Разочарованные девушки, пытаясь завести холодного Крылова, обращались с его утомленным орудием точно с провинившимся котенком. Они не скрывали злости – что заставляло Крылова добром вспоминать одинаковых Ритку и Светку, всегда умевших по-товарищески подбодрить пацана и удовлетворявших, исключительно по доброте душевной, даже пенсионера Паршукова из двенадцатой квартиры, хотя у деда левая нога была искусственная, с нарисованным, как у куклы, лаковым ботинком, выглядевшим моднее и новее настоящего башмака. Честный и простой Тамарин секс тоже не был спасением от беды. К несчастью, и она после развода уверовала в эротическую магию кружевных гарнитуров: на ней они смотрелись точно похабные надписи на гордой мраморной колонне. В соединении с нервическим голодом, вызванным мечтами о баснословных доходах с экспедиции, бурные мужские потребности и примитивное их удовлетворение довели Крылова до полного расстройства. Однажды, в марте, с липким треском отодрав балконную дверь, через которую в убежище, точно пышная крона срубленного дерева, ввалилось очень много свежего уличного воздуха, он вылез на прогнившие доски, чтобы разрушить сугробы с женскими формами, уже просверленные капелью до самого дна. Под стеклянистым снегом, с мокрым шелестом ссыпавшимся на тротуар, обнаружились, против ожидания, не побитые тазы, но холоднющий чемоданчик с большим количеством разбухшей фотопленки, а также четыре связки особого рода открыток, где благородная старая дама, облагодетельствовавшая Крылова, представала послевоенной красавицей с очаровательными ямками на щечках, словно тронули десертной ложкой взбитые сливки, и совершенно бесстыдным маленьким телом, которым она увлеченно занималась перед камерой, словно восхитительной игрушкой.
Так убежище, терзая Адама, требовало Евы. Эти муки прекратились только с появлением Тани, от которой Крылов приходил опустошенный и засыпал с ощущением, будто тело его испаряется и на подушке остается лишь цветной тяжелый мозг да два глазных яблока, в которые ввинтили по калейдоскопу. Зато он понял странную вещь: на территории, где может что-либо происходить только по его осознанной воле, в результате ничего не происходит. Во внешнем мире, где Крылов, испытав к незнакомой женщине чувство неожиданной силы, подпал под некий высший произвол и гонялся за Богом по городу, точно сумасшедший папарацци, все светилось и дышало жизнью, каждый день мог принести и счастье, и крушение надежд – а на суверенной его территории шли, казалось, только самые простые физические и химические процессы. Все остальное приходилось делать вручную. Сам себе подавая одеться, сам себе наливая какао из кривой, пригорелым бархатом устеленной кастрюльки, Крылов словно что-то нарочно подстраивал, словно перед кем-то неумело актерствовал.
Собственная свободная квартира стала для Крылова неослабевающим соблазном. Не раз и не два, натыкаясь на отсутствие в окраинном районе гостиниц или вынужденно попадая в уже знакомое заведение, украшенное плюшевыми креслами цвета вареной свеклы и нелюбезной женщиной-администратором с тонким красным ртом, похожим на школьную отметку, он едва удерживался от того, чтобы повезти Татьяну попросту к себе. По условиям игры любовникам не только не следовало, но прямо запрещалось впускать друг друга в свою реальную жизнь. Но убежище, так же, как и Таня, не имело отношения к реальности Крылова. Из-за того, что тайна его получалась двойной и он утаивал квартиру только для себя Крылова мучило чувство вины. Часто, ощущая вкус болезни на холодной и влажной Таниной коже, наблюдая, как она сплошь оклеивает стертые ноги полосками пластыря, он мысленно крыл себя последними словами. Татьяна, напротив, относилась к своим физическим немощам с неестественным равнодушием.
– Ты любишь, как женщина, – сердито говорила она, когда у Крылова невольно наворачивались слезы от ее клекочущего кашля в спекшийся платок.
– Я боюсь, что ты надорвешься, – оправдывался Иван. – Разболеешься и однажды не придешь, что тогда?
– Не сомневайся, приду, – угрюмо отвечала Татьяна, дыша после приступа кашля, будто после забега на пять километров. – Если бы могла не приходить, давно бы это сделала.
– Зачем мы все это затеяли? – сокрушенно бормотал Крылов, наблюдая, как Таня сноровисто расставляет по голой гостиничной ванной свои походные флаконы геля и шампуня, вымазанные в собственной мякоти, будто перезрелые фрукты. – Нам стоило бы…
– Только не начинай! – страдальчески морщилась она, присаживаясь на одну из двух скудно застеленных кроватей. – Тебе отлично известно, что иначе быть не может. Давай держаться подальше друг от друга и помнить, что от добра добра не ищут. Запомни: реального, живого человека никто не любит. Потому что реальный и живой для этого непригоден.
– Я бы, ты знаешь, попробовал, – высокомерно отвечал Крылов, глядя сверху вниз на то, как женщина, путаясь в сборчатых юбках, расстегивает прилипшие к ногам килограммовые босоножки.
А кто ты, собственно, такой? Мистер Совершенство? – в минуты раздражения в голосе Татьяны прорывалась вся усталость, что накопилась за месяцы скитаний по городу, иногда казавшемуся бесконечным. – Хочешь, сформулирую? Ты – большой подросток, который почему-то думает, будто в кармане у него миллион долларов или как минимум волшебная палочка. Ты как будто все время нарываешься, уверенный, что есть неевклидово решение всякой проблемы и что ты-то его и найдешь. А на самом деле ты ни к чему не готов, как всякий обычный, нормальный человек. Видишь, я и так слишком много понимаю про тебя, не хватало мне еще о чем-то узнавать.
– Ну ладно, сегодня не будем, – покладисто соглашался Крылов, уже сосредоточенный на мелких пуговках и кусачих крючочках.
Он бы, может, и настоял на своем, если бы не связка таинственных ключей, которую Татьяна подарила ему с неизвестной целью – вряд ли просто для того, чтобы его подразнить. Их Крылов всегда носил с собой, и металлическая гроздь на дне кармана парусиновых штанов чувствительно била его но ноге. Два из четырех ключей со сложными бородками, напоминавшие скелетные кристаллы-дендриты из коллекции Анфилогова, явно относились к дорогим высокоточным замкам, два других – похожий на букву «ер» и похожий на обыкновенный гвоздь – отпирали что-то незамысловатое. Возможно, это были разные помещения – но, скорее всего, вторая пара принадлежала внутренним дверям квартиры, из тех, что, обитые дерматином, напоминают старые диваны, а первая открывала сейфовую дверь – и покруче, чем та, на какую раскошелился Крылов. Магнитная пластина с ледяными зернышками чипов говорила о том, что подъезд контролирует компьютер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143