Примерно через час я свернул у Бель-Шасса на юг. Ничего особо страшного, если не считать огромного числа патрульных машин на дороге, я не заметил. Но окружающий ландшафт, надо признать, нагонял тоску. Беспорядочная застройка сменялась апельсиновыми рощами, которые, в свою очередь, уступали место домам. Часть земель была разбита на участки в десять акров, и повсюду торчали рекламные щиты с яркой надписью: «Продаётся». Фирма «Макманшн» осваивала очередной район.
Оставив позади жилые кварталы и места будущей застройки, я оказался на новой скоростной дороге, бегущей через необжитые сельские земли. Время от времени я проезжал скотоводческие фермы и небольшие поселения, названия которых говорили сами за себя: Живой Дуб, Иезуитская Излучина, Миртовая Роща.
Ландшафт никоим образом нельзя было назвать живописным. Вид от реки закрывала высокая дамба, а обращённая к заливу сторона была плоской, как стол. Я знал, что где-то там торчат нефтяные вышки и расположен глубоководный порт, но глазу открывались лишь низкорослые деревья да заросли тростника. И лишь изредка мелькал одиноко стоящий дом. В одном из путеводителей я вычитал, что эта часть Луизианы несколько лет назад сильно пострадала от урагана и старые дома просто смыло.
За окном промелькнули щиты с названиями поселений — Диамант, Весёлый Джек, Магнолия, и наконец я оказался у цели. Серный порт получил своё имя в честь серы, добывавшейся когда-то в районе соляного болота.
В центре городка располагалась заправочная станция с примыкающей к ней лавкой товаров первой необходимости. Напротив заправки стояла городская средняя школа — родной дом (как я вычитал в путеводителе) футбольной команды «Могучие мустанги». Рядом со школой находились публичная библиотека, офис шерифа и Департамент общественных служб. Примерно половина этих почтенных учреждений размещалась в трейлерах.
Я миновал заправочную станцию и, следуя указаниям Андертона, примерно через милю повернул на дорогу № 561 и вскоре заметил крошечный щиток с надписью: «Судебно-медицинское учреждение Серного порта». Проехав по довольно длинной подъездной аллее, я увидел здание госпиталя — уродливый прямоугольник из жёлтого кирпича. Перед этим уродом стоял прекрасный и, видимо, очень старый плантаторский дом с белыми колоннами и верандой. Рядом с домом росли великолепные дубы. От внешнего мира комплекс отделяла высокая ограда из натянутой на столбы проволоки большого диаметра.
Окна сторожки запотели. Сидящий внутри человек неохотно открыл одну из створок и поинтересовался целью моего визита. Я по буквам назвал своё имя, и парень закрыл окно. Я видел, как он изучает записи, водя пальцем по листку бумаги. Найдя моё имя, он тщательно заполнил два ярко-оранжевых пропуска, снова открыл окно и передал мне картонки.
— Один приколите к рубашке, а второй положите на приборную панель. Когда будете уезжать, вернёте мне оба пропуска. — С этими словами он открыл ворота и удалился в своё убежище.
Из раздобытого мной в Интернете жизнеописания доктора Андертона я знал, что ему уже сорок три года, однако благодаря своей круглой детской физиономии и розовой коже он больше походил на юнца, притворяющегося взрослым мужчиной. Даже его усы казались наклеенными для участия в школьной постановке, и я не сомневался, что он отрастил их лишь для того, чтобы выглядеть старше. На нём был летний костюм из лёгкой ткани, а на лице сияла приветливая улыбка.
— Мистер Каллахан! — воскликнул он, с энтузиазмом тряся мою руку. — Рад, что вам удалось нас отыскать.
Я почувствовал, что доктор употребляет какой-то дорогой одеколон.
Он привёл меня в огромную комнату, сумевшую каким-то чудом сохранить изящество и в двадцать первом веке, где её использовали совсем в иных целях. Высокие потолки, широкие окна, тяжёлые дубовые панели. Над головой медленно вращался большой вентилятор. Стену за письменным столом Андертона украшали старинные карты Луизианы. Вдоль других стен стояли очень красивые застеклённые шкафы из дорогих пород дерева.
— Подлинное произведение искусства, — заметил хозяин кабинета, проследив за моим взглядом. — Работа наших пациентов. Надо сказать, что среди них встречаются весьма талантливые люди.
Мы разместились лицом друг к другу в двух чрезвычайно удобных креслах и, потягивая чай со льдом, принялись рассуждать о тяготах работы в этом, как он говорил, «учреждении».
— Мне лично здесь совсем неплохо, — сказал он после того, как мы добрых четверть часа сотрясали воздух пустыми словами. — В административном здании, где я провожу большую часть времени, обстановка вполне приятная, в чём вы сами, как я надеюсь, могли убедиться.
— Удивительно красивое помещение.
— Люди, придя сюда, испытывают приятное изумление, — лучился удовольствием доктор. — Что касается главного здания, то там совсем иная картина. Настоящий гибрид медицинского учреждения и тюрьмы. Наша главная задача — обеспечить безопасность пациентов и персонала, что, как вы понимаете, создаёт не самую комфортную обстановку.
Вместо слова «обстановка» он употребил французское словечко «амбьянс».
— А сама работа? Она вас удовлетворяет?
Доктор печально кивнул и, бросив на меня взгляд, из которого следовало, что он готов быть предельно откровенным (я не мог избавиться от чувства, что вся эта сцена многократно отрепетирована), со вздохом произнёс:
— Не совсем. Большинство наших пациентов можно разделить на две категории. Часть из них находятся здесь на экспертизе, призванной установить, способны ли они предстать перед судом. А остальные пациенты — это те, кто был оправдан по причине невменяемости.
Увидев моё недоумение, он пояснил:
— Объявлены невиновными в силу того, что являются психически больными людьми. Они невиновны, и их доставили сюда не для наказания, а для лечения. И мы действительно их лечим, однако боюсь, что исцеляются немногие.
— Почему?
— Да потому что заболевание у большинства носит хронический характер — как диабет, например. Мы сдерживаем развитие этой болезни с помощью инсулина и диеты, но полностью излечить её не в состоянии. То же самое можно сказать о шизофрении или биполярном психозе. И это делает нашу работу не слишком благодарной.
— Как это?
— Пока пациенты находятся под наблюдением и регулярно принимают необходимые препараты, они не представляют угрозы ни для себя, ни для других. Но когда больных отпускают — а мы в какой-то момент обязаны их выписать, — мы лишаемся возможности наблюдать за ними и за тем, как они принимают лекарства.
— Это своего рода… условное освобождение?
— В некоторых случаях да, поскольку иногда при выписке выдвигаются определённые условия. Например, им строго предписывается проводить амбулаторное лечение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123