Я могу сказать только то, что это очень маловероятно. Ради господа бога, парни! Рон Гарднер! Кроме того, я лично видел Китинга во вторник утром. У меня были дела в Вестминстере, а поскольку кое-какие вещи нужно было обсудить с Китингом лично, я позвонил ему на квартиру. Он точно ничего не говорил ни о каких проблемах. Напротив, казалось, был в превосходном расположении духа и не мог дождаться этой игры вечером.
– Во вторник утром… – повторил Г. М., усиленно над чем-то размышляя. – Тогда он все еще намеревался прийти на твой вечер? Так? Значит, что-то, что произошло между утром вторника и вечером вторника, когда он сообщил Франсис Гейл, что не сможет пойти. Что-то заставило Китинга изменить его решение. О, черт возьми! Я говорил Мастерсу, что в этом деле могут быть очевидные вопросы. – Некоторое время Г. М. помолчал. – Давай вернемся к тому, что Мастерс считает самым главным вопросом этого дела. Джереми Дервент. Дженет Дервент. Филипп Китинг. Рональд Гарднер. Франсис Гейл. Бенджамин Соар… Джем, кто из них стащил револьвер из твоего дома?
– Генри, я не знаю, – ответил Дервент.
Установилось молчание.
– Я боялся, что ты так и скажешь, – признал Г. М. – Маленький джокер в этом деле слишком незначителен, чтобы увидеть, как кто-то стащил огромную пушку 45-го калибра прямо у тебя из-под носа. И тем не менее ты был хозяином. Ты должен был быть более наблюдательным, чем, скажем, Франсис Гейл.
Прикрыв глаза, словно желая сосредоточиться, Дервент постучал сложенными пальцами по столу.
– Согласен. Давайте посмотрим, смогу ли я что-нибудь вспомнить. Приблизительно в половине десятого у моей жены разболелась голова и она ушла с вечера. Я точно помню, что в это время револьвер лежал на каминной полке в гостиной в передней части дома. Мы еще поиграли в убийство после того, как моя жена нас оставила. Мы сидели в гостиной и болтали. Приблизительно в половине двенадцатого Филипп Китинг заявил, что ему пора уходить. Остальные тоже решили распрощаться. Я спросил мужчин, не выпьют ли они со мной по стаканчику в моей студии в глубине дома. Они согласились, и мисс Гейл составила нам компанию. Я был последним, кто покидал гостиную. Тогда и заметил, что револьвер все еще лежит на каминной полке, и напомнил себе, что должен сказать Рональду Гарднеру, чтобы он не забыл забрать его, когда будет уходить. Пока я ясно излагаю? – При этих словах он резко открыл глаза и закрыл их снова. – Мы отправились в мою студию. Четверо из нас пили виски с содовой, а мисс Гейл – легкое шерри. Никто из нас за это время не покидал комнату. Мисс Гейл, как я вам уже сказал, была несколько возбуждена в тот вечер. Слегка пригубив шерри, она неожиданно выказала некоторые признаки замешательства, если не сказать больше. Вдруг расплакалась, извинилась и почти что выбежала из комнаты. Мы были удивлены. Рональд Гарднер допил свое виски и довольно торопливо последовал за ней, объявив, что она пообещала отвезти его домой на своей машине. Я дошел с Гарднером до парадной двери. Он не подходил к двери гостиной, которая, я полагаю, была закрыта. Я напомнил ему о револьвере. Он ответил мне что-то в таком духе – я цитирую по памяти: «О, точно, он должен быть в надежных руках». Тогда я понял это так, что он оставляет револьвер, поскольку торопился уехать с мисс Гейл и не собирается в данный момент беспокоиться о нем. Мисс Гейл была уже в своей машине. Я дошел с Роном до ворот и видел, как они уехали.
Когда я вернулся в дом, мистер Соар стоял у входной двери. Филипп Китинг брал шляпу с полки для шляп в холле. Я не знаю, заходил ли кто-либо из них в гостиную. У Филиппа Китинга была машина, а мистер Соар решил пройтись до станции метро «Ноттинг-Хилл». Только тогда, когда я стал запирать дом и гасить огни, я заметил, что револьвера нет. Тогда-то я и подумал, что не понял смысла слов Гарднера. Я и сейчас их не понимаю. Вот и все.
Хотя его сигара уже давно сгорела, адвокат стряхнул ее в пепельницу. Затем его глаза снова медленно повернулись к Г. М., в них блеснул живой ум. Поллард надолго запомнил, как он выглядел в эту минуту: скудные седые волосы, которые были слегка растрепаны, легкая улыбка, худое запястье, застывшее над пепельницей, словно он собирался передвинуть шахматную фигуру… За стенами летнего домика крепчал ветер, в саду мела метель из белых цветов.
– Никаких вопросов, Генри?
– Никаких вопросов. Думаю, ты сказал все, что хотел сказать, – отозвался Г. М. и поднялся. – Итак, теперь, я полагаю, нам лучше уйти. Мне есть над чем подумать сегодня вечером.
– Твое любопытство удовлетворено?
– Мое любопытство? Ты же знаешь, что нет. – Г. М. довольно резко обернулся. – Я думаю о том, что сейчас у тебя на уме. Я ценю твое вежливое старомодное отношение. Ценю, что ты не желаешь сказать ни о ком ничего плохого, допуская, что тот, кто мог стянуть пушку, мог совершить и это немыслимое убийство в доме номер 4 на Бервик-Террас…
– Это не вежливость. Это осторожность.
– Знаю. Они часто приводят к одному и тому же. Но вот чего я не могу понять: с чего это ты так вежлив, рассуждая о предмете мебели.
– Прошу меня простить?
Г. М. шмыгнул носом.
– У меня есть друг по имени Мастерс. Его вечным страшилищем являются вещи, которые не могут произойти, но которые происходят: как, например, сегодняшнее убийство. Наружное наблюдение, чудо в мансарде, когда убийца растворился без следа, – это самая головоломная загадка во всем этом деле. И тем не менее тебя это не встревожило; ты даже не поинтересовался этим хотя бы на минуточку; ты даже не упомянул об этом. Хотел бы я знать почему? Даже если комната тебя не интересует. Я говорил тебе о куче мебели, которую перевозчики привезли туда, – стул красного дерева, стол красного дерева, хороший ковер, диван… И ты не заговорил, не сказал: «Я ничего не знаю об остальной мебели, но перевозчики не привозили тот диван».
Потому что перевозчики не привозили его, Джем. Это не просто логический вывод; все это заметили. Это был старый, потрепанный диван. Когда я хлопнул по нему рукой, пыль поднялась облаком. Так что его оставили в доме, скорее всего, последние наниматели, когда переезжали. И мне просто интересно…
– Почему я не упомянул о нем? Но слушай! – весело запротестовал Дервент. – Конечно, я не упоминал о нем. Я не думал, что это важно. Да, этот диван принадлежал нам, и мы оставили его в старом доме, хотя его очень любила Дженет. Осмелюсь сказать, он давал ей ощущение восточной роскоши. Даже когда стал чересчур ветхим, его перенесли в мансарду вместо того, чтобы выбросить или кому-нибудь отдать.
– Да, у него, похоже, есть какая-то особая привлекательность, – подхватил Г. М. – Франсис Гейл глаз с него не спускала. Она так им интересовалась, что больше ни на что не смотрела, даже не заметила чайных чашек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Во вторник утром… – повторил Г. М., усиленно над чем-то размышляя. – Тогда он все еще намеревался прийти на твой вечер? Так? Значит, что-то, что произошло между утром вторника и вечером вторника, когда он сообщил Франсис Гейл, что не сможет пойти. Что-то заставило Китинга изменить его решение. О, черт возьми! Я говорил Мастерсу, что в этом деле могут быть очевидные вопросы. – Некоторое время Г. М. помолчал. – Давай вернемся к тому, что Мастерс считает самым главным вопросом этого дела. Джереми Дервент. Дженет Дервент. Филипп Китинг. Рональд Гарднер. Франсис Гейл. Бенджамин Соар… Джем, кто из них стащил револьвер из твоего дома?
– Генри, я не знаю, – ответил Дервент.
Установилось молчание.
– Я боялся, что ты так и скажешь, – признал Г. М. – Маленький джокер в этом деле слишком незначителен, чтобы увидеть, как кто-то стащил огромную пушку 45-го калибра прямо у тебя из-под носа. И тем не менее ты был хозяином. Ты должен был быть более наблюдательным, чем, скажем, Франсис Гейл.
Прикрыв глаза, словно желая сосредоточиться, Дервент постучал сложенными пальцами по столу.
– Согласен. Давайте посмотрим, смогу ли я что-нибудь вспомнить. Приблизительно в половине десятого у моей жены разболелась голова и она ушла с вечера. Я точно помню, что в это время револьвер лежал на каминной полке в гостиной в передней части дома. Мы еще поиграли в убийство после того, как моя жена нас оставила. Мы сидели в гостиной и болтали. Приблизительно в половине двенадцатого Филипп Китинг заявил, что ему пора уходить. Остальные тоже решили распрощаться. Я спросил мужчин, не выпьют ли они со мной по стаканчику в моей студии в глубине дома. Они согласились, и мисс Гейл составила нам компанию. Я был последним, кто покидал гостиную. Тогда и заметил, что револьвер все еще лежит на каминной полке, и напомнил себе, что должен сказать Рональду Гарднеру, чтобы он не забыл забрать его, когда будет уходить. Пока я ясно излагаю? – При этих словах он резко открыл глаза и закрыл их снова. – Мы отправились в мою студию. Четверо из нас пили виски с содовой, а мисс Гейл – легкое шерри. Никто из нас за это время не покидал комнату. Мисс Гейл, как я вам уже сказал, была несколько возбуждена в тот вечер. Слегка пригубив шерри, она неожиданно выказала некоторые признаки замешательства, если не сказать больше. Вдруг расплакалась, извинилась и почти что выбежала из комнаты. Мы были удивлены. Рональд Гарднер допил свое виски и довольно торопливо последовал за ней, объявив, что она пообещала отвезти его домой на своей машине. Я дошел с Гарднером до парадной двери. Он не подходил к двери гостиной, которая, я полагаю, была закрыта. Я напомнил ему о револьвере. Он ответил мне что-то в таком духе – я цитирую по памяти: «О, точно, он должен быть в надежных руках». Тогда я понял это так, что он оставляет револьвер, поскольку торопился уехать с мисс Гейл и не собирается в данный момент беспокоиться о нем. Мисс Гейл была уже в своей машине. Я дошел с Роном до ворот и видел, как они уехали.
Когда я вернулся в дом, мистер Соар стоял у входной двери. Филипп Китинг брал шляпу с полки для шляп в холле. Я не знаю, заходил ли кто-либо из них в гостиную. У Филиппа Китинга была машина, а мистер Соар решил пройтись до станции метро «Ноттинг-Хилл». Только тогда, когда я стал запирать дом и гасить огни, я заметил, что револьвера нет. Тогда-то я и подумал, что не понял смысла слов Гарднера. Я и сейчас их не понимаю. Вот и все.
Хотя его сигара уже давно сгорела, адвокат стряхнул ее в пепельницу. Затем его глаза снова медленно повернулись к Г. М., в них блеснул живой ум. Поллард надолго запомнил, как он выглядел в эту минуту: скудные седые волосы, которые были слегка растрепаны, легкая улыбка, худое запястье, застывшее над пепельницей, словно он собирался передвинуть шахматную фигуру… За стенами летнего домика крепчал ветер, в саду мела метель из белых цветов.
– Никаких вопросов, Генри?
– Никаких вопросов. Думаю, ты сказал все, что хотел сказать, – отозвался Г. М. и поднялся. – Итак, теперь, я полагаю, нам лучше уйти. Мне есть над чем подумать сегодня вечером.
– Твое любопытство удовлетворено?
– Мое любопытство? Ты же знаешь, что нет. – Г. М. довольно резко обернулся. – Я думаю о том, что сейчас у тебя на уме. Я ценю твое вежливое старомодное отношение. Ценю, что ты не желаешь сказать ни о ком ничего плохого, допуская, что тот, кто мог стянуть пушку, мог совершить и это немыслимое убийство в доме номер 4 на Бервик-Террас…
– Это не вежливость. Это осторожность.
– Знаю. Они часто приводят к одному и тому же. Но вот чего я не могу понять: с чего это ты так вежлив, рассуждая о предмете мебели.
– Прошу меня простить?
Г. М. шмыгнул носом.
– У меня есть друг по имени Мастерс. Его вечным страшилищем являются вещи, которые не могут произойти, но которые происходят: как, например, сегодняшнее убийство. Наружное наблюдение, чудо в мансарде, когда убийца растворился без следа, – это самая головоломная загадка во всем этом деле. И тем не менее тебя это не встревожило; ты даже не поинтересовался этим хотя бы на минуточку; ты даже не упомянул об этом. Хотел бы я знать почему? Даже если комната тебя не интересует. Я говорил тебе о куче мебели, которую перевозчики привезли туда, – стул красного дерева, стол красного дерева, хороший ковер, диван… И ты не заговорил, не сказал: «Я ничего не знаю об остальной мебели, но перевозчики не привозили тот диван».
Потому что перевозчики не привозили его, Джем. Это не просто логический вывод; все это заметили. Это был старый, потрепанный диван. Когда я хлопнул по нему рукой, пыль поднялась облаком. Так что его оставили в доме, скорее всего, последние наниматели, когда переезжали. И мне просто интересно…
– Почему я не упомянул о нем? Но слушай! – весело запротестовал Дервент. – Конечно, я не упоминал о нем. Я не думал, что это важно. Да, этот диван принадлежал нам, и мы оставили его в старом доме, хотя его очень любила Дженет. Осмелюсь сказать, он давал ей ощущение восточной роскоши. Даже когда стал чересчур ветхим, его перенесли в мансарду вместо того, чтобы выбросить или кому-нибудь отдать.
– Да, у него, похоже, есть какая-то особая привлекательность, – подхватил Г. М. – Франсис Гейл глаз с него не спускала. Она так им интересовалась, что больше ни на что не смотрела, даже не заметила чайных чашек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64