Стеттон, которому не хотелось разговаривать не только с Науманном, но и с кем бы то ни было вообще, нехотя поплелся к лифту и далее в свою комнату.
По правде говоря, молодой дипломат выглядел как человек, который принес новости. Но какие новости могли бы сейчас заинтересовать Стеттона?
Они сели, закурили по сигарете, и Науманн начал:
- Сегодня утром я получил письмо.
Это не показалось Стеттону такой уж катастрофой, и он ничего не ответил.
- Письмо от мадемуазель Жанвур, - возбужденно продолжал молодой дипломат. - Что ты думаешь об этом?
- Не могу сказать, что я вообще о чем-нибудь думаю.
Науманн фыркнул:
- Да? Ну что ж, а я думаю. За последние два месяца я написал ей не менее дюжины писем и потратил небольшое состояние на взятки и подкупы. И вот - первое слово, которое я получил от нее.
- И что же она написала? - Это было сказано с полнейшим равнодушием.
- Не много. Но кое-что. Стеттон, я собираюсь жениться на ней. Я не могу жить без нее. Но принцесса не позволяет ей иметь со мной дело… и она не имеет.
Об этом она и говорит в своем письме.
Так какого черта ты предполагаешь жениться на ней?
- Но это еще не все, что есть в письме, - продолжал Науманн, не обратив внимания на слова Стеттона. - Она пишет, что все равно любит меня; что она никогда не сможет полюбить никого другого, а вслед за этим просит меня не посылать ей больше никаких писем. Ну, это решать мне. Я намерен написать в Берлин сегодня вечером. В течение двух дней полиция всего мира отыщет Василия Петровича.
- Они его не найдут.
- Почему?
- Потому что он мертв.
Науманн остро взглянул на него:
- Ты так думаешь? Откуда ты знаешь…
- Я не знаю. В конце концов, у меня нет об этом точных сведений. Но я совершенно уверен, что он умер.
Господи боже! Разве я не обыскивал все углы Европы так тщательно, что мог бы отыскаться даже микроб?
Нет, это бесполезно.
- Ты говоришь так, словно тебе безразлично, найдем мы его или нет, - с сердцем сказал Науманн. - Что случилось?
- Ничего. Я с этим покончил. Вот и все. Покончил со всем этим делом. Я устал. Позволь мне сказать кое-что, Науманн. Еще не родился человек, который мог бы справиться с Алиной Солини. Мне она не по силам, и тебе она не по силам. Я бросаю это. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк.
- Нет! - вскрикнул Науманн. - Я же вижу, что-то случилось. Вчера ты разговаривал иначе. Так что же случилось?
В конце концов Стеттон поведал ему в деталях о своем визите во дворец.
Когда он закончил рассказ, Науманн заявил, что не видит в происшедшем, хотя оно и весьма оскорбительно для Стеттона, каких-либо причин, которые могли бы столь внезапно заставить его отказаться от всех своих планов; напротив, случившееся должно бы придать Стеттону энергии и усилить его жажду мщения.
Но Стеттон неколебимо стоял на том, что утром покинет Маризи. Когда через три часа Науманн поднялся, собираясь уходить, они пожали друг другу руки и распрощались, потому что Науманн сегодня вечером обедал вне Дома, а Стеттон предполагал уехать завтра ранним утром.
И не уехал. Он все подготовил для отъезда, его ничто больше не задерживало, но он оказался не в состоянии заставить себя уехать.
Науманн не без задней мысли высказал предположение, что Стеттон, вероятно, дожидается карнавала Перли, который должен был начаться через неделю или две. Карнавал, объяснил Науманн, происходит в Маризи ежегодно в разгаре лета, а уличное театрализованное шествие в день открытия карнавала будет возглавляться принцем и принцессой в золотой колеснице. Без сомнения, сказал Науманн, Стеттону захочется это увидеть.
- Захотелось бы, - ответил Стеттон, - если бы рядом со мной был Василий Петрович. Я полагаю, тогда принц в своей золоченой карете вернулся бы во дворец в одиночестве.
Прошло три дня, и утро четвертого все еще застало Стеттона в Маризи. Дюжину раз он решал покинуть город первым же поездом и уехать на запад, но не отваживался, хотя никаких очевидных препятствий тому не было. Однажды на Аллее он встретил Алину с Виви. Она поклонилась ему вежливо и дружелюбно, а он почувствовал дикое удовлетворение, вызывающе грубо повернувшись к ней спиной.
Но на четвертый день он, наконец, совершил решительный прыжок. В час дня он зашел к Науманну в миссию, чтобы попрощаться. Науманн со смехом покачал головой.
- Если бы я верил, что ты действительно собрался уезжать, - заявил он, - я бы стал тебя отговаривать.
Карнавал состоится на следующей неделе, грех пропустить его. Это бесконечно забавно. Ты должен быть здесь.
- Вот увидишь, - возразил Стеттон, - я решил окончательно. Прощай, старина. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.
Через три часа он действительно сидел в купе берлинского экспресса, мчащегося по равнине со скоростью шестьдесят миль в час. Он убеждал себя, что видит в последний раз не только Маризи, но и Европу. Места, ранившие его. Он хотел обратно в Америку. В Нью-Йорк! Все, что угодно, лишь бы совсем другое. Через неделю он забудет об Алине Солини. И начнет работать.
Маризи! Он ненавидел его!
На пару дней он задержался в Берлине, чтобы позвонить и попрощаться с друзьями и знакомыми, и на один день - в Париже для таких же процедур. Потом он отправился в Лондон, где провернул некоторые дела в филиале производственной компании его отца, из-за чего задержался на три дня дольше, чем рассчитывал, и заказал себе место на «Лавонии», которая должна была отплыть из Ливерпуля через несколько дней.
Вечером он посетил театр и поужинал в «Савое» с одним своим старым, еще гарвардским товарищем, который приехал в Англию в качестве агента по американским автомобилям.
От манеры разговора приятеля и вереницы воспоминаний Стеттону показалось, что он уже дышит воздухом Штатов. Как это здорово звучит! Как это здорово опять ступить на манхэттенские тротуары!
И хотя на следующее утро это ощущение уже сопровождалось чувством печали и сожаления, к тому времени, когда Стеттон сел в поезд на Ливерпуль, он был готов предаваться самым приятным размышлениям.
Он признался себе, что и не сознавал, насколько ему хотелось домой. Лица отца и матери стояли перед ним.
Он удивился, обнаружив, как сильно соскучился по ним, и с нетерпением ждал поезда, который отвезет его в Ливерпуль.
Он первым спустился из поезда на ливерпульскую платформу, запруженную толпой.
Было три часа пополудни. Хрипло кричали таксисты, мужчины и женщины носились во всех направлениях, дикторы железнодорожной станции и агенты пароходств и компаний заглушали друг друга с истинно британской бесцеремонностью, и все это под вопли мальчишек-газетчиков, выкрикивавших последние новости из вечерних газет.
Стеттон, подозвав такси, приказал отвезти его на пирс и тут же сунул мальчику пенни за газету.
Он передал свой багаж таксисту и сел в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73