Бехайм отыскал в грязи край спрятанной чугунной ставни, схватил ее и, с трудом приподняв, потащил к яме.
– Что ты делаешь? – взвилась Александра, вцепившись в него. – Пусть горит! Он же нас чуть не убил! Сожги его!
Но он высвободился, поволок ставню дальше и бросил, накрыв воду вместе с мечущимся в ней от боли пленником.
Александра ухватилась за ставню, пытаясь открыть яму, но Бехайм оттолкнул ее. Она взвыла от ярости, бросилась на него и вонзила ногти ему в лицо. Он снова отшвырнул ее. Заметив у края ямы сломанную сосновую ветку с острым концом, он поднял ее и, когда Александра снова кинулась на него, резко отпихнул ее, отчего она пошатнулась в сторону валуна. Не дав ей собраться с силами, он прыгнул на нее, опрокинул над камнем, разорвал на груди платье и кружевное белье, приставил острие ветки к внутренней стороне левой груди и надавил. На веснушчатой белой коже проступила капля алой крови. Александра, словно окаменев, прекратила борьбу. Глаза ее были как круги отраженного света, как замерзшие водовороты в зеленой реке. Бушевавший в нем гаев помог ему не отвести глаз от ее ослепляющего взора.
– Пора тебя прикончить, – сказал он. – Не знаю, почему я медлю.
– Ты такой же умалишенный, как Агенор! Чем я заслужила…
– Ты предала меня!
– Да? А перед тем пыталась пожертвовать ради тебя жизнью. Какой мне смысл после этого предавать тебя? Никакого. Оба раза я просто хотела отвлечь Агенора, выиграть время.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Очень убедительно у тебя получилось.
– Я убедительна во всем, что делаю. Особенно в том, что делаю по убеждению.
– И даже в том, что было сейчас?
Она щелкнула языком и зубами.
– Может быть, хватит? Ты не убьешь меня.
– Ты в этом уверена?
– Уверена.
– С какой стати мне быть милосердным?
– Потому что я нужна тебе.
Сначала он подумал, что она издевается, хотя в голосе ее не было и намека на насмешку. Она смотрела прямо, открыто, и ему показалось, что она распахивает перед ним себя. Он усмехнулся было, но вышло как-то притворно – он сам это услышал.
– Я могу отпустить тебя, – сказал он, – только при условии, что ты оставишь Агенора мне. Его судьбу будет решать Патриарх.
– То есть этот «кусок дерьма»?
Бехайм не обратил внимания.
– Поклянись, что не тронешь его.
– У меня пропало желание его трогать. Я остыла. А что до его судьбы – так она уже решена. Он сгорит. Здесь или на башнях замка – Патриарху это все равно.
– Поклянись.
– Ну, раз тебе так нужно. – Она пожала плечами. – Клянусь, я не причиню ему вреда.
Он перестал давить веткой, отшвырнул ее и, приподнявшись, отстранился от Александры.
– Ты кое-что забыл, – сказала она, так и оставаясь полулежать на валуне.
– Что же?
– Вот это. – Она показала на набухавшую бисеринку крови, рубиновую капельку у себя на груди. – Ты пустил мне кровь. Теперь, чтобы не нарушать традицию, ты должен испить ее.
Капля скатилась на живот, оставив блестящий след, на ее месте появилась другая. Это было волнующее зрелище.
– По-моему, – смущенно сказал он, – этот случай выходит за рамки писаной традиции.
– Не важно, – сказала она. – Я так хочу. Она вскинула руки, забросила их за голову и улыбнулась. Ее растрепанные волосы, ярко-рыжие на солнце, идеально обрамляли ее лицо. Он не мог оторвать взгляда от ее прелестных грудей. У него запылали щеки.
– Глупо как-то, – сказал он. – Сейчас не время.
– Наслаждение не бывает глупым. Это дело серьезное. А сейчас все особенно серьезно.
– Я тебя не понимаю.
Она долго ничего не отвечала. Рядом, в подлеске, хрустя ветками и шумя листьями, пробежал, должно быть, какой-то зверек. Солнце зашло за облако на несколько мгновений, потом выплыло снова. В этой тишине было что-то многозначительное, как будто какое-то божество устремила свой взгляд в их сторону, подумал Бехайм. И от этой наполненности безмолвия он почувствовал себя сильнее. Все тревоги этого дня как будто вдруг улеглись. Сосны стояли, словно какие-то необыкновенные пехотинцы – великаны в мохнатых темно-зеленых шинелях, свет стал вдруг мягким, как мед, лесные шорохи были шепотом духов, а валун – жертвенным камнем.
– Пей, – сказала Александра так тихо, что ее голос едва не заглушил шум налетевшего ветра в листве. – Ради меня. Ради себя. Пей.
У ее грудей был вкус пота и духов, а у крови острый аромат, не сложный, как он ожидал, но простой, беспримесный. Он согревал, придавал сил, но не опьянял – лишь кружил голову, как всякая кровь. Вобрав в себя новую каплю, Бехайм дочиста вылизал грудь и положил на нее голову. Александра перебирала пальцами его волосы. Тоже просто и непосредственно, и на сердце у него было легко. Ему захотелось большего.
– Поцелуй, – лениво попросила она, потянув его к себе, стараясь приблизить его лицо к своему. – Поцелуй меня. Всего один раз.
Ее губы разомкнулись, принимая в себя его язык, руки чертили на его груди нежный, обольщающий узор. Она расставила ноги, и его член уткнулся в податливую жаркую промежность. Он представил себе, как они снова могли бы быть вместе. Он двигался бы с ней в горячей смоле, летел бы сквозь солнце к ветру и тишине, шествовал бы по белоснежному дворцу сознания, наводненному жаром, а потом, побыв вне времени, сгустившегося, как толпа вокруг уличного происшествия, когда накопившееся напряжение ждет выхода, выплыл бы наружу, как выплыл после этого одного поцелуя, пробудившего его, в одно из тех ослепительных мгновений, когда ты выходишь из клубящегося парижского тумана в сверкающую огнями реальность, наполненную звонким смехом и музыкой, или просыпаешься наконец от кошмара наяву, в котором метался и ворочался долгие годы, или вдруг отрываешь взгляд от письменного стола, заваленного отчетами о дюжине нераскрытых жестоких убийств, или от шахматной доски, на которой проигрываешь партию, или от еще дышащего тела молодой женщины, чьей невыносимо сладкой кровью ты только что утолил жажду, и в этом мгновении заключено все, весь рожденный мир, вмещенный в одно мимолетное впечатление, сияющее и прозрачное, словно освещенное молнией, выражающее то, что есть, совершеннее и полнее, чем любая картина в Лувре, и в этот миг все становится свежим и необыкновенным в его яркости, словно ты – пришелец из Атлантиды, или My, или из мифического небесного мира, и ты раз и навсегда понимаешь, что истина, которую ты всю жизнь искал, – это никакая не Тайна. Она, как всякая истина, в простой ясности, которой не нужны никакие толкования и разборы, которая сама в себе. Она может явиться в обличье прелестной девушки в клетчатом фартуке, накрывающей столы перед «Японским кафе» у самой опушки Булонского леса, может – в расположении груш и сыра на блюде в каннском отеле, вытечь из ран мальчика-самоубийцы, рисовавшего лазурные крылья у себя вокруг глаз, красовавшегося по утрам нагим перед зеркалом и представлявшего себя знаменитой куртизанкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Что ты делаешь? – взвилась Александра, вцепившись в него. – Пусть горит! Он же нас чуть не убил! Сожги его!
Но он высвободился, поволок ставню дальше и бросил, накрыв воду вместе с мечущимся в ней от боли пленником.
Александра ухватилась за ставню, пытаясь открыть яму, но Бехайм оттолкнул ее. Она взвыла от ярости, бросилась на него и вонзила ногти ему в лицо. Он снова отшвырнул ее. Заметив у края ямы сломанную сосновую ветку с острым концом, он поднял ее и, когда Александра снова кинулась на него, резко отпихнул ее, отчего она пошатнулась в сторону валуна. Не дав ей собраться с силами, он прыгнул на нее, опрокинул над камнем, разорвал на груди платье и кружевное белье, приставил острие ветки к внутренней стороне левой груди и надавил. На веснушчатой белой коже проступила капля алой крови. Александра, словно окаменев, прекратила борьбу. Глаза ее были как круги отраженного света, как замерзшие водовороты в зеленой реке. Бушевавший в нем гаев помог ему не отвести глаз от ее ослепляющего взора.
– Пора тебя прикончить, – сказал он. – Не знаю, почему я медлю.
– Ты такой же умалишенный, как Агенор! Чем я заслужила…
– Ты предала меня!
– Да? А перед тем пыталась пожертвовать ради тебя жизнью. Какой мне смысл после этого предавать тебя? Никакого. Оба раза я просто хотела отвлечь Агенора, выиграть время.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Очень убедительно у тебя получилось.
– Я убедительна во всем, что делаю. Особенно в том, что делаю по убеждению.
– И даже в том, что было сейчас?
Она щелкнула языком и зубами.
– Может быть, хватит? Ты не убьешь меня.
– Ты в этом уверена?
– Уверена.
– С какой стати мне быть милосердным?
– Потому что я нужна тебе.
Сначала он подумал, что она издевается, хотя в голосе ее не было и намека на насмешку. Она смотрела прямо, открыто, и ему показалось, что она распахивает перед ним себя. Он усмехнулся было, но вышло как-то притворно – он сам это услышал.
– Я могу отпустить тебя, – сказал он, – только при условии, что ты оставишь Агенора мне. Его судьбу будет решать Патриарх.
– То есть этот «кусок дерьма»?
Бехайм не обратил внимания.
– Поклянись, что не тронешь его.
– У меня пропало желание его трогать. Я остыла. А что до его судьбы – так она уже решена. Он сгорит. Здесь или на башнях замка – Патриарху это все равно.
– Поклянись.
– Ну, раз тебе так нужно. – Она пожала плечами. – Клянусь, я не причиню ему вреда.
Он перестал давить веткой, отшвырнул ее и, приподнявшись, отстранился от Александры.
– Ты кое-что забыл, – сказала она, так и оставаясь полулежать на валуне.
– Что же?
– Вот это. – Она показала на набухавшую бисеринку крови, рубиновую капельку у себя на груди. – Ты пустил мне кровь. Теперь, чтобы не нарушать традицию, ты должен испить ее.
Капля скатилась на живот, оставив блестящий след, на ее месте появилась другая. Это было волнующее зрелище.
– По-моему, – смущенно сказал он, – этот случай выходит за рамки писаной традиции.
– Не важно, – сказала она. – Я так хочу. Она вскинула руки, забросила их за голову и улыбнулась. Ее растрепанные волосы, ярко-рыжие на солнце, идеально обрамляли ее лицо. Он не мог оторвать взгляда от ее прелестных грудей. У него запылали щеки.
– Глупо как-то, – сказал он. – Сейчас не время.
– Наслаждение не бывает глупым. Это дело серьезное. А сейчас все особенно серьезно.
– Я тебя не понимаю.
Она долго ничего не отвечала. Рядом, в подлеске, хрустя ветками и шумя листьями, пробежал, должно быть, какой-то зверек. Солнце зашло за облако на несколько мгновений, потом выплыло снова. В этой тишине было что-то многозначительное, как будто какое-то божество устремила свой взгляд в их сторону, подумал Бехайм. И от этой наполненности безмолвия он почувствовал себя сильнее. Все тревоги этого дня как будто вдруг улеглись. Сосны стояли, словно какие-то необыкновенные пехотинцы – великаны в мохнатых темно-зеленых шинелях, свет стал вдруг мягким, как мед, лесные шорохи были шепотом духов, а валун – жертвенным камнем.
– Пей, – сказала Александра так тихо, что ее голос едва не заглушил шум налетевшего ветра в листве. – Ради меня. Ради себя. Пей.
У ее грудей был вкус пота и духов, а у крови острый аромат, не сложный, как он ожидал, но простой, беспримесный. Он согревал, придавал сил, но не опьянял – лишь кружил голову, как всякая кровь. Вобрав в себя новую каплю, Бехайм дочиста вылизал грудь и положил на нее голову. Александра перебирала пальцами его волосы. Тоже просто и непосредственно, и на сердце у него было легко. Ему захотелось большего.
– Поцелуй, – лениво попросила она, потянув его к себе, стараясь приблизить его лицо к своему. – Поцелуй меня. Всего один раз.
Ее губы разомкнулись, принимая в себя его язык, руки чертили на его груди нежный, обольщающий узор. Она расставила ноги, и его член уткнулся в податливую жаркую промежность. Он представил себе, как они снова могли бы быть вместе. Он двигался бы с ней в горячей смоле, летел бы сквозь солнце к ветру и тишине, шествовал бы по белоснежному дворцу сознания, наводненному жаром, а потом, побыв вне времени, сгустившегося, как толпа вокруг уличного происшествия, когда накопившееся напряжение ждет выхода, выплыл бы наружу, как выплыл после этого одного поцелуя, пробудившего его, в одно из тех ослепительных мгновений, когда ты выходишь из клубящегося парижского тумана в сверкающую огнями реальность, наполненную звонким смехом и музыкой, или просыпаешься наконец от кошмара наяву, в котором метался и ворочался долгие годы, или вдруг отрываешь взгляд от письменного стола, заваленного отчетами о дюжине нераскрытых жестоких убийств, или от шахматной доски, на которой проигрываешь партию, или от еще дышащего тела молодой женщины, чьей невыносимо сладкой кровью ты только что утолил жажду, и в этом мгновении заключено все, весь рожденный мир, вмещенный в одно мимолетное впечатление, сияющее и прозрачное, словно освещенное молнией, выражающее то, что есть, совершеннее и полнее, чем любая картина в Лувре, и в этот миг все становится свежим и необыкновенным в его яркости, словно ты – пришелец из Атлантиды, или My, или из мифического небесного мира, и ты раз и навсегда понимаешь, что истина, которую ты всю жизнь искал, – это никакая не Тайна. Она, как всякая истина, в простой ясности, которой не нужны никакие толкования и разборы, которая сама в себе. Она может явиться в обличье прелестной девушки в клетчатом фартуке, накрывающей столы перед «Японским кафе» у самой опушки Булонского леса, может – в расположении груш и сыра на блюде в каннском отеле, вытечь из ран мальчика-самоубийцы, рисовавшего лазурные крылья у себя вокруг глаз, красовавшегося по утрам нагим перед зеркалом и представлявшего себя знаменитой куртизанкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70