Крылов понимал, что на приеме у Тамары предстанет точно вырядившийся из сэконда; но не для приема он старался, а для той минуты, когда позвонит в неизвестную дверь и услышит за ней знакомые неровные шажки. Он верил, что это произойдет уже сегодня; представляя «ах!» и потрясенную, счастливую улыбку, он улыбался заоконному пейзажу, который, пуская вдоль вагона смазанную полосу деревьев, заборов, построек, то и дело замирал вдалеке, сосредоточившись на какой-нибудь гипнотической точке вроде крошечной, с капелькой золота, деревенской церкви или группы тонких ветряков на палочках, тихо вращающих стрелками, точно там одновременно переводят воздушные часы.
Каждый год, на второй день патриотического городского праздника, Тамара принимала у себя в особняке разношерстную элиту, несколько помятую, отгулявшую накануне кто на славном жаркими паркетами и мощной водкой губернаторском балу, кто на приеме у мэра в хитро иллюминированном, словно заминированном Татищевском парке, а кто и во дворце президентского наместника, где праздновали стоя, среди военного построения белых колонн и государственной символики на стенах, способных выдержать прямое попадание серьезного снаряда. Расслабившись, перемешавшись, элита отдыхала у Тамары уже без галстуков, пила и ела, обнималась и чмокалась, дразнила крокодила, валялась на привольных бархатных диванах, дудела друг другу в уши про свои дела – и оставляла по себе, наряду с живописным свинством, некую золотую тонкую пыльцу, придававшую Тамариному вокзалу статус резиденции, быть может четвертой в рифейской столице.
Обычно часам к семи особняк уже сиял. Однако сегодня на сумрачно-светлом фасаде не было лишних огней, высокие окна первого этажа горели одинаково и как-то пусто. Освещенный вполсилы песок подъездной аллеи был бледен и ровен, будто нетронутый снег. Вряд ли эти перемены объяснялись только траурными лентами, темневшими на приспущенных флагах: государственном и флаге города, с геральдическим крысовидным медведем и стилизованной домной. У Крылова, когда он проходил под шевельнувшимися полотнищами, в душе проснулась добавочная тревога. Он вспомнил про «Купол» и подумал, что Тамаре дорого встанет эта египетская затея и коллектив будущих минеральных агрегатов едва ли захочет поддерживать ее своим присутствием.
Вопреки его худшим опасениям в зале для приемов все-таки маячило некоторое количество гостей. Правда, при внимательном взгляде обнаруживалось, что персонажи собрались в основном второстепенные: средней руки чиновники в курино-пестреньком твиде, обвешанные ливнями бус пожилые дамы-референты, какие-то юные помощники по связям с общественностью, напыщенные и растерянные, похожие на манекены в витринах готового платья, – всего человек двадцать, не больше. Всем было неуютно без своего начальства, гости плавали по залу с отсутствующим видом, держа перед собой почти нетронутые рюмки, иногда осторожно нюхая свои аперитивы, словно мелкие букетики. Все это напоминало сцену возле памятника или фонтана, где десятки принарядившихся горожан назначили свидание и маются, каждый сам по себе, потому что к ним никто не пришел. Три или четыре девушки-модели, на голову выше любого из гостей, с открытыми длинными спинами и модными колючими прическами, прогуливались без дела среди непрезентабельной публики, мелко выставляя одну перед другой бархатные туфли. Гвардейского роста официанты в ломких белых рубахах и красных парчовых жилетах несли караул у почти нетронутых фуршетных столов, где янтарной мозаикой сияли сыры, свисал из многоярусной фруктовой вазы курчавый виноград и налитые водочные стопки на круглых подносах горели жарко, будто свечки в церкви.
Крылов обнаружил Тамару в соседней курительной. Она вскочила ему навстречу, уронив незажженную, давно завядшую в пальцах сигарету.
– Ты был там, на этой площади! – воскликнула она, близко и прямо глядя Крылову в глаза. – Слава богу, что остался цел! Ты хоть понимаешь, чем могла закончиться твоя прогулка?
Крылову показалось, что Тамара вот-вот расплачется. Но она только шмыгнула носом, ватным от обилия пудры. Облитая от мочек ушей и до щиколоток черно-чешуйчатым вечерним платьем, с голыми белыми руками, с каким-то искусственным, пышно-усатым цветком на плече, она сегодня выглядела утомленной, против воли нарядившейся на ночь глядя, тогда как ей было бы лучше посидеть в халате с чашкой молока. Она взяла Крылова за руку и повела к диванам, где под сенью гофрированных тропических листьев и мандариновых фонариков расположилось общество получше того, что маялось в приемном зале на голом зеркальном паркете; правда, и это общество было ощутимо разреженным, отчего разреженным казался самый воздух курительной, где сквозь голубизну сигаретного газа как бы просвечивал космос.
На удивление, первым, кого увидел Крылов, был золотоволосый Митя Дымов. Дивное дитя вблизи казалось не таким уж дивным: молодильные нано-технологии не справлялись с бурным возмужанием кумира, и прозрачная кожа на лукавой мордочке начала засахариваться. Одетый как принц, в приталенном сизом костюмчике и в шелковом жабо новорожденной белизны, Митя, развалясь, сажал себе на колено любимого Тамариного плюшевого мишку, жившего всегда наверху, но почему-то оказавшегося здесь, среди пьяных гостей. Крылову вспомнилось, что этого самого медведя с курносой мордой и потертым пузом Митя голубил еще во время своего недолгого жительства в Тамариной спальне.
– Этот откуда здесь? – спросил он шепотом у Тамары, указывая глазами на безобразное явление.
– Всего лишь приехал извиниться за срыв эфира, – ответила Тамара негромко, куда-то вниз. – Опять приглашает в студию. Вон букет приволок такой, что еле нашли, во что установить.
И точно: в одной из ужасных лоханей заирского малахита, всегда оскорблявших профессиональный вкус Крылова, красовался фирменный Митин подарок: букет размером с Австралию, каждая роза как кочан капусты.
– Надеюсь, ты ответила отказом, – проговорил Крылов сквозь зубы, стараясь не думать о спальнях, зеленой и голубой, где медведь-сирота коротал свои дни без места, валяясь кверху параллельными лапами на голубом либо зеленом дизайнерском ковре.
– Разумеется, нет. Я пойду, так и знай. Еще не хватало теперь бояться журналистов! – воскликнула Тамара громче, чем нужно, за что подслушивавший Дымов поблагодарил ее невинной улыбкой и взмахом кружевных, тщательно накрашенных ресниц.
Разозлившийся Крылов собрался было сообщить во всеуслышанье, что Дымов не журналист, а мелкая сволочь на содержании старого идиота, но тут его внимание отвлекло явление еще более радикальное. В курительную, деликатно отбросив завесу из нанизанного на нити перламутра, вошла живая, средних размеров аккуратная свинья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143