И сразу же вслед за креслом в окно ринулась хрупкая женская фигура.
Казалось, в ней было столько энергии, что женщина полетит не вниз, к земле, а вверх, в бледно-голубое весеннее небо…
Но неумолимая сила тяготения победила.
Женщина рухнула на асфальт, среди обломков черного кресла.
Она жила еще несколько секунд.
Перед ее глазами была серая поверхность тротуара, медленно темнеющая от крови.
От ее собственной крови.
И тогда, собрав остатки своей несокрушимой воли, женщина заставила правую руку немного передвинуться. Рука не слушалась, но женщина сжала зубы и принудила руку подчиниться.
Когда же наконец рука переместилась на несколько сантиметров вправо, женщина обмакнула дрожащий палец в собственную кровь и начертила на асфальте маленький загадочный значок.
Весенний день померк, и на глаза умирающей опустилась последняя тьма.
* * *
Легов услышал за дверью грохот и рванул ярко начищенную дверную ручку.
Неужели он просчитался? Неужели он недооценил подследственную?
Дверь не открывалась. Он наконец понял, что поворачивает ручку не в ту сторону, и тихо выругался: разве в его положении можно настолько терять самообладание?
Справившись с ручкой, он распахнул дверь и ворвался в собственный кабинет.
В первую секунду он его не узнал.
В кабинете было гораздо светлее, чем всегда, и в нем пахло свежестью, весной.
В следующую секунду Евгений Иванович все понял.
Огромное окно было выбито, и в него ворвался весенний невский воздух и яркий свет.
Подбежав к окну, Легов перегнулся через широкий подоконник.
Внизу, под окном, среди обломков черного дерева, виднелась скорченная, изломанная фигура.
И вокруг нее расплывалось кровавое пятно.
* * *
Старыгину удалось побеседовать с дежурной Лидией Александровной только на следующий день. Она уже полностью пришла в себя и была полна праведного негодования.
— Нет, вы подумайте! — возмущалась она. —С ножом на картину! На мировой шедевр! А как она его пронесла мимо поста охраны на входе в музей, хотелось бы знать? Я Легову прямой вопрос задала, чего уж теперь стесняться!
— И что он ответил? — усмехаясь, спросил Старыгин.
Он не любил начальника службы безопасности Евгения Ивановича Легова и не считал нужным это скрывать, поскольку тому были веские основания.
Нельзя сказать, что раньше их отношения были безоблачными, Евгений Иванович был не таким человеком, чтобы общаться со всеми запанибрата. Хоть внешность у него была самая безобидная — небольшого роста, круглая лысая голова покоится прямо на плечах, настолько коротка шея, маленькие детские ручки… Но каждый, кто хоть раз заглянул в глаза Легову, сразу понимал, что перед ним человек решительный, который твердо знает, чего хочет, и использует любые средства, чтобы достигнуть своей цели.
Менее года назад Старыгин имел несчастье в этом убедиться. Сейчас он вздрогнул, как будто повеяло холодом. Да не из окна, выходившего на набережную Невы, где синее неяркое, словно вылинявшее, апрельское небо отражалось в воде, не полностью освобожденной ото льда, а из глубины веков. Он вспомнил тот кошмар, в котором находился десять дней, когда из Эрмитажа пропала одна из картин Леонардо да Винчи бесценная «Мадонна Литта». До сих пор Старыгин не понимает, как удалось сохранить все в тайне те несколько дней, пока искали картину. Но Легов тогда повел себя далеко не лучшим образом <См, роман Н. Александровой «Ад да Винчи». СПб., 2005.> …
— Да что он ответил! — махнула рукой Лидия Александровна. — Сказать-то нечего! Плохо работает охрана, вот что я скажу! Ну стоит у них контур этот на входе, так все подряд идут — и ни у кого не звенит. Тут уж если кто пулемет понесет или прямо на танке поедет, тогда может трезвон начнется. А на ключи, к примеру, не реагирует прибор.., я раз пошла через тот вход с ключами, так хоть бы что! Так и с ножом — протащила она его как-то. А могла ведь и баллончик с кислотой пронести. Как представлю — мороз по коже.
Старыгин согласно кивнул, вспоминая, как в аэропорту такой же контур срабатывает от ключей, мобильных телефонов, даже от металлических набоек на обуви, а в Париже его долго не хотели пускать в часовню Сен-Шапель, потому что за подкладкой кармана оказалась фольга от жевательной резинки.
— Одно слово — безобразие у нас творится! в запале продолжала служительница. — Три года назад, помните, картину украли из отдела французской живописи?
— Помню, «Бассейн в гареме», — ответил Старыгин, — среди бела дня вынесли, и до сих пор не нашли ее, ни слуху ни духу…
— Вот когда я про ту картину упомянула, как начал Легов на меня орать! — призналась служительница. — Вы, говорит, свои обязанности не выполняете, на работе спите. И за свою, говорит, преступную халатность вы еще ответите перед руководством. Я говорю — хорошенькая история, я, пожилая женщина, все-таки заметила неладное и хоть что-то предотвратила, а ваш-то охранник куда смотрел? А с этим, Легов отвечает, я сам разберусь, вы не вмешивайтесь не в свое дело.
— Хам какой! — не выдержал Старыгин.
— Вот-вот. И я тогда очень на него рассердилась и не показала ему вот это, — Лидия Александровна огляделась по сторонам, хотя в комнате кроме них никого не было, и достала из кармана сложенную вчетверо желтоватую бумажку.
Еще раз оглянувшись, она расправила бумажку, и Старыгин удивленно ахнул. Перед ним был схематичный рисунок «Ночного дозора». Фигуры на переднем плане были обведены контурами, причем не просто так — палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек… Нет, рисунок был сделан вполне профессионально, чья-то твердая рука одним уверенным росчерком карандаша изобразила две центральные фигуры — капитана и лейтенанта, за ними рослого, плечистого знаменосца, еще одного импозантного стрелка с мушкетом слева, что на картине изображен в красном, затем силуэт девочки, чья фигурка видна из-за мужчины в красном костюме, а справа от лейтенанта, почти в самом углу картины контур стрелка в шляпе с пышным белым воротником. И еще слева силуэт бравого сержанта с алебардой и в каске. Всего Старыгин насчитал на рисунке восемь силуэтов. Каждый был обозначен своим номером, но номера эти шли не по порядку — от одного до восьми, а вразбивку — третий, девятый, двенадцатый.., двадцатый… Один номер был неразборчив — не то 13, не то 15.
— Что это? — сам того не сознавая, Старыгин понизил голос. — Откуда это у вас?
— Вы не представляете! — прошептала в ответ Лидия Александровна. — Как только началась вся эта суматоха, то есть когда охранник ту маньячку скрутил, все бросились к картине. А меня ноги не держат, я так и села на пол. И вдруг подходит ко мне один мужчина, подняться помог, на стул бережно усадил, спросил, как себя чувствую. Я отдышалась немножко — ничего, говорю, спасибо вам, все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Казалось, в ней было столько энергии, что женщина полетит не вниз, к земле, а вверх, в бледно-голубое весеннее небо…
Но неумолимая сила тяготения победила.
Женщина рухнула на асфальт, среди обломков черного кресла.
Она жила еще несколько секунд.
Перед ее глазами была серая поверхность тротуара, медленно темнеющая от крови.
От ее собственной крови.
И тогда, собрав остатки своей несокрушимой воли, женщина заставила правую руку немного передвинуться. Рука не слушалась, но женщина сжала зубы и принудила руку подчиниться.
Когда же наконец рука переместилась на несколько сантиметров вправо, женщина обмакнула дрожащий палец в собственную кровь и начертила на асфальте маленький загадочный значок.
Весенний день померк, и на глаза умирающей опустилась последняя тьма.
* * *
Легов услышал за дверью грохот и рванул ярко начищенную дверную ручку.
Неужели он просчитался? Неужели он недооценил подследственную?
Дверь не открывалась. Он наконец понял, что поворачивает ручку не в ту сторону, и тихо выругался: разве в его положении можно настолько терять самообладание?
Справившись с ручкой, он распахнул дверь и ворвался в собственный кабинет.
В первую секунду он его не узнал.
В кабинете было гораздо светлее, чем всегда, и в нем пахло свежестью, весной.
В следующую секунду Евгений Иванович все понял.
Огромное окно было выбито, и в него ворвался весенний невский воздух и яркий свет.
Подбежав к окну, Легов перегнулся через широкий подоконник.
Внизу, под окном, среди обломков черного дерева, виднелась скорченная, изломанная фигура.
И вокруг нее расплывалось кровавое пятно.
* * *
Старыгину удалось побеседовать с дежурной Лидией Александровной только на следующий день. Она уже полностью пришла в себя и была полна праведного негодования.
— Нет, вы подумайте! — возмущалась она. —С ножом на картину! На мировой шедевр! А как она его пронесла мимо поста охраны на входе в музей, хотелось бы знать? Я Легову прямой вопрос задала, чего уж теперь стесняться!
— И что он ответил? — усмехаясь, спросил Старыгин.
Он не любил начальника службы безопасности Евгения Ивановича Легова и не считал нужным это скрывать, поскольку тому были веские основания.
Нельзя сказать, что раньше их отношения были безоблачными, Евгений Иванович был не таким человеком, чтобы общаться со всеми запанибрата. Хоть внешность у него была самая безобидная — небольшого роста, круглая лысая голова покоится прямо на плечах, настолько коротка шея, маленькие детские ручки… Но каждый, кто хоть раз заглянул в глаза Легову, сразу понимал, что перед ним человек решительный, который твердо знает, чего хочет, и использует любые средства, чтобы достигнуть своей цели.
Менее года назад Старыгин имел несчастье в этом убедиться. Сейчас он вздрогнул, как будто повеяло холодом. Да не из окна, выходившего на набережную Невы, где синее неяркое, словно вылинявшее, апрельское небо отражалось в воде, не полностью освобожденной ото льда, а из глубины веков. Он вспомнил тот кошмар, в котором находился десять дней, когда из Эрмитажа пропала одна из картин Леонардо да Винчи бесценная «Мадонна Литта». До сих пор Старыгин не понимает, как удалось сохранить все в тайне те несколько дней, пока искали картину. Но Легов тогда повел себя далеко не лучшим образом <См, роман Н. Александровой «Ад да Винчи». СПб., 2005.> …
— Да что он ответил! — махнула рукой Лидия Александровна. — Сказать-то нечего! Плохо работает охрана, вот что я скажу! Ну стоит у них контур этот на входе, так все подряд идут — и ни у кого не звенит. Тут уж если кто пулемет понесет или прямо на танке поедет, тогда может трезвон начнется. А на ключи, к примеру, не реагирует прибор.., я раз пошла через тот вход с ключами, так хоть бы что! Так и с ножом — протащила она его как-то. А могла ведь и баллончик с кислотой пронести. Как представлю — мороз по коже.
Старыгин согласно кивнул, вспоминая, как в аэропорту такой же контур срабатывает от ключей, мобильных телефонов, даже от металлических набоек на обуви, а в Париже его долго не хотели пускать в часовню Сен-Шапель, потому что за подкладкой кармана оказалась фольга от жевательной резинки.
— Одно слово — безобразие у нас творится! в запале продолжала служительница. — Три года назад, помните, картину украли из отдела французской живописи?
— Помню, «Бассейн в гареме», — ответил Старыгин, — среди бела дня вынесли, и до сих пор не нашли ее, ни слуху ни духу…
— Вот когда я про ту картину упомянула, как начал Легов на меня орать! — призналась служительница. — Вы, говорит, свои обязанности не выполняете, на работе спите. И за свою, говорит, преступную халатность вы еще ответите перед руководством. Я говорю — хорошенькая история, я, пожилая женщина, все-таки заметила неладное и хоть что-то предотвратила, а ваш-то охранник куда смотрел? А с этим, Легов отвечает, я сам разберусь, вы не вмешивайтесь не в свое дело.
— Хам какой! — не выдержал Старыгин.
— Вот-вот. И я тогда очень на него рассердилась и не показала ему вот это, — Лидия Александровна огляделась по сторонам, хотя в комнате кроме них никого не было, и достала из кармана сложенную вчетверо желтоватую бумажку.
Еще раз оглянувшись, она расправила бумажку, и Старыгин удивленно ахнул. Перед ним был схематичный рисунок «Ночного дозора». Фигуры на переднем плане были обведены контурами, причем не просто так — палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек… Нет, рисунок был сделан вполне профессионально, чья-то твердая рука одним уверенным росчерком карандаша изобразила две центральные фигуры — капитана и лейтенанта, за ними рослого, плечистого знаменосца, еще одного импозантного стрелка с мушкетом слева, что на картине изображен в красном, затем силуэт девочки, чья фигурка видна из-за мужчины в красном костюме, а справа от лейтенанта, почти в самом углу картины контур стрелка в шляпе с пышным белым воротником. И еще слева силуэт бравого сержанта с алебардой и в каске. Всего Старыгин насчитал на рисунке восемь силуэтов. Каждый был обозначен своим номером, но номера эти шли не по порядку — от одного до восьми, а вразбивку — третий, девятый, двенадцатый.., двадцатый… Один номер был неразборчив — не то 13, не то 15.
— Что это? — сам того не сознавая, Старыгин понизил голос. — Откуда это у вас?
— Вы не представляете! — прошептала в ответ Лидия Александровна. — Как только началась вся эта суматоха, то есть когда охранник ту маньячку скрутил, все бросились к картине. А меня ноги не держат, я так и села на пол. И вдруг подходит ко мне один мужчина, подняться помог, на стул бережно усадил, спросил, как себя чувствую. Я отдышалась немножко — ничего, говорю, спасибо вам, все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74