- Не.
- Тогда…
- Шчаненок яе загубыуся, - объяснил вездесущий Захарка. - Тольки нядауна бацьки падарыли - и вось…
Похоже, он был искренне расстроен случившимся. Да и все остальные ребята - тоже; ни один не зубоскалил и не злорадствовал по поводу пропажи.
- Давно потерялся?
- Сення, - ответил вместо девочки белобрысый. - Мы ужо абшукалися - няма.
- Ну ничего, я уверен, он обязательно отыщется, - заверил ребят Юрий Николаевич. - Мы сейчас пойдем в сторону Прудков, где вторые круги, - и если увидим какие-нибудь следы пропажи, обязательно вам скажем. Договорились?
Те безрадостно закивали.
- Эх, жалко ребенка! - вздохнул Журский, когда они вместе с Максимом и Денисом уже покинули компанию.
- Сама винавата, - безжалостно отозвался Гордеичихин внук. - Вывела гуляць без поводка. Хотя, конечно, жалко…
- Может, еще найдем его, - предположил Максим.
Игорь ничего не сказал - он едва дрожащими руками пытался прикурить от спички.
7
Человек сидел к ним спиной и подниматься не стал, даже когда компания подошла к незнакомцу вплотную. И головы не повернул.
Сперва Юрий Николаевич решил, что это чертячник явился наконец /за тем, что принадлежит ему по праву/ чтобы поговорить. Но разглядев редкую поросль рыжих волос, понял: не чертячник.
«Хотя такой же старый и зловредный сукин сын!» «Старый и зловредный сукин сын», словно услышав его мысли, хохотнул и похлопал рукой по земле рядом с собой:
- Сядайце, пагаворым.
Обернулся, взглянул сурово:
- Ну, каму кажу: сядайце! Ци баицеся, чэцвера таких маладцоу, аднаго драхлага хрыча?
Журский не отвечал - его внимание привлекло то, как испуганно уставился на одноногого Макс. «Видимо, они уже раньше встречались. Вот черт! Небось, успел здорово запугать пацана».
- Да тога ж, мы не прадстаулены, - продолжал Серебряк. - Хто гэта, Карасек?
- Журналист из Минска, приехал, чтобы написать материал про круги на полях. Слышали, небось, о таких, а, Иван Петрович?
- «Иван Петрович»? - переспросил Игорь.
- А што, вы, малады чалавек, ужо наслуханы пра мяне? - изумленно заломил бровь Серебряк. - Вельми прыемна. И вельми цикава…
Но закончить реплику Журский ему не позволил. Указав на небо, он кивнул Остаповичу:
- Солнце. Тебе ведь нужно нормальное освещение, чтобы сделать снимки, так? Тогда рекомендую поторопиться. Похоже, собирается к дождю.
На это одноногий только засмеялся:
- Лоука, Карасек, лоука - ничога не скажыш. Не скажыш жа, так? А шкада, Карасек, шкада, - вздохнул он, кое-как поднимаясь с земли.
Опершись на свою палку, Серебряк некоторое время стоял, словно не замечая остальных, потом сокрушенно покачал головой и побрел куда-то в сторону леса. Сделав пару шагов, обернулся:
- Ты, Карасек, помни, аб чым мы з табою размауляли. И вы, хлопчыки, не забывайце аднаногага хрыча, Иван Пятро-вича! - зарифмовал он.
Журский глядел ему вслед и все-таки не выдержал:
- Эй! Иван Петрович! Вы б не ходили к лесу-то, а?
Тот, поворотясь всем телом, похлопал себя свободной рукой по карману и заговорщически подмигнул Юрию Николаевичу:
- Ничога! Как-нибудзь…
Провожая взглядом эту вдруг показавшуюся ему беззащитной фигурку, Журский вспомнил, каким был Серебряк когда-то. А именно - тогда, когда буквально ворвался к ним в хату, пару дней спустя после похорон старого отшельника.
С поля как раз пришла череда, так что мать была занята - доила корову. Отец с работы еще не приехал, а Семенка убежал куда-то со взрослыми мальчишками, управившись со своей частью работ по дому. Юрась тоже сделал все, что было нужно, и теперь занимался на скрипке.
Наверное, поэтому и не сразу услышал, что во дворе кто-то посторонний.
А когда оборвал мелодию, гость уже возвышался в дверном проеме, свирепо топорща рыжие усы.
- Играу на Амасавых пахаранах? - обвиняюще бросил с порога. - Кажы, играу?!
- На яких пахаранах? - сначала Юрась даже не понял о чем речь. Потом сообразил и мысленно порадовался, что не ляпнул сдуру чего-нибудь непоправимого.
А Серебряк уже сатанел:
- «На яких»?! Ты што, нада мною смеяцца задумау, хлопец? Дык гэта ты дарэмна, ой дарэмна! Бо я ж и так усе ведаю - а чаго не ведаю, пра тое дазнаюся, и вельми хутка. Ну! Кажы, дзе старога пахавали!
Юрась только плечами пожал:
- Аб чым вы, Иван Пятрович?
(Он до этой встречи видел «партейца» всего пару раз, а тот, верно, вообще не обращал внимания на «скрыпача». Или - обращал? Сейчас, глядя назад сквозь суматошную толпу лет, начинаешь подозревать, что Серебряк-то совсем не так прост, как казался. Каким хотел казаться.)
- Ах ты!.. - рыжеусый гневно поднимает руку, но мгновенно соображает, что применять силу «не имеет права». И потому, чтобы что-то все же с этой рукой, так опрометчиво занесенной, сделать, гвоздит кулаком по столу: - Ану харош ваньку-та валяць!
- У чым справа! - это уже мать. Как Юрась не заметил появления Серебряка, так и тот, в свою очередь, пропустил момент, когда хозяйка дома, услышав шум, заглянула в дом. - У чым справа, я спрашываю!
И - невероятно! - рыжеусый варвар-завоеватель тушуется, краснеет и закладывает руки за спину!
А мать, не давая ему опомниться и догадаться, что власть и сила, в общем-то, на его стороне, продолжает:
- У чым справа, Юрась? Што ты ужо натварыу?
При этом самым краешком губ улыбается сыну, чтобы тот понял: она знает и это только притворство, спектакль двух актеров для одного зрителя. Концерт для двух скрипок с одним рыжеусым болваном.
Он понимает.
И подхватывает, ведет свою партию:
- Ды ничога! Чэсна, мам.
- Кали ничога, чаму ж тады Иван Пятрович на цябе крычыць?
- Ня ведаю.
Она поворачивается к Серебряку:
- Иван Петрович? Дык вы памылилися?
Тот непонимающе моргает. Потом до него доходит:
- Не, грамадзянка Журская, не памылиуся. Гэта вы памылилися, кали адпусцили сына играць на пахаранах грамадзянина Амоса.
- Никуды я сваго сына не адпускала, нидзе ен не играу! - произнесено это тоном, не терпящим возражений. - Так што усе ж таки вы памылилися, Иван Пятрович. И ваабшчэ - у чым вы збираецесь абвиниць майго сына? Играць, накольки я ведаю, савецкая улада не забараняець!
- Справа у тым, шаноуная, што пахавання адбылося незаконным шляхом. Ды й ня вядома, дзе сама ляжыць зараз пакойный грамадзянин Амос-старшый.
- Дык запытайце у Стаяна Миронавича, - раздраженно пожала плечами мать. - Мы-та тут не пры чым. Ци у вас есць сведки, што мой сын прыймау у гэтам удзел? Кали есць - афармляйце усе па закону, вызывайце на допыт. А так, урывацца у хату… Нядобра гэта, таварыш Серабрак!
Тот поджимает губы и сокрушенно качает головой: он понял, что здесь уже ничего не обломится, что единственная возможность упущена, а другой не будет. Остается только с честью покинуть поле боя. Но…
- Добра, шаноуная. Выбачайце, што «варвауся у хату». Тольки знаеце, Настасья Мацвеяуна… дарэмна вы так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59