Далее, так как этот месяц начинается с нашего 25 июля, его седьмой день приходится на 31 июля, поэтому можете быть уверены, что мистическая Царица не выбрала бы никакой другой день, кроме седьмого, или какую-либо степень этого числа.
И поэтому мы ожидаем только 31 июля, то есть через два дня должен быть произведен Великий Эксперимент.
Глава 17. Сомнения и опасения
История веков представляет из себя ничто иное, как бесконечно повторение Истории часов. История человеческой жизни – не что иное, как многократно повторенная история момента. Ангел, записывающий Историю Мира в Великую Книгу, не пользуется чернилами всех оттенков радуги; его перо погружается только в цвета света и тьма. Потому что бесконечно мудрость не нуждается в оттенках. Все явления, все мысли, все эмоции, все опыты, все сомнения и надежды, все намерения и страхи, все желания, видимые вплоть до нижайших слоев их конкретных и многообразных элементов, окончательно распадаются на свои прямые противоположности.
Если бы любое человеческое существо, захотело законспектировать жизнь, в которой сгруппировано все, что может выпасть на долю потомка Адама, в виде истории, полной и искренней, его вполне могло бы удовлетворить то, что я пережил в течение сорока восьми часов. И Записывающему понадобился бы, как обычно, свет солнца и тени, которые используются всегда для окончательного выражения Неба и Ада. Так как высочайшее Небо есть вера; а сомнение повисло над зияющей тьмой Ада.
Конечно, выпадали времена солнечного света в те два дня; моменты, когда, осознавая всю прелесть Маргарет и ее любовь ко мне, я умудрялся рассеивать все мои сомнения, как рассеивается иногда утренний туман перед восходом солнца. Но баланс времени – а он был ошеломляющим – был таковым, что почти все время надо мной, как полог, висел мрак.
Час, в приход которого я верил, приближался столь быстро и был уже столь близок, что чувство конца охватило меня! Исходом, возможно, была жизнь или смерть одного из нас, но к этому мы все уже были готовы. Что касается риска, мне было все равно, относится такой конец ко мне или к Маргарет. Моральный аспект этого случая, основанного на религиозных повериях, был слишком далек от моих интересов, а потому меня не тревожил. Что касается причин и исходов, лежащих за этими событиями, то они не только не были в моей власти, но вообще находились за пределами моего понимания. Сомнения в успехе Великого Эксперимента были такими же, какие сопровождают любое предпринимательство, представляющее великие возможности. Для меня, чья профессиональная жизнь протекала в сфере интеллектуальных сражений, такая форма сомнения была скорее стимулом к борьбе, чем средством устрашения. Что же тогда вызывало мою тревогу, составляло мое несчастье, что становилось моей душевной болью, на чем сосредоточивались мои мысли?
Я начал сомневаться в Маргарет!
Что это было, в чем именно я сомневался, – об этом я тогда еще не знал. Это была не ее любовь, не ее правдивость, или ее доброта, или ее усердие. Тогда что же это все-таки было? Это была она сама!
Маргарет изменилась! Временами в течение прошедших нескольких дней я едва узнавал ее как ту самую девушку, которую встретил на пикнике и кому я помогал охранять ее больного отца. Тогда, даже в моменты ее величайших печалей, или страха, или беспокойства, она была сама жизнь, и забота, и сила. Теперь же она почти всегда была отстраненной, а временами – в противоречивом настроении, как если бы ее разум – само ее естество – не присутствовал при этом. В такие моменты она полностью владела и наблюдательностью, и памятью. Она знала и помнила все, что происходило вокруг или произошло с ней; но ее возвращение к самой себе производило на меня впечатление сенсации, которую могло бы вызвать появление в комнате новой личности. Вплоть до времени, когда мы уехали из Лондона, я был спокоен, где бы она ни была. В моей душе все время присутствовало чувство безопасности, пришедшее вместе с осознанием, что наша любовь взаимна. Но теперь место этого чувства заняло сомнение. Теперь я никогда не знал, была ли присутствующая личность моя Маргарет – прежняя Маргарет, которую я едва понимал и чья интеллектуальная отстраненность создавала неощутимый барьер между нами. Иногда она мгновенно просыпалась. В таких случаях, хотя она могла говорить мне нежные и приятные вещи, которые часто говорила мне и прежде, она казалась наиболее непохожей на себя. Это выглядело так, как если бы она говорила как попугай или под диктовку, как человек, который умеет говорить и играть свою роль, но не имеет собственных мыслей. После одного или двух таких экспериментов мое собственное сомнение начало строить барьер, потому что я не мог разговаривать с ней легко и свободно, что было свойственно моей личности. И так, час за часом, мы все больше отдалялись друг от друга. Если бы не было нескольких странных моментов, когда прежняя Маргарет возвращалась ко мне, полная привычного очарования, не знаю, что могло бы произойти. Но получалось так, что каждый такой момент давал мне новый старт, и я старался сохранить мою любовь неизменной.
Я отдал бы весь мир за возможность поделиться с кем-нибудь своими сомнениями, кому бы я мог довериться, но это было невозможно. Как мог я говорить о своих сомнениях по поводу Маргарет с кем-нибудь, даже с ее отцом! Как мог я говорить об этом с Маргарет, если она сама представляла тему разговора. Я мог только страдать – и надеяться.
Думаю, Маргарет иногда должна была чувствовать, что нас разделило какое-то облако, так как в конце первого дня она начала избегать меня. Возможно, это объяснялось тем, что она относилась в это время ко мне с большей радостью, чем обычно. Ранее она изыскивала всякую возможность быть со мной, точно так же, как я всегда стремился к ней; так что теперь любая попытка одного из нас избежать встречи, уйти от общения, причиняла новую боль нам обоим.
В этот день в доме, казалось, было очень тихо. Каждый из нас исполнял свою работу или был занят собственными мыслями. Встречались только во время еды: и тогда, хотя мы и разговаривали, все казались более или менее занятыми. Порядок в доме поддерживался безукоризненно. Предусмотрительность мистера Трелони, приготовившего для нас три отдельных комнаты, сделала участие слуг в работе ненужным. Столовая была обеспечена солидным запасом еды на несколько дней. К вечеру я вышел один прогуляться. Я поискал Маргарет, чтобы просить ее присоединиться ко мне. Но, когда нашел ее, она пребывала в одном из ее апатических настроений, а очарование ее молчаливого присутствия, казалось, на меня уже не действовало. Рассердившись на самого себя, но неспособный охладить собственное раздражение, я пошел по скалистому побережью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69