан, – старый баскский берет, также найденный в Желтой комнате, вполне мог некогда красоваться на голове у папаши Жака. Все это, господин начальник полиции и господин судебный следователь, доказывает, на мой взгляд… Да успокойтесь же, старина… – обратился он к папаше Жаку, едва державшемуся на ногах. – Все это доказывает, на мой взгляд, что убийца хотел скрыть свое истинное лицо. Сделал он это достаточно грубыми средствами – или, во всяком случае, они нам представляются таковыми, так как мы уверены в том, что папаша Жак не убийца, ибо он не отходил от господина Станжерсона .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73