Эбботт вернулся на квартиру, обнаружил там Элис, вернувшуюся с покупками, но был слишком озабочен, чтобы обратить на них внимание.
– Смотри, – она развернула пиджак, – Донегольский твид. Красиво, нет?
– Очень красиво, – отрешенно сказал он.
– Примеришь сейчас?
Он примерил.
– Очень красиво, – повторил Эбботт.
– Ричард, тебя что-то беспокоит?
– М-м-м?
– Говорю…
– Нет, ничего.
Но он беспокоился. Она чувствовала это и хотела понять причину. И в то же время не хотела. Как только она начинала обдумывать ситуацию, та начинала выглядеть безвыходной. И подобно большинству из нас, столкнувшись с безвыходным положением, она пыталась думать о чём-то другом. Отчаянно строить свой маленький воздушный замок, надеясь, что реальность никогда не ворвётся в него.
– Я люблю тебя, – сказала она, – никогда по-настоящему не знала, что это значит. А теперь знаю.
Она посмотрела на него, опустила голову. Прядь волос упала ей на лицо. Элис закинула её за ухо привычным движением, делающим её такой юной, искренней и ранимой.
Эбботт погладил её по шее. Она склонила голову набок, прижавшись к его руке – тёплой, сухой и нежной.
Что хорошо в станции Ватерлоо – она не меняется никогда. Всегда такая же – большая, гулкая и грязная. Даже музыка из динамиков та же – времён войны. Или так казалось Ричарду Эбботту.
Он намеревался оставить чемоданчик в подземке, но обнаружил ячейки закрытыми и без ключей – скорее всего против террористов. Встревожился – а если закрыта и камера хранения? Впрочем, беспокоиться не стоило, с ней всё было нормально. Стояла на том же углу напротив платформ 1 и 2, между шеренгой телефонных будок и мужским туалетом, знаменитым своей коллекцией граффити. Внимательно понаблюдал: содержимым багажа никто не интересовался.
Неподалёку угрюмо опирался на метлу седоусый дворник. Эбботт заговорил с ним и незаметно перевёл разговор на недавние угрозы терактов.
– Никто ничего не проверяет. У них и своих дел по горло. Будут ещё нос совать в каждую сумку – вообще отсюда не вылезут.
Эбботт согласился, что да, точно не вылезут, и встал в очередь. Усталый клерк окинул чемоданчик вялым взглядом и уже через несколько минут Эбботт выходил с квитанцией в руке.
Это было три дня назад. Теперь здесь, за раздвижной дверью поджидал сержант Клиффорд – с чисто кошачьим терпением. Он был надёжно скрыт от посетителей, а сам мог оказаться на перроне в секунды.
При сержанте был его собственный специальный пистолет – Ремингтон XP-100 в собственной специальной кобуре. Пистолет этот больше смахивал на небольшое ружьё – со своим продольно скользящим затвором, центральным боем и десятидюймовым стволом. С такими спецификациями и такой длиной ствола он задумывался, как спортивно-охотничий, но создатели, похоже, подумали и об убийцах (в качестве потенциальных пользователей). Потому как винтовочный патрон Файерболл 0.221, под который он создавался, даёт начальную скорость выше, чем у любого другого пистолета в мире.
Ремингтон был моделью однозарядной, но Клиффорду большего и не требовалось, особенно если цель двигалась. Если его реакция и меткость при стрельбе по движущимся мишеням и отличались от абсолютных, то ненамного.
Снаружи, у входа, подпирали стенку двое юных хиппи. Один в широкополой шляпе, драном свитере и при чётках, на втором – длинноволосом – забитая в потрёпанные джинсы рубашка расцветок флауэр-пауэр.
Вид у обоих был усталый и нерадостный. Каждый мог видеть, что всех перспектив на обозримое будущее для них – покуривать под стенкой. Двое были теми самыми бойцами из Спецотдела, которых просил Клинффорд.
Третий – Эшби, высокий, тощий с чахоточным лицом, восседал на одной из скамеек напротив камеры хранения. Чёрный костюм, чёрный галстук и томик карманной Библии, куда он время от времени косился, делали его похожим на одного из этих проповедников из южных штатов, равно готовых спасать души и совращать женщин.
В конторку клерка встроили кнопку, которую тот мог нажать ногой – сигнал для Клиффорда и остальных.
План был простым и казался вполне дуракоупорным. Всё, что требовалось – подождать, пока рыбка клюнет, потом подсекать.
Клюнуло в тот же день. У конторки как раз образовалась небольшая толпа – человек семь-восемь. В том числе два здоровенных и шумных мужика в изрядном подпитии. Толпа планом предусматривалась, пьяные амбалы – нет.
Квитанции были у всех, но по-настоящему клерк видел только одну – у человека, смахивавшего на бродягу – в своей продранной шляпе, надвинутой на глаза и в длинном ветхом плаще. Этой квитанции клерк ждал весь день. Изо всех сил он нажал на кнопку.
Двое из Спецотдела ввалились в дверь и стали протискиваться к конторке. Один из них попытался оттеснить с дороги большего из амбалов.
– Ты кого толкаешь, хиппи недоделанный? – рявкнул тот и одним ударом послал обидчика в нокаут.
Второй боец добрался до конторки, где надрывался клерк: «Это он, это он!».
Прежде чем боец успел что-то предпринять, бродяга своротил с конторки кассовый аппарат и обрушил на него, сокрушая нос и скулу. Боец осел на пол, в глазах медленно гасло изумление.
Секундами позже подоспели Эшби с Клиффордом и попытались прорваться к бродяге.
Амбал заорал: «Четверо на одного, да?! Мочи козлов!». Клиффорд поймал его на замахе, крепко ухватил за лацканы и ударил головой в лицо. Пьяный рухнул, Клиффорд перешагнул через него как раз в тот момент, когда бродяга вывернулся из рук Эшби и кинулся к выходу.
Эшби бросился было за ним, но Клиффорд закричал:
– Оставь его! Оставь!
Он опустился на колено, выхватил Ремингтон, перехватил для устойчивости второй рукой, выдохнул и выжал спусковой крючок – всё одним слитным движением.
Бродягу, бывшего уже ярдах в десяти от выхода, вдруг подбросило фута на два в воздух, перевернуло и он рухнул навзничь – прямо рядом с плакатом: «Голубей не кормить». Невидящие глаза смотрели куда-то под потолок.
Файерболл 0.221 снёс два шейных позвонка и вышел через горло. К тому моменту, когда до тела добрались, оно уже плавало в луже крови – неожиданно большой и увеличивающейся.
– Гос-споди, – выдохнул Клиффорд, сам не узнавая своего голоса.
Он убил не того.

* * *
Она была полногрудой, худой, с кожей, темнее, чем у Кироте (темнее ночи), с высокими африканскими скулами и профилем Нефертити. Он называл её Дженни. Настоящее её имя больше смахивало на икающее «Йенни», произнесённое пьянным немецким матросом.
Она искупала его, накормила, дала приют и выходила.
Остальной бидонвиль полагал, что он её сутенёр, и это изрядно раздражало тех, кто считал, что сутенёру непременно полагается быть чёрным.
В конце концов какой-то патриот попытался исправить положение при помощи ножа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50