– Чтобы не было скучно.
– Натка, человечество создало целую индустрию развлечений и все продолжает скучать.
– Ну пусть хоть попробует! – настаивает она.
– Придется поднатужиться, брат-стажер, – решает Леша. – Попытайся нас чем-нибудь развлечь. Или хоть удивить.

* * *
Знаменский допрашивает простуженного мужчину лет сорока: Губенко.
– Гражданин следователь, ну ни сном, ни духом! – клянется тот. – Я как освободился, жена ультиматум поставила: если, говорит, еще хоть с одной уголовной рожей увижу, – конец. Высчитала, что до дому ходу двадцать две минуты. В восемнадцать ноль-ноль смена кончается, в восемнадцать десять я на проход­ной, в восемнадцать тридцать пять ужин на столе, и я должен быть как штык, иначе допрос похуже вашего. Хоть соседи, хоть кто хотите подтвердит!
– Жестокая женщина. Позавчера тоже весь вечер провели с женой?
– Она к сестре ездила. А я дома футбол смотрел.
– Хорошая была игра?
– Ну!!
– А куда же вы сломя голову бежали этак в середине второго тайма? Как раз невдалеке от ограбленного магазина?
Допрашиваемый шмыгает носом.
– Эх, мать честная…
– Так куда бежали?
– Футбол смотреть, – уныло говорит он.
– Забавно.
– Телевизор испортился, гражданин следователь. Острый момент, атака на наши ворота, а он, паразит, хлоп – и сдох. Пришлось бегом к дружку – досматривать.
– Не застали его?
– Почему? Застал. Если надо, он подтвердит.
– Но кто мне подтвердит, откуда вы прибежали к дружку? Кто подтвердит, что до той поры сидели дома у телевизора?
– Соседку спросите. Я сначала к ней рвался. Не пустила. Тут международного значения матч, а она муру смотрит, танцы ка­кие-то!
– Ну хорошо, допустим, все все подтвердят. Как мы определим промежуток, в который вас уже не было дома, но еще не было у приятеля?
– Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.
– Сколько из них вы препирались с соседкой?
– Показалось долго, но, наверно, минуты три.
– Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?
– Примерно полдороги.
– Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.
– Понятен… – мужчина тяжело вздыхает. – Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внима­ния, но как теперь рассуждаю – по разным признакам – в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.
– Где?
– Не помню.
– А если сосредоточиться?
– Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!
– В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахер­ской?., в метро?., в поликлинике?., сигаретами торгует?..
На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.
– Опишите его.
– Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.
– Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.
– Да ведь, гражданин следователь…
– Между прочим, товарищ следователь.
– Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…

* * *
Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.
– Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.
– Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.
– Вам – сестры, а Косте – хуже горькой редьки.
– Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.
– Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.
– Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.
– А то вы не смотрите!
Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.
Мухина переобувается в передней.
– В магазин? – осведомляется дед.
– Хлеба к обеду.
– А что на обед?
– Щи вчерашние да яичницу зажарю.
– Знаешь ведь, что нынче постный день! – Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы – словно назло во искушение вводишь!
– Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.
– Константину небось припасла уже и красненького и белень­кого. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!
– Мне ваши посты влетают дороже пиров! – Она направляет­ся к двери. .
– Стой! Куда простоволосая? – и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.
Дед переключается на Мишу.
– Все читаешь?
– Что поделать, грамотный.
– А чего читаешь?
– Исторический роман.
– Из какой же истории?
– Времен царя Алексея Михайловича.
– Тьфу! С него вся скверна пошла.
– Никона разжаловал, что ли?
– Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.
– Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?
– Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Ни­кон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?
– Никак.
– Дурак твой историк.
– Дед, ругаться грех, – уличает Миша.
– С вами кругом грех.
За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше раз­говор на ходу.
– Чего застрял?
– Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.
– И как ты?
– Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет проис­хождения людей. Если, говорит, человек – венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши пра­бабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните – все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16