– Людмила, остановись, не мельтеши! Ты серьезно думаешь оставить это, – Егор качнул ребенка, – нам?
– Конечно! Радость-то какая негаданная! Устала я сегодня как собака, а сердце поет.
– Ты с ума сошла! Соображенье включи, память напряги. Вспомни, сколько мороки с детьми, как ночи не спать, когда болеют, потом хулиганят, из рогатки друг другу в глаза пуляют. А школа? Родительские собрания, дневники, контрольные… – Егор даже застонал, представив, что потребуется заново проходить все этапы. – Между нами, девочками! Я не согласный!
Люда молча взяла у него ребенка, прижала у груди, села на стул и вбуровилась глазами в Егора. Смотрела так, будто раскрыла в муже страшные пороки, будто прожила ошибочную жизнь с подлецом и негодяем или, по меньшей мере, просто сукиным сыном.
Егор знал Людмилу как никто другой. Она бывала крикливой: верещит про деньги, пропитые с дружками, а зима на носу, на что сапожки покупать? В долги влезать, потому что Егор алкоголик? Честно говоря, пропитого и на полсапога не тянуло, и в коробочке из-под духов «Ландыш серебристый», еще на свадьбу подаренных, всегда наличность имелась. Но Егор дипломатично давал жене поупражнять голосовые связки. Минуты три, больше не выдерживал. Бывало, Люда из-за чепухи, вроде сломавшейся стиральной машины, которой сто лет в обед, пускала слезы. И заливалась как по покойнику. Тоже терпимо – пусть дурь выпустит. Но самое тяжелое, по сердцу бьющее, когда жена молчала. Смотрела и молчала. Как сейчас. Да и было такое только раз в жизни. Когда Люда дочкой, вторым ребенком, забеременела. А у Егора очередь на машину подходила, спал и видел, как на собственных «Жигулях» разъезжает. Но у них еще кредит за холодильник был не выплачен, а деньги на машину, под процент, обещала двоюродная сестра, которая с мужем на северах нефть добывала. Элементарные подсчеты: траты на второго ребенка, хотя и первый потребляет наличность, будь здоров, Людина зарплата – в минус, декретных кот наплакал, плюс кредит, плюс долг за машину – этого не потянуть. Вот Егор и предложил аборт. А что? Не первый поди, уже два было. И сеструха, которая на северах, в отпуск приезжала, хвасталась: «Мой-то! Чистый зверь, и мороз его не берет. Каждые полгода на аборт ложусь». Данные аргументы привел Егор жене. Убедительно доказывал, с расчетами. А Люда смотрела и молчала. Не на листочек, где он суммы в столбик складывал, смотрела, а ему в лицо. И в глазах ее даже не упреки и обвинения стояли, а страх, боль и немой вопрос: «Неужели я ошиблась в тебе?»
– Значит, это будет только мой ребенок, моя доченька, – с трудом разомкнув губы, тихо сказала тогда Люда.
Встала и ушла, на диван легла, калачиком свернулась, носом в стенку. И Егор отчетливо понял, что тут не игра, не вопли-сопли бабьи, не дурь, не блажь, а настоящий перелом судьбы. Их с Людой судьбы. Не сразу раскаялся, час-полтора нервно курил. И чем больше мысленно аргументов за свою точку зрения приводил, тем отчетливее понимал, что надо прощение просить.
Стоял тогда на коленях перед диваном, слова говорил, от «Жигулей» отказывался и был согласный на все-все-все… Правильные действия! Ведь не уступи Людочке, не родилась бы дочка и вычеркнулись из жизни наисладкие моменты.
Теперь ситуация аналогичная. То есть совершенно не схожая. Ребенок не от Егора зачат, не в животе у Люды пребывал. Называя вещи своими именами, с помойки детеныш. И мы его с бухты-барахты усыновляем?
– Люда, ты не молчи, – просил Егор. – Говори, что на душе.
– Нам его… – с трудом, как двадцать лет назад, когда судьба дочки решалась, разомкнула губы Люда, – послал…
– Ой, не надо! – Егору не хватило терпения дослушать. – Бог послал? Далеко и надолго? Мама к тебе приходила? Люд, но ты же современная женщина, в церковь не ходишь, хоть и верующая. Твоя мама давно на том свете, а перед смертью, после инсульта умом тронувшись, несла такую галиматью, нарочно не придумаешь.
– Да, – неожиданно согласилась Люда, – мама ни при чем. Это у меня сдвиг легкий на фоне переживаний.
– Вот-вот! – радостно подхватил Егор. – Наводи на резкость. Зачем нам чужое дитя с неизвестной наследственностью?
– А ведь это ты его спас от смерти, – покачала головой Люда. – Вторую жизнь дал человеку.
– И что мне теперь? Раскаиваться? Или вешать хомут на шею?
– Как хочешь, – опустила Люда голову, поцеловала ребенка в темечко. – Но я уже отпустить его в казенные дома не могу. Прирос он ко мне, Егорушка, кожей и кровью.
– Прям так и прирос? Меньше чем за сутки?
– Да, на уровне подсознания.
Их дочь щеголяла подобными словечками. Например, приезжая на каникулы, с усмешкой рассказывала, что моет вечером обувь. Пришла домой, в тазике помыла, на газетку поставила. Бессмыслица! Завтра утром снова по грязной улице топать. Но мама приучила, и теперь – на уровне подсознания.
Подхватив у дочери «уровень подсознания», Люда и Егор прибегали к выражению, когда хотели сказать: ничего поделать с собой не могу, хоть режь меня.
Когда приехали милиция и перевозка медицинская, Егор вовсе не согласился с решением жены усыновить подкидыша. В поступках и поведении Егора сыграли роль три обстоятельства. Во-первых, он был голоден, даже стародавних пельменей не поел. Голодным Егор бывал импульсивен, зол и непрошибаемо упрям. Насытившись, превращался в благодушного, покладистого добряка. Во-вторых, Егор не переносил, когда от него требовали поступков, которые он сам еще не признал правильными. В-третьих, свою семью, дом (квартиру) он считал крепостью, в которую без приглашения никто не смеет соваться. Это смахивало на древний инстинкт первобытных людей: самец построил гнездо (логово, нору), оборудовал пещеру – попробуй сунься, прибью. Дочка шутила: «Папа у нас орел, гнезда охранитель, а мама-наседка. Вместо яиц, правда, консервы – варенье да огурцы с помидорами, маринованными и солеными». А сама трескала консервы за обе щеки!
Людмила с ребенком забаррикадировалась в спальне. Там давно ручка дверная заедала, язычок клинило, дверь только изнутри можно открыть. Люда мужа просила – почини. Но не настаивала, идею вынашивала двери поменять, ремонт сделать, накопив денег. У них так часто бывало – с мелочи начнется, большим делом закончится.
Открыть дверь спальни труда не составляло. Надави Егор плечом на косяк, стукни коленом – и дверь распахнется. Но еще не хватало при чужих людях к родной жене с боем пробираться!
Чужими людьми были: фельдшерица – пожилая, упитанная, точно снежная баба сверху прибитая, расплывшаяся, в белом халате; и участковый милиционер Мишка, который никакого трепета не вызывал, поскольку учился в одном классе с сыном Егора. Они прошествовали до зала – большой комнаты, куда их Егор невольно допустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46