Через минуту он вышел из такси возле дома номер 341 на Аллее.
Чен открыл дверь. Стеттон, ничего не говоря, оттолкнул его с дороги, но был остановлен голосом дворецкого:
- Мадемуазель Солини нет, месье.
Стеттон резко повернулся и после короткого колебания осведомился о мадемуазель Жанвур. Она тоже отсутствует, был ответ Чена.
- Куда же они направились?
Дворецкий не знал, и Стеттон ушел в еще большем нетерпении, чем явился. Он опять сел в такси, приказав водителю присоединиться к шеренге экипажей и автомобилей, раскатывающих по Аллее. В течение часа они вместе со всем потоком катались взад и вперед, но экипажа мадемуазель Солини так и не увидели.
В конце концов Стеттон вернулся в отель. Он бросился к стойке портье. Сообщений не было.
И только теперь молодой человек вдруг испугался, что Алина предоставила ему ужасную возможность убедиться: ее слово в том, что касается отъезда, тверже, чем его. Потом ему в голову ударила другая мысль: а что, если она решила уехать из Маризи без него?
Он мог бы пойти к дому номер 341 и силой вытрясти правду из грубой глотки Чена; он мог бы пойти во дворец и потребовать удовлетворения от генерала Нирзанна. Голова его раскалывалась от множества самых мрачных, жестоких и неумолимых финалов, но все эти фантазии испарялись так же быстро, как появлялись. И все это свидетельствовало об одном: мадемуазель Солини пленила его безнадежно; он впадал в безумие при одной мысли о том, что потерял ее.
Постепенно он заставил себя успокоиться. В конце концов, до полуночи оставалось еще почти семь часов.
Ведь совершенно непостижимо, чтобы Алина отказалась от человека, который имеет обыкновение делать подарки в сто тысяч франков наличными.
Эти размышления полностью восстановили его душевное равновесие. Он сел к письменному столу и написал письмо отцу и еще одно - в Париж другу, после чего побрился и вымылся. Больше до обеда делать было нечего. Впрочем, время обеда уже приближалось, скоро должен был прийти Науманн. Он вышел из комнаты и спустился в вестибюль, чтобы дожидаться приятеля там.
Дипломат появился через четверть часа, и они направились к столику, заказанному Стеттоном в главном зале ресторана. Столик стоял возле окна, из которого можно было наблюдать за толпой на Уолдерин-Плейс.
В огромном зале было полно элегантно одетых женщин и мужчин в вечерних костюмах - этот ресторан считался самым фешенебельным в Маризи.
Когда молодые люди проходили по залу, Стеттон направо и налево раскланивался со знакомыми, а Науманн, казалось, знал всех; проход до стола занял у них минут десять.
- Мы обедаем одни? - спросил Науманн, когда они заняли свои места.
- Да. Алина занята, она не сможет прийти, - ответил Стеттон, не утруждая себя объяснением истинного положения дел. - Не знаю, какого лешего женщине тратить весь день на упаковку багажа.
- Дорогой мой друг, я не совсем тебя понимаю, - лукаво заметил Науманн. - Если мадемуазель Солини так занята, почему она здесь?
Стеттон поднял глаза от меню:
- Что ты имеешь в виду?
- Обернись и убедишься сам. Четвертый столик справа, прямо возле фонтана. Я думал, ты видел их, когда мы вошли.
Стеттон обернулся. То, что он увидел, заставило его с удивленным возгласом привстать.
За столиком и вправду сидели мадемуазель Солини и Виви, а также месье и мадам Шеб и еще двое или трое.
За соседним столом Стеттон заметил Жюля Шаво с группой молодых людей, включая месье Фраминара из французской дипломатической миссии и генерала Нирзанна.
- Не смотрите так пристально, - сказал Науманн, - они на вас смотрят.
- Но что… - начал было Стеттон и остановился, слишком изумленный, чтобы говорить.
Его изумление тут же обратилось в гнев.
Итак, Алина бросила ему вызов! Она пришла сюда обедать, зная, что он ее увидит! Он не ошибся; именно это означал ее направленный на него враждебный и презрительный взор. Какого бы черта это значило? И каким образом она надеялась избежать разоблачения? Зачем? Ведь он мог бы уничтожить ее парой слов, и - видит Бог! - он это сделает! Все эти мысли явственно отражались на его лице, когда он повернулся к другу.
- Науманн, ты был прав насчет этой женщины. Но я собираюсь увезти ее из Маризи завтра утром.
Естественно, обед был испорчен. Разговор прервался; Стеттон посчитал недостойным дальше развивать эту тему, а Науманн, очевидно, был занят собственными мыслями, поскольку со своего места отлично видел юное, оживленное личико Виви. Правда, он все же задал Стеттону вопрос, верно ли его предположение, что задуманное путешествие в Париж откладывается? Но в ответ получил только маловразумительное фырканье.
Шум вокруг становился все громче, веселье обедающих нарастало по мере поглощения еды и вин. Вдруг Стеттон по выражению лица Науманна понял, что кто-то подошел к нему сзади. Он обернулся. Это был Жюль Шаво.
- Вы, кажется, затолкали всех птичек в одну клетку, - приветствовал его Науманн, кивая на столик, который Шаво только что покинул.
Подошедший поклонился:
- Да. Всех, кроме вас и вашего друга Стеттона. Впрочем, так и должно быть.
Стеттон, коротко кивнув вместо приветствия, отвернулся, не склонный шутить со столь заурядной птицей.
- А почему мы столь деспотично исключаемся? - с Добродушной улыбкой спросил Науманн.
Шаво пожал плечами.
- Возможно, мне следовало подойти избирательно, - согласился он. - Против вас не может быть никаких возражений, сомнения возникают по поводу богатых молодых дураков, лишенных мозгов и происхождения.
Произнося это, он с презрительной усмешкой на губах глядел на Стеттона.
Тот делал вид, что не слышит. Науманн, однако, попытался прервать разворачивающееся действо. Он поднес бокал вина к губам и, удивленно глядя на француза, спросил:
- Шаво! Какого черта?..
Шаво прервал его:
- Оставьте, Науманн, какой смысл притворяться? Мне не нравится ваша дружба с этим парнем, вот и все. Признайтесь, вы же испытываете те же чувства к этим проклятым американцам. Просто тошнит от них. Все они хамы и трусы, и в свое время мы им так и скажем.
Во все время этой речи Науманн, сразу догадавшись о намерениях Шаво, пару раз попытался остановить француза, но без всякого успеха. Понимая, что его вмешательство уже не поможет, он взглянул на Стеттона и обнаружил, что до того явно не дошли слова Шаво.
- Глупо затевать здесь такое, - вполголоса сказал Науманн французу. Действительно, обедающие за соседними столами уже оглядывались на них. - Вы могли бы…
В этот момент Стеттон обрел голос:
- Оставьте его, Науманн. Он просто завистник. Пусть говорит.
Шаво резко повернулся к нему:
- Если этим вы хотите сказать, что я желал бы владеть тем, чем владеете вы…
- Именно это я и хотел сказать, - грубо перебил его Стеттон.
- Тогда, месье, вы - лжец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Чен открыл дверь. Стеттон, ничего не говоря, оттолкнул его с дороги, но был остановлен голосом дворецкого:
- Мадемуазель Солини нет, месье.
Стеттон резко повернулся и после короткого колебания осведомился о мадемуазель Жанвур. Она тоже отсутствует, был ответ Чена.
- Куда же они направились?
Дворецкий не знал, и Стеттон ушел в еще большем нетерпении, чем явился. Он опять сел в такси, приказав водителю присоединиться к шеренге экипажей и автомобилей, раскатывающих по Аллее. В течение часа они вместе со всем потоком катались взад и вперед, но экипажа мадемуазель Солини так и не увидели.
В конце концов Стеттон вернулся в отель. Он бросился к стойке портье. Сообщений не было.
И только теперь молодой человек вдруг испугался, что Алина предоставила ему ужасную возможность убедиться: ее слово в том, что касается отъезда, тверже, чем его. Потом ему в голову ударила другая мысль: а что, если она решила уехать из Маризи без него?
Он мог бы пойти к дому номер 341 и силой вытрясти правду из грубой глотки Чена; он мог бы пойти во дворец и потребовать удовлетворения от генерала Нирзанна. Голова его раскалывалась от множества самых мрачных, жестоких и неумолимых финалов, но все эти фантазии испарялись так же быстро, как появлялись. И все это свидетельствовало об одном: мадемуазель Солини пленила его безнадежно; он впадал в безумие при одной мысли о том, что потерял ее.
Постепенно он заставил себя успокоиться. В конце концов, до полуночи оставалось еще почти семь часов.
Ведь совершенно непостижимо, чтобы Алина отказалась от человека, который имеет обыкновение делать подарки в сто тысяч франков наличными.
Эти размышления полностью восстановили его душевное равновесие. Он сел к письменному столу и написал письмо отцу и еще одно - в Париж другу, после чего побрился и вымылся. Больше до обеда делать было нечего. Впрочем, время обеда уже приближалось, скоро должен был прийти Науманн. Он вышел из комнаты и спустился в вестибюль, чтобы дожидаться приятеля там.
Дипломат появился через четверть часа, и они направились к столику, заказанному Стеттоном в главном зале ресторана. Столик стоял возле окна, из которого можно было наблюдать за толпой на Уолдерин-Плейс.
В огромном зале было полно элегантно одетых женщин и мужчин в вечерних костюмах - этот ресторан считался самым фешенебельным в Маризи.
Когда молодые люди проходили по залу, Стеттон направо и налево раскланивался со знакомыми, а Науманн, казалось, знал всех; проход до стола занял у них минут десять.
- Мы обедаем одни? - спросил Науманн, когда они заняли свои места.
- Да. Алина занята, она не сможет прийти, - ответил Стеттон, не утруждая себя объяснением истинного положения дел. - Не знаю, какого лешего женщине тратить весь день на упаковку багажа.
- Дорогой мой друг, я не совсем тебя понимаю, - лукаво заметил Науманн. - Если мадемуазель Солини так занята, почему она здесь?
Стеттон поднял глаза от меню:
- Что ты имеешь в виду?
- Обернись и убедишься сам. Четвертый столик справа, прямо возле фонтана. Я думал, ты видел их, когда мы вошли.
Стеттон обернулся. То, что он увидел, заставило его с удивленным возгласом привстать.
За столиком и вправду сидели мадемуазель Солини и Виви, а также месье и мадам Шеб и еще двое или трое.
За соседним столом Стеттон заметил Жюля Шаво с группой молодых людей, включая месье Фраминара из французской дипломатической миссии и генерала Нирзанна.
- Не смотрите так пристально, - сказал Науманн, - они на вас смотрят.
- Но что… - начал было Стеттон и остановился, слишком изумленный, чтобы говорить.
Его изумление тут же обратилось в гнев.
Итак, Алина бросила ему вызов! Она пришла сюда обедать, зная, что он ее увидит! Он не ошибся; именно это означал ее направленный на него враждебный и презрительный взор. Какого бы черта это значило? И каким образом она надеялась избежать разоблачения? Зачем? Ведь он мог бы уничтожить ее парой слов, и - видит Бог! - он это сделает! Все эти мысли явственно отражались на его лице, когда он повернулся к другу.
- Науманн, ты был прав насчет этой женщины. Но я собираюсь увезти ее из Маризи завтра утром.
Естественно, обед был испорчен. Разговор прервался; Стеттон посчитал недостойным дальше развивать эту тему, а Науманн, очевидно, был занят собственными мыслями, поскольку со своего места отлично видел юное, оживленное личико Виви. Правда, он все же задал Стеттону вопрос, верно ли его предположение, что задуманное путешествие в Париж откладывается? Но в ответ получил только маловразумительное фырканье.
Шум вокруг становился все громче, веселье обедающих нарастало по мере поглощения еды и вин. Вдруг Стеттон по выражению лица Науманна понял, что кто-то подошел к нему сзади. Он обернулся. Это был Жюль Шаво.
- Вы, кажется, затолкали всех птичек в одну клетку, - приветствовал его Науманн, кивая на столик, который Шаво только что покинул.
Подошедший поклонился:
- Да. Всех, кроме вас и вашего друга Стеттона. Впрочем, так и должно быть.
Стеттон, коротко кивнув вместо приветствия, отвернулся, не склонный шутить со столь заурядной птицей.
- А почему мы столь деспотично исключаемся? - с Добродушной улыбкой спросил Науманн.
Шаво пожал плечами.
- Возможно, мне следовало подойти избирательно, - согласился он. - Против вас не может быть никаких возражений, сомнения возникают по поводу богатых молодых дураков, лишенных мозгов и происхождения.
Произнося это, он с презрительной усмешкой на губах глядел на Стеттона.
Тот делал вид, что не слышит. Науманн, однако, попытался прервать разворачивающееся действо. Он поднес бокал вина к губам и, удивленно глядя на француза, спросил:
- Шаво! Какого черта?..
Шаво прервал его:
- Оставьте, Науманн, какой смысл притворяться? Мне не нравится ваша дружба с этим парнем, вот и все. Признайтесь, вы же испытываете те же чувства к этим проклятым американцам. Просто тошнит от них. Все они хамы и трусы, и в свое время мы им так и скажем.
Во все время этой речи Науманн, сразу догадавшись о намерениях Шаво, пару раз попытался остановить француза, но без всякого успеха. Понимая, что его вмешательство уже не поможет, он взглянул на Стеттона и обнаружил, что до того явно не дошли слова Шаво.
- Глупо затевать здесь такое, - вполголоса сказал Науманн французу. Действительно, обедающие за соседними столами уже оглядывались на них. - Вы могли бы…
В этот момент Стеттон обрел голос:
- Оставьте его, Науманн. Он просто завистник. Пусть говорит.
Шаво резко повернулся к нему:
- Если этим вы хотите сказать, что я желал бы владеть тем, чем владеете вы…
- Именно это я и хотел сказать, - грубо перебил его Стеттон.
- Тогда, месье, вы - лжец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73