Мадам Пратолунго, говоря в заключение, заметила следующее. Что вопрос о консультации с немецким хирургом она считает (после того, что было заявлено самою мисс Финч) вопросом решенным. Что поэтому она предлагает, оставив пока в стороне принятие решения, обратить внимание на последствия, к которым оно может повести. Что, по ее мнению, изучение возможности восстановления зрения мисс Финч повлечет за собою последствия столь серьезные, что опасно было бы положиться на мнение одного человека, как бы ни был он искусен. Что вследствие всего сказанного она предлагает: во-первых, пригласить известного английского глазного доктора в одно время с известным немецким глазным доктором; во-вторых, чтоб исследование глаз мисс Финч было произведено обоими докторами вместе; в-третьих, чтобы решение, к которому они придут, было высказано собранию присутствующих здесь лиц и всесторонне обсуждено до принятия решительных мер. Наконец, чтоб эти ее предложения были признаны резолюцией и вынесены, если необходимо, на голосование.
Резолюция, в том виде, как она приведена выше, была поставлена на голосование.
Большинство проголосовало «за»: мисс Финч, мистер Нюджент Дюбур, мистер Оскар Дюбур, мадам Пратолунго.
Меньшинство сказало «нет»: мистер Финч (во избежание расходов), мистрис Финч (потому, что мистер Финч говорит «нет»).
Резолюция была принята большинством в два голоса. — Прения отложены на неопределенное время.
На следующее утро с первым поездом Нюджент Дюбур уехал в Лондон.
За завтраком в тот же день была получена телеграмма, извещавшая о его действиях в следующих выражениях:
«я видел моего друга. Он готов оказать мне услугу. Он также согласен посоветоваться с английским глазным доктором, которого мы выберем и которого я еду отыскивать. Сегодня позже пришлю еще телеграмму».
Вторая телеграмма, полученная вечером, содержала следующее:
«Все решено. Доктора выезжают завтра со мною из Лондона в двенадцать часов сорок минут пополудни».
Прочитав телеграмму Луцилле, я послала ее в Броундоун Оскару. Судите сами, как он спал и как мы спали эту ночь.
Глава XXX
HERR ГРОССЕ
В первой половине дня, когда мы ждали докторов, случилось несколько происшествий, о которых следовало бы упомянуть здесь. Желание изложить их у меня большое, умения не хватает.
Когда я оглядываюсь на это достопамятное утро, мне представляются сцены смятения и ожидания, одно воспоминание о которых даже теперь приводит меня в трепет. Вещи и лица перепутываются и сливаются. Я вижу прелестную фигуру моей слепой Луциллы, одетой в розовое и белое, бегающей взад и вперед из дома и в дом, то сгорающую от нетерпения увидеть докторов, то содрогающуюся при мысли о предстоящей попытке или об ожидающем ее, может быть, разочаровании. В ту же минуту, как я вижу ее, прекрасный образ сливается с жалкою фигурой Оскара, метавшегося между Броундоуном и приходским домом, болезненно переживающего новое усложнение в своих отношениях с Луциллой, но недостаточно мужественного даже в то время, чтобы воспользоваться случаем и выйти из ложного положения. Проходит еще минута, и новая фигура, маленькая, горделивая, самоуверенная фигура, выходит на первый план, прежде чем я начинаю воспринимать ее. Я слышу сильный голос, требующий мне в уши: «Нет, мадам Пратолунго, ничто не заставит меня поддержать своим присутствием эту нелепую консультацию, эту дерзкую и греховную попытку ниспровергнуть определение мудрого Провидения чисто человеческими средствами. Я умываю руки. Заметьте, что я употребляю народное выражение, чтоб сильнее подействовать на ваше воображение. Я умываю руки». Еще минута, и Финч, и его руки исчезают из моего воображения, едва успела я уловить их. Рыхлая мистрис Финч со своим младенцем занимает вакантное место. Она заклинает меня, с необычной для нее горячностью, сохранить ее тайну и рассказывает мне о своем намерении обмануть, если удастся, бдительность мистера Финча и привлечь английскую и немецкую хирургию к обследованию глаз малютки. Вообразите, что все эти образы теснятся и сталкиваются в извилинах моего мозга, как будто ум мой какой-нибудь лабиринт, что слова и поступки одного перепутываются со словами и поступками другого, прибавьте мое собственное волнение (касавшееся, между прочим, завтрака, приготовленного для докторов на боковом столе), и вы не удивитесь, если я перескочу через шесть часов драгоценного времени и представлю вашим взорам свою одинокую особу, сидящую в гостиной в ожидании докторов.
У меня было только два утешения для поддержания своих сил.
Во-первых, майонез из цыплят моего собственного приготовления, стоявший на столе, накрытом для завтрака, майонез, который, как произведение искусства, был поистине восхитителен. Во-вторых, мое зеленое шелковое платье, отделанное знаменитыми кружевами моей матери, — другое произведение искусства, восхитительное, как и первое. Смотрела ли я на стол, смотрела ли я в зеркало, я сознавала себя достойной представительницей своей нации, я могла сказать: «France supreme».
Часы пробили четверть четвертого. Луцилла, устав ждать в своей комнате, в сотый раз показалась в дверях и повторила свой неизменный вопрос:
— Не видно еще их?
— Нет, душа моя.
— Когда же они наконец приедут?
— Терпение, Луцилла, терпение.
Луцилла скрылась с тяжелым вздохом. Прошло еще пять минут, и в комнату вошла старая Зилла.
— Приехали, сударыня, экипаж уже у ворот.
Я расправила юбку, бросила последний многозначительный взгляд на майонез. Веселый голос Нюджента долетел до меня из сада: «Сюда, господа, за мной». Пауза. Шаги. Дверь отворилась. Нюджент ввел докторов:
— Неrr Гроссе, из Америки. Мистер Себрайт, из Лондона.
Немец слегка вздрогнул, услышав мое имя. На англичанина оно не произвело никакого впечатления. Неrr Гроссе слышал о моем славном Пратолунго. Мистер Себрайт находился в варварском неведении об его существовании. Я сначала опишу Гроссе, и опишу с величайшим старанием.
Крепкого сложения, невысокий и широкоплечий, короткие кривые ноги; грязное, изношенное платье, нечищеная обувь, круглое с желтизной лицо, жесткие, густые, с проседью волосы, темные, кустистые брови, большие черные глаза, скрытые за круглыми очками, скрадывающими их свирепое выражение, темная с проседью борода, громадный перстень на указательном пальце волосатой руки, другая рука беспрестанно погружается в глубокую серебряную табакерку наподобие чайницы, грубый, хриплый голос, саркастическая улыбка, то учтивое, то фамильярное обращение, решительность, независимость, сила в каждом движении — вот портрет человека, который держал в своих руках (по словам Нюджента) судьбу Луциллы.
Английский доктор был так непохож на своего немецкого коллегу, как только один человек может быть непохож на другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117