Годится дозированная лесть и восхищение с оттенком удивления по каждому поводу.
Мне приятно, что Катя уже не походит на агницу, приговоренную к казни. Теперь ее хорошенькую мордашку не испортит никакой макияж. На всякий случай задаю контрольный вопрос:
– Что важнее, хорошо выглядеть или сделать так, чтобы другому было с тобой хорошо?
– Другому! – не задумываясь, выпаливает Катя.
Способная девочка! Она смотрит на меня с обожанием и благодарностью. Более всего ей хочется попросить меня отправиться на свидание вместе с ней и подсказывать по ходу дела.
Даша тоже прониклась уважением:
– Без очереди в любое время приходите! Вы, наверное, психолог?
Я неопределенно улыбаюсь, не без того, мол, и прощаюсь.
Психолог! У слепого развивается слух, у безногого сильные руки, немой разговаривает жестами, а заика поет в хоре. Некрасивая честолюбивая женщина всегда немного психолог. Профессия большой роли не играет, хотя моя соответствует – специалист по холодной обработке металлов.
Газовая атака
В подмосковный санаторий меня привезли друзья. Положили на кровать, чмокнули в лобик – отдыхай, восстанавливайся. Последние три месяца мы работали как проклятые, монтировали десять серий нового фильма. Я вставала из-за монтажного стола только по естественным надобностям, последними среди которых были еда и сон.
Мое состояние называлось физическое и нервное истощение. Трое суток я не выходила из номера, спала и питалась водой из крана. Тревогу забили сотрудники санатория – куда подевалась отдыхающая? Пришли проверять наличие тела. Тело уже обрело способность передвигаться, отлипнув от стены, и внятно говорить.
Добрая докторша сокрушалась, приставляя стетоскоп к моей костлявой спине:
– Как из концлагеря! Массаж вам не назначаю, скелетов не массируют. Прежде всего: усиленное питание.
В столовой меня посадили за столик на троих, и следом диетсестра привела вторую клиентку. Не толстую, но очень спелую, налитую, с круглыми щечками и пухлыми ручками, с перетяжками на шее, как у младенца. Бюст – две самаркандские дыни, положенные за пазуху. Наверное, специально для меня выбрали: смотри, дистрофик, завидуй и кушай хорошенько.
Третьим сотрапезником к нам определили высокого мужчину – лет тридцати с небольшим, приятной наружности и хмурого вида.
– Иван Дмитриевич, – представился он, не потратясь на вежливую улыбку, сразу дав понять, что он не по части курортных романов.
– Елена… Александровна. – Я не сразу вспомнила свое отчество.
Последний раз меня называли полным именем в милиции, когда вызвали для дачи показаний по делу о мокром белье, украденном с соседкиного балкона.
– А я – Роза!
Это прозвучало! Не примитивно и тривиально: я Таня, Маня, Галя, а гордо: я – роза! Бутон, цветок, чудо природы. Наслаждайтесь, не прячьте своих восторгов!
Роза поддернула шерстяную кофточку на талии, отчего из декольте полезли два крепких полушария. Она с ходу, напористо и наивно, стала флиртовать с Иваном Дмитриевичем. В ее ужимках и кокетстве было столько святой девичьей простоты и женской глупости, что в другой ситуации я не удержалась бы от улыбки.
Сейчас мне было не до смеха. Очень хотелось есть – кушать, питаться, насыщаться. И есть было невозможно. Мы находились в газовом облаке Розиных духов. От нее не просто пахло – несло во всю парфюмерную мощь. Казалось, что пахнут кусочек хлеба, который берешь в рот, глоток компота, которым пытаешься протолкнуть благоухающий же салат. Я ковырялась в тарелке. Меня мутило от голода и невозможности его утолить.
Иван Дмитриевич тоже потерял аппетит. Он чихал, доставал платок, сморкался. И только Роза уминала за обе щеки и при этом трещала не останавливаясь. Мы узнали подноготную всех врачей и медсестер санатория, Роза тут не впервые. Разговор (точнее сказать, монолог) перекинулся на личную жизнь. Роза поведала, что она не замужем (многозначительный взгляд на Ивана Дмитриевича), бездетная и вообще человек легкий и простой.
– А у вас, Лена, – спросила она, – есть муж?
– Как не быть, – вздохнула я.
Мой муж в подобной ситуации ничтоже сумняшеся сказал бы Розе в лицо: «Я иногда думаю, что излишнее пользование ароматическими средствами способно вызвать эффект противоположный ожидаемому».
У него привычка говорить «Я иногда думаю…». Например: «Я иногда думаю, что наш брак походит на второй день после пира. Еще вчера горели свечи, блистали наряды, ломились столы. А ныне: размазанная по щекам косметика, несвежая одежда, грязная посуда и объедки».
В чей огород камушки и кто посуду мыть должен, понятно. Я в долгу не остаюсь. Как только он набирает воздуха для следующего захода «Я иногда думаю…», перебиваю: «Точка! Я иногда думаю, точка. Иногда! Постоянный процесс мысли тебе не свойственен».
Веселая, словом, семейка.
– Ваня! А ваша жена ревнивая? – допытывается Роза, умудряясь жевать и призывно улыбаться одновременно.
Иван Дмитриевич, которого легко лишили отчества, мучается с парфюмированным бифштексом и уныло бросает:
– Разведен.
Дурашка! Он не замечает, какой прилив энтузиазма вызвал у Розы. Она пускает в ход тяжелую артиллерию: делает умопомрачительные движения, вроде покачивания плечей, при этом ее грудь играет волной, долго не затухающей по причине резонанса и большого объема. Мимо кассы.
– Приятного аппетита! – прощается Иван Дмитриевич, вставая.
– Лена, почему вы не кушаете? – удивляется Роза. – Вы такая худенькая! Обязательно закажите курицу, ее здесь прилично готовят. И расстегаи, рыбное филе тоже вкусное.
Мой желудок отзывается на вкусные речи голодными спазмами. Я решаю дождаться, пока Роза оттрапезничает. Она уйдет, духи выветрятся, а я хоть холодное пожую.
Не тут-то было! Взяла зубочистку, ковыряет в зубах, ждет меня. Я со вздохом поднимаюсь:
– Что-то нет аппетита.
С Иваном Дмитриевичем сталкиваемся в буфете. Поглощаем бутерброды, запиваем соком. Люди воспитанные, о том, что от женщины нестерпимо несет, понятное дело, не говорим. Только переглядываемся и смущенно улыбаемся.
Ужин, завтрак, обед, ужин и так далее – три дня. Голод не тетка, ноги сами ведут в столовую. А там сплошные мучения, привыкнуть невозможно. Едва проветришься – газовая атака – кусок в горло не лезет. Есть простой выход: попроситься за другой столик. Неудобно. Что скажешь диетсестре? Избавьте от соседки, которая духами увлекается? Обидишь человека, ранишь женщину.
У меня нюх овчарки. Я по запаху определяю: провел муж вечер у матушки, у сестры или бесстыдно врет. Сильные ароматы действуют на меня оглушающе, вроде удара дубиной по голове.
Буфетчица уже смотрит на нас с Иваном Дмитриевичем как на умалишенных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Мне приятно, что Катя уже не походит на агницу, приговоренную к казни. Теперь ее хорошенькую мордашку не испортит никакой макияж. На всякий случай задаю контрольный вопрос:
– Что важнее, хорошо выглядеть или сделать так, чтобы другому было с тобой хорошо?
– Другому! – не задумываясь, выпаливает Катя.
Способная девочка! Она смотрит на меня с обожанием и благодарностью. Более всего ей хочется попросить меня отправиться на свидание вместе с ней и подсказывать по ходу дела.
Даша тоже прониклась уважением:
– Без очереди в любое время приходите! Вы, наверное, психолог?
Я неопределенно улыбаюсь, не без того, мол, и прощаюсь.
Психолог! У слепого развивается слух, у безногого сильные руки, немой разговаривает жестами, а заика поет в хоре. Некрасивая честолюбивая женщина всегда немного психолог. Профессия большой роли не играет, хотя моя соответствует – специалист по холодной обработке металлов.
Газовая атака
В подмосковный санаторий меня привезли друзья. Положили на кровать, чмокнули в лобик – отдыхай, восстанавливайся. Последние три месяца мы работали как проклятые, монтировали десять серий нового фильма. Я вставала из-за монтажного стола только по естественным надобностям, последними среди которых были еда и сон.
Мое состояние называлось физическое и нервное истощение. Трое суток я не выходила из номера, спала и питалась водой из крана. Тревогу забили сотрудники санатория – куда подевалась отдыхающая? Пришли проверять наличие тела. Тело уже обрело способность передвигаться, отлипнув от стены, и внятно говорить.
Добрая докторша сокрушалась, приставляя стетоскоп к моей костлявой спине:
– Как из концлагеря! Массаж вам не назначаю, скелетов не массируют. Прежде всего: усиленное питание.
В столовой меня посадили за столик на троих, и следом диетсестра привела вторую клиентку. Не толстую, но очень спелую, налитую, с круглыми щечками и пухлыми ручками, с перетяжками на шее, как у младенца. Бюст – две самаркандские дыни, положенные за пазуху. Наверное, специально для меня выбрали: смотри, дистрофик, завидуй и кушай хорошенько.
Третьим сотрапезником к нам определили высокого мужчину – лет тридцати с небольшим, приятной наружности и хмурого вида.
– Иван Дмитриевич, – представился он, не потратясь на вежливую улыбку, сразу дав понять, что он не по части курортных романов.
– Елена… Александровна. – Я не сразу вспомнила свое отчество.
Последний раз меня называли полным именем в милиции, когда вызвали для дачи показаний по делу о мокром белье, украденном с соседкиного балкона.
– А я – Роза!
Это прозвучало! Не примитивно и тривиально: я Таня, Маня, Галя, а гордо: я – роза! Бутон, цветок, чудо природы. Наслаждайтесь, не прячьте своих восторгов!
Роза поддернула шерстяную кофточку на талии, отчего из декольте полезли два крепких полушария. Она с ходу, напористо и наивно, стала флиртовать с Иваном Дмитриевичем. В ее ужимках и кокетстве было столько святой девичьей простоты и женской глупости, что в другой ситуации я не удержалась бы от улыбки.
Сейчас мне было не до смеха. Очень хотелось есть – кушать, питаться, насыщаться. И есть было невозможно. Мы находились в газовом облаке Розиных духов. От нее не просто пахло – несло во всю парфюмерную мощь. Казалось, что пахнут кусочек хлеба, который берешь в рот, глоток компота, которым пытаешься протолкнуть благоухающий же салат. Я ковырялась в тарелке. Меня мутило от голода и невозможности его утолить.
Иван Дмитриевич тоже потерял аппетит. Он чихал, доставал платок, сморкался. И только Роза уминала за обе щеки и при этом трещала не останавливаясь. Мы узнали подноготную всех врачей и медсестер санатория, Роза тут не впервые. Разговор (точнее сказать, монолог) перекинулся на личную жизнь. Роза поведала, что она не замужем (многозначительный взгляд на Ивана Дмитриевича), бездетная и вообще человек легкий и простой.
– А у вас, Лена, – спросила она, – есть муж?
– Как не быть, – вздохнула я.
Мой муж в подобной ситуации ничтоже сумняшеся сказал бы Розе в лицо: «Я иногда думаю, что излишнее пользование ароматическими средствами способно вызвать эффект противоположный ожидаемому».
У него привычка говорить «Я иногда думаю…». Например: «Я иногда думаю, что наш брак походит на второй день после пира. Еще вчера горели свечи, блистали наряды, ломились столы. А ныне: размазанная по щекам косметика, несвежая одежда, грязная посуда и объедки».
В чей огород камушки и кто посуду мыть должен, понятно. Я в долгу не остаюсь. Как только он набирает воздуха для следующего захода «Я иногда думаю…», перебиваю: «Точка! Я иногда думаю, точка. Иногда! Постоянный процесс мысли тебе не свойственен».
Веселая, словом, семейка.
– Ваня! А ваша жена ревнивая? – допытывается Роза, умудряясь жевать и призывно улыбаться одновременно.
Иван Дмитриевич, которого легко лишили отчества, мучается с парфюмированным бифштексом и уныло бросает:
– Разведен.
Дурашка! Он не замечает, какой прилив энтузиазма вызвал у Розы. Она пускает в ход тяжелую артиллерию: делает умопомрачительные движения, вроде покачивания плечей, при этом ее грудь играет волной, долго не затухающей по причине резонанса и большого объема. Мимо кассы.
– Приятного аппетита! – прощается Иван Дмитриевич, вставая.
– Лена, почему вы не кушаете? – удивляется Роза. – Вы такая худенькая! Обязательно закажите курицу, ее здесь прилично готовят. И расстегаи, рыбное филе тоже вкусное.
Мой желудок отзывается на вкусные речи голодными спазмами. Я решаю дождаться, пока Роза оттрапезничает. Она уйдет, духи выветрятся, а я хоть холодное пожую.
Не тут-то было! Взяла зубочистку, ковыряет в зубах, ждет меня. Я со вздохом поднимаюсь:
– Что-то нет аппетита.
С Иваном Дмитриевичем сталкиваемся в буфете. Поглощаем бутерброды, запиваем соком. Люди воспитанные, о том, что от женщины нестерпимо несет, понятное дело, не говорим. Только переглядываемся и смущенно улыбаемся.
Ужин, завтрак, обед, ужин и так далее – три дня. Голод не тетка, ноги сами ведут в столовую. А там сплошные мучения, привыкнуть невозможно. Едва проветришься – газовая атака – кусок в горло не лезет. Есть простой выход: попроситься за другой столик. Неудобно. Что скажешь диетсестре? Избавьте от соседки, которая духами увлекается? Обидишь человека, ранишь женщину.
У меня нюх овчарки. Я по запаху определяю: провел муж вечер у матушки, у сестры или бесстыдно врет. Сильные ароматы действуют на меня оглушающе, вроде удара дубиной по голове.
Буфетчица уже смотрит на нас с Иваном Дмитриевичем как на умалишенных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46