Небольшая толпа на парапете следовала за ним, не понимая, что он задумал. А Манлий теперь облачился в самые роскошные епископские одежды, сверкал епископским перстнем на пальце, внимательно вглядывался в лица на стене. И не обнаружил никого, наделенного реальной властью. Ни Феликса, ни его родичей.
Небольшая толпа колыхнулась, и, вновь подняв глаза, Манлий увидел Софию, которая бесстрастно смотрела на него со стены. По ее бокам стояли стражники, руки у нее были скованы. Свою бездарность Кай намеревался скрыть свирепой угрозой. Но он не понимал, когда угрозы пугают, а когда только пробуждают гнев.
Манлий снова поглядел на Софию, безмолвную и неподвижную. Она смотрела на него. И впервые их взгляды ничего не сказали друг другу. О чем она думала? Что творилось в ее мыслях? Она напугана или спокойна? Она наблюдает за ним, оценивает его? Одобряет или порицает? Ждет, подчинится ли он долгу или зову сердца? Как он их истолкует? Смирится ли с поражением или откажется быть устрашенным? Годы их бесед были отданы анализу отвлеченных идей. Настало время применить их на деле, настало время Софии увидеть, что на самом деле постиг ее лучший и последний ученик. Это он, во всяком случае, понял. Он больше не видел ни стен, ни людей, не заметил и слабый аромат жасмина в воздухе, внезапное безмолвие толпы на стене. Он сознавал только испытующий взгляд стоящей на стене Софии.
Приказав принести ларец, он вознес его над головой и опустился на колени в пыли.
— Благословенная Мария, истинная служанка Бога живущего, — начал он, — принесшая свет Божьего слова тем, кому недоступно понимание, прости нам наши прегрешения и помоги этим несчастным узреть их безрассудство. Молю тебя, во имя этой святой реликвии образумь их, положи конец раздорам, открой ворота города. Молю тебя, владычица, помоги, помоги ничтожным рабам своим, что готовятся подступиться к сим стенам, и дай им божественную силу одолеть эту твердыню. Пусть эти стены крепки, они — прах пред твоей мощью. Да рассыплются эти стены от их прикосновения, да падут под их ударами, рухнут по твоей воле. И отвори, владычица, сердца этих черных грешников, восставших против тебя, и пусть они не грешат более. Пусть они искренне раскаются, и твое милосердие и заступничество спасет их. Но если станут упорствовать они в своей греховности, пусть сокрушен будет их город, пусть их семьи рассеются, и да падет на них кара Господня.
Не самая длинная речь, но произнесенная со всей страстностью человека, сызмальства упражнявшегося в ораторском искусстве. Уже закончив и склонив голову, затем поднявшись с колен, он увидел, что уже добился желаемого. Опасение на лицах защитников обратилось в отчаяние, они побледнели и боязливо теребили оружие. Они не будут, не смогут ему противостоять.
Он отдал приказ, и, подступив к стене, шестеро воинов принялись рубить жалкий плетень. Через несколько минут в нем появились дыры, а затем он повалился с оглушительным треском. Воины оттащили в сторону обломки, побросали их в неглубокий ров и хором выкрикнули: «Слава святой Магдалине! Слава епископу!» Бросая оружие, защитники один за другим падали на колени, прижимали лбы к земле, а Манлий, осторожно переступая через обломки и камни, чтобы не споткнуться и не испортить эффект, прошел сквозь пролом в город.
— Пойдемте в базилику и вознесем благодарность за это избавление, — вскричал он. — А после я созываю собрание горожан.
Один воин торжественно нес перед ним пустой ларец, и Манлий прошел весь путь до базилики и ощущал настроение толпившихся горожан. Да, он одержал верх, но их сердца не завоевал. Он внушил им благоговейный страх, но надолго ли?
Оливье услышал шум, еще лежа рядом с Пизано на тюфяке. Собственно, шум его разбудил. Итальянец мирно храпел, но Оливье спал урывками: дурное настроение гнало сон. Рев толпы, приглушенный расстоянием, окончательно его разбудил, но он продолжал лежать, гадая, что бы это могло быть. Наконец он все же встал и, спотыкаясь, спустился вниз набрать воды из колодца, а также посмотреть, не осталось ли с вечера хлеба или похлебки.
Старуха была возбуждена — она только что вернулась и все видела собственными глазами.
— Слышали? Евреи убили женщину. Зарезали прямо на улице.
Она была вне себя от возбуждения, опьянена увиденным. Оливье не сразу сумел узнать от нее подробности, но, едва их услышав, повернулся и взбежал вверх по лестнице. Сердце у него отчаянно колотилось. Он изо всех сил затряс Пизано.
— Проснись, да проснись же!
Его друг медленно приподнялся, потом застонал и опять повернулся к стене. Оливье принялся бить его кулаками, заставляя очнуться.
— Да что с тобой такое? Отвяжись от меня.
Невзирая на то, что его разбудили тумаками, итальянец был в хорошем настроении. Он отлично выспался и видел сладкие сны; аромат Изабеллы еще льнул к его телу, воспоминания о ней были свежи в памяти.
— Пизано, ее убили.
Мгновение художник лежал неподвижно, пока эти слова доходили до него и обретали смысл. Потом рывком сел.
— Что?
Оливье повторил услышанное от старухи, и пока он излагал подробности, его друг снова со стоном упал на постель. По правде сказать, его чувства к Изабелле были так же малы, как ее к нему велики; он был польщен ее выбором, более чем рад подхватить изысканный плод, так легко упавший ему в руки, и опьянен пряным напитком из опасности и греха. Но Изабелла была для него случайным приключением, удовольствием, и его ужас лишь в малой степени объяснялся ее страшным концом. Нет, он сразу же понял, в какую беду попал.
— Что произошло вчера ночью? — спросил Оливье.
— Что произошло? А как ты думаешь?
— Не глупи, Лука.
— Я не знаю, что произошло, — сердито ответил тот. — Тебе лучше знать. Я-то был здесь.
— Когда она вышла из дома, ее кто-то схватил, затащил в проулок и перерезал ей горло. А теперь за это убивают евреев.
— Так, может, они это и сделали.
— Лука, когда я шел по улице, из проулка вышел граф де Фрежюс.
— Господи!
— Вставай. Нам нужно пойти к магистрату и остановить их.
Внезапно итальянец во всей полноте осознал, какая ему грозит опасность. Если де Фрежюс хладнокровно зарезал собственную жену, что он сделает с тем, кто оскорбил его честь?
— Господи! — повторил он, еще глубже зарываясь в подушку. — Господи!
— Вставай! Вставай же, Лука.
— Ты что, думаешь, я спятил? — ответил художник, несколько овладев собой, потом вскочил и начал нашаривать в потемках одежду.
Он заметался по комнате, собирая одежду, кисти и краски и торопливо запихивая из в большую холщовую сумку; в каждом его движении сквозила паника.
— Что ты делаешь?
— А ты как думаешь? Уношу поскорее ноги.
— Ты не можешь. Ты должен пойти к магистрату и рассказать правду.
— Нет, это ты, верно, лишился рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Небольшая толпа колыхнулась, и, вновь подняв глаза, Манлий увидел Софию, которая бесстрастно смотрела на него со стены. По ее бокам стояли стражники, руки у нее были скованы. Свою бездарность Кай намеревался скрыть свирепой угрозой. Но он не понимал, когда угрозы пугают, а когда только пробуждают гнев.
Манлий снова поглядел на Софию, безмолвную и неподвижную. Она смотрела на него. И впервые их взгляды ничего не сказали друг другу. О чем она думала? Что творилось в ее мыслях? Она напугана или спокойна? Она наблюдает за ним, оценивает его? Одобряет или порицает? Ждет, подчинится ли он долгу или зову сердца? Как он их истолкует? Смирится ли с поражением или откажется быть устрашенным? Годы их бесед были отданы анализу отвлеченных идей. Настало время применить их на деле, настало время Софии увидеть, что на самом деле постиг ее лучший и последний ученик. Это он, во всяком случае, понял. Он больше не видел ни стен, ни людей, не заметил и слабый аромат жасмина в воздухе, внезапное безмолвие толпы на стене. Он сознавал только испытующий взгляд стоящей на стене Софии.
Приказав принести ларец, он вознес его над головой и опустился на колени в пыли.
— Благословенная Мария, истинная служанка Бога живущего, — начал он, — принесшая свет Божьего слова тем, кому недоступно понимание, прости нам наши прегрешения и помоги этим несчастным узреть их безрассудство. Молю тебя, во имя этой святой реликвии образумь их, положи конец раздорам, открой ворота города. Молю тебя, владычица, помоги, помоги ничтожным рабам своим, что готовятся подступиться к сим стенам, и дай им божественную силу одолеть эту твердыню. Пусть эти стены крепки, они — прах пред твоей мощью. Да рассыплются эти стены от их прикосновения, да падут под их ударами, рухнут по твоей воле. И отвори, владычица, сердца этих черных грешников, восставших против тебя, и пусть они не грешат более. Пусть они искренне раскаются, и твое милосердие и заступничество спасет их. Но если станут упорствовать они в своей греховности, пусть сокрушен будет их город, пусть их семьи рассеются, и да падет на них кара Господня.
Не самая длинная речь, но произнесенная со всей страстностью человека, сызмальства упражнявшегося в ораторском искусстве. Уже закончив и склонив голову, затем поднявшись с колен, он увидел, что уже добился желаемого. Опасение на лицах защитников обратилось в отчаяние, они побледнели и боязливо теребили оружие. Они не будут, не смогут ему противостоять.
Он отдал приказ, и, подступив к стене, шестеро воинов принялись рубить жалкий плетень. Через несколько минут в нем появились дыры, а затем он повалился с оглушительным треском. Воины оттащили в сторону обломки, побросали их в неглубокий ров и хором выкрикнули: «Слава святой Магдалине! Слава епископу!» Бросая оружие, защитники один за другим падали на колени, прижимали лбы к земле, а Манлий, осторожно переступая через обломки и камни, чтобы не споткнуться и не испортить эффект, прошел сквозь пролом в город.
— Пойдемте в базилику и вознесем благодарность за это избавление, — вскричал он. — А после я созываю собрание горожан.
Один воин торжественно нес перед ним пустой ларец, и Манлий прошел весь путь до базилики и ощущал настроение толпившихся горожан. Да, он одержал верх, но их сердца не завоевал. Он внушил им благоговейный страх, но надолго ли?
Оливье услышал шум, еще лежа рядом с Пизано на тюфяке. Собственно, шум его разбудил. Итальянец мирно храпел, но Оливье спал урывками: дурное настроение гнало сон. Рев толпы, приглушенный расстоянием, окончательно его разбудил, но он продолжал лежать, гадая, что бы это могло быть. Наконец он все же встал и, спотыкаясь, спустился вниз набрать воды из колодца, а также посмотреть, не осталось ли с вечера хлеба или похлебки.
Старуха была возбуждена — она только что вернулась и все видела собственными глазами.
— Слышали? Евреи убили женщину. Зарезали прямо на улице.
Она была вне себя от возбуждения, опьянена увиденным. Оливье не сразу сумел узнать от нее подробности, но, едва их услышав, повернулся и взбежал вверх по лестнице. Сердце у него отчаянно колотилось. Он изо всех сил затряс Пизано.
— Проснись, да проснись же!
Его друг медленно приподнялся, потом застонал и опять повернулся к стене. Оливье принялся бить его кулаками, заставляя очнуться.
— Да что с тобой такое? Отвяжись от меня.
Невзирая на то, что его разбудили тумаками, итальянец был в хорошем настроении. Он отлично выспался и видел сладкие сны; аромат Изабеллы еще льнул к его телу, воспоминания о ней были свежи в памяти.
— Пизано, ее убили.
Мгновение художник лежал неподвижно, пока эти слова доходили до него и обретали смысл. Потом рывком сел.
— Что?
Оливье повторил услышанное от старухи, и пока он излагал подробности, его друг снова со стоном упал на постель. По правде сказать, его чувства к Изабелле были так же малы, как ее к нему велики; он был польщен ее выбором, более чем рад подхватить изысканный плод, так легко упавший ему в руки, и опьянен пряным напитком из опасности и греха. Но Изабелла была для него случайным приключением, удовольствием, и его ужас лишь в малой степени объяснялся ее страшным концом. Нет, он сразу же понял, в какую беду попал.
— Что произошло вчера ночью? — спросил Оливье.
— Что произошло? А как ты думаешь?
— Не глупи, Лука.
— Я не знаю, что произошло, — сердито ответил тот. — Тебе лучше знать. Я-то был здесь.
— Когда она вышла из дома, ее кто-то схватил, затащил в проулок и перерезал ей горло. А теперь за это убивают евреев.
— Так, может, они это и сделали.
— Лука, когда я шел по улице, из проулка вышел граф де Фрежюс.
— Господи!
— Вставай. Нам нужно пойти к магистрату и остановить их.
Внезапно итальянец во всей полноте осознал, какая ему грозит опасность. Если де Фрежюс хладнокровно зарезал собственную жену, что он сделает с тем, кто оскорбил его честь?
— Господи! — повторил он, еще глубже зарываясь в подушку. — Господи!
— Вставай! Вставай же, Лука.
— Ты что, думаешь, я спятил? — ответил художник, несколько овладев собой, потом вскочил и начал нашаривать в потемках одежду.
Он заметался по комнате, собирая одежду, кисти и краски и торопливо запихивая из в большую холщовую сумку; в каждом его движении сквозила паника.
— Что ты делаешь?
— А ты как думаешь? Уношу поскорее ноги.
— Ты не можешь. Ты должен пойти к магистрату и рассказать правду.
— Нет, это ты, верно, лишился рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124