– Никаких журналистов, ни в коем случае!
– Вас понял! – ответствовал г-н Мален, решительно преградив дорогу Рультабию и попытавшись воспрепятствовать нашему проникновению в купе судебного следователя. – Прошу прощения, господа! Но это купе занято…
– Я журналист, сударь, один из корреспондентов «Эпок», – молвил мой юный друг, расточая учтивые приветствия и поклоны. – Мне необходимо поговорить с господином де Марке.
– Господин де Марке очень занят расследованием порученного ему дела…
– О! Его расследование меня нисколько не волнует, смею вас уверить… Разве я похож на корреспондента, которого, кроме раздавленных собак, ничего не интересует? – с обидой спросил юный Рультабий, оттопырив нижнюю губу и выражая тем самым бесконечное презрение к литературе, описывающей всевозможные происшествия. – Я занимаюсь театральной хроникой… И так как сегодня вечером я должен написать заметку о ревю в Ла Скала…
– Входите, сударь, прошу вас… – поспешил пригласить его секретарь, освобождая путь.
Рультабий не заставил себя долго просить. Я последовал за ним в купе и сел рядом, секретарь тоже поднялся вместе с нами и закрыл за собой дверцу.
Г-н де Марке вопросительно взглянул на своего секретаря.
– О, сударь, – начал Рультабий, – не сердитесь на этого славного человека за то, что он решился нарушить запрет; дело в том, что я хотел бы удостоиться чести поговорить не с господином де Марке, а с господином Кастига Ридендо!.. Позвольте мне поздравить вас в качестве театрального хроникера газеты «Эпок»…
И Рультабий, представив сначала меня, представился затем сам.
Нервно поглаживая свою острую бородку, г-н де Марке попытался объяснить Рультабию, что является весьма скромным автором и отнюдь не желает, чтобы его псевдоним разоблачали публично, он выразил надежду, что энтузиазм журналиста в отношении его драматургического творения не перейдет определенных границ, что он не станет разглашать его тайну, рассказав публике о том, что г-н Кастига Ридендо есть не кто иной, как судебный следователь из Корбе.
– Мое драматургическое поприще, – добавил он не без некоторого колебания, – может повредить работе следователя… Особенно в провинции, где мы несколько поотстали и привыкли жить по старинке.
– О! Положитесь на меня! – воскликнул Рультабий, воздев руки к небу, словно призывая его в свидетели.
Поезд тем временем тронулся…
– Однако мы едем! – молвил судебный следователь, с удивлением констатируя, что мы едем вместе с ним.
– Да, сударь, истина тронулась в путь… – сказал, любезно улыбаясь, репортер. – В путь, к замку Гландье… Великолепное дело, господин де Марке, великолепное дело!
– Темное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело… Но должен признаться, господин Рультабий, я боюсь только одного… а именно: что журналисты, желая найти ему объяснение, попробуют вмешаться…
Мой друг оценил этот ловко нанесенный прямой удар.
– Да, – сразу же согласился он, – этого следует опасаться… Они во все вмешиваются… Что же касается меня, то я говорю с вами по чистой случайности, господин судебный следователь, да, простой случай повинен в моей встрече с вами и привел меня, можно сказать, в ваше купе.
– Куда же вы направляетесь? – поинтересовался г-н де Марке.
– В замок Гландье, – не дрогнув, ответил Рультабий.
Г-н де Марке подскочил.
– Вам не удастся туда попасть, господин Рультабий!
– Вы этому воспротивитесь? – спросил мой друг, уже готовый к бою.
– Конечно, нет! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы доставлять им хотя бы малейшие неприятности… Сам господин Станжерсон не желает никого видеть и закрыл свою дверь для всех. Поверьте, она надежно охраняется. Вчера ни одному журналисту не удалось переступить порог замка Гландье.
– Тем лучше, – возразил Рультабий, – зато мне это удастся.
Господин де Марке поджал губы, собираясь, видимо, хранить упорное молчание. Однако он немного смягчился после того, как Рультабий поведал ему без утайки, что мы едем в Гландье, дабы пожать руку «старинному и близкому другу» – так он назвал г-на Робера Дарзака, которого едва знал.
– Бедняга Робер! – продолжал юный репортер. – Бедняга Робер! Он может не пережить этого… Он так любил мадемуазель Станжерсон…
– Горе господина Робера Дарзака и в самом деле велико, на него больно смотреть… – как бы против воли обронил г-н де Марке.
– Однако не следует терять надежды на то, что мадемуазель Станжерсон удастся спасти…
– Будем надеяться… Ее отец сказал мне вчера, что, если она умрет, он последует в могилу за ней… Какая невосполнимая утрата для науки!
– Рана в висок очень серьезна, не так ли?..
– Конечно! Но это неслыханная удача, что она оказалась не смертельной… Удар был нанесен с такой силой!..
– Значит, мадемуазель Станжерсон ранили не выстрелом из револьвера, – заметил Рультабий, бросив на меня торжествующий взгляд.
Г-н де Марке, казалось, был сильно смущен.
– Я ничего такого не говорил, и не хочу ничего говорить, и ничего не скажу! – И он повернулся к своему секретарю, словно не желая нас больше знать.
Но от Рультабия не так-то просто было отделаться. Он снова придвинулся к судебному следователю, развернув перед ним газету «Матен», которую вытащил из кармана:
– И все же есть одна вещь, господин судебный следователь, о которой я могу спросить вас, не проявляя излишней нескромности. Вы читали статью в «Матен»? Это же полный абсурд, не так ли?
– Ничего подобного, сударь…
– Как! В Желтой комнате есть только одно окно с решеткой, прутья которой остались нетронутыми, и одна единственная дверь, которую вышибли, не найдя при этом убийцы!
– Все так и есть, сударь! Все так и есть!.. В этом-то все и дело!
Рультабий ничего больше не сказал, погрузившись в раздумья… Прошло примерно с четверть часа.
Очнувшись наконец, он задал судебному следователю очередной вопрос:
– А какая прическа была в тот вечер у мадемуазель Станжерсон?
– Я что-то не понимаю вас, – удивился г-н де Марке.
– А между тем это чрезвычайно важно, – возразил Рультабий. – Волосы у нее были причесаны на прямой пробор, не так ли? Я уверен, что в тот вечер, когда произошло несчастье, волосы у нее были причесаны на прямой пробор.
– Нет, господин Рультабий, вы ошибаетесь, – ответил судебный следователь. – В тот вечер волосы у мадемуазель Станжерсон были собраны и подняты вверх, на затылок… Должно быть, это ее обычная прическа… Лоб полностью открыт… могу вас заверить, ибо мы долго изучали рану. Крови на волосах не было… а с момента покушения прическу ее никто не трогал.
– Вы уверены в этом? Вы уверены, что в ночь покушения прическа у мадемуазель Станжерсон была не на прямой пробор?..
– Совершенно уверен, – продолжал, улыбаясь, следователь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73