И рабскую зависимость от меня: «Не надо, Рысенок, умоляю тебя… Не надо. Не копай глубоко… Давай поговорим о другом, давай поговорим о чем угодно, хочешь — о новой концепции, хочешь — о втором дыхании „Таис“… Или… черт с тобой… о том, какое я чмо, заставил вас торчать в чужой стране без денег, кормил обещаниями… Давай поговорим об этом, только оставь в покое собаку… И меня в ее контексте…»
Именно эти мысли толклись в Ленчиковых глазах, в то время как надменный фотомодельный рот изрыгнул покровительственное:
— Не говори глупостей, Рысенок. Я его впервые вижу, этого пса.
— Проехали, — сжалилась наконец я.
— Нет, правда… А он у вас всегда такой дружелюбный?
— Да вовсе он не дружелюбный… На всех кидается без разбору… А вот к тебе почему-то… Того… Сразу проникся…
— Может быть, встретил родственную душу? — Ленчик засмеялся и приобнял меня, и жест этот был искренним. — Чертовски рад тебе, девочка…
— Может быть. — Я прильнула к Ленчику с не меньшей искренностью в расслабленном позвоночнике. — Ты ведь у нас тоже волкодав…
— Побойся бога, Рысенок. — Теперь, когда узкое место было общими усилиями преодолено, к Ленчику вернулась его обычная самоуверенность. — Я — сама нежность. Сама кротость.
— Ага. Ты белый и пушистый. Это мы — черные и гладкошерстные. А ты — белый и пушистый…
— Расскажете мне, как вы жили?
— Обязательно. У нас много перемен…
— Перемен? Каких перемен? — Рука Ленчика, лежащая на моем плече, непроизвольно сжала его.
— Узнаешь, — туманно пообещала я.
— Весь в нетерпении…
* * *
…Нетерпения у Ленчика несколько поубавилось, когда мы вошли в дом. И увидели Динку.
Динка сидела на лестнице — на той же ступеньке, на которой сегодня ночью сидела я; так же широко расставив босые ноги. Почему я никогда не замечала, что пальцы ее ног такой красивой, такой совершенной формы? Детские розовые пальцы, именно детские, несмотря на Динкину вопиющую взрослость, несмотря на всех ее любовников, несмотря на гнусный характер рано созревшей стервы… Кой черт, да и не могла я это заметить, не могла я это знать: униформа «Таис» — тяжелые ботинки, униформа Динки — мужские тела, которые всегда скрывали ее от меня…
И, в отличие от глупой и кроткой овцы, умная и строптивая не бросилась Ленчику на шею, совсем напротив: она вообще никак не отреагировала на него: как будто Ленчик все это время тусил с нами и вышел из дому лишь ненадолго — почистить летний нужник. Так что извиваться и ползать на брюхе будет именно он — он, а не Динка.
Как обычно.
— Приветики! — загнусил Ленчик.
— Ага. — Это было верхом наглости даже для Динки: все-таки мы слишком долго не виделись с нашим сумасшедшим продюсером. Можно было и задницу приподнять по такому экстраординарному случаю.
— Ты как всегда лаконична. — Ленчику все же удалось найти верный тон: не сразу, но удалось.
— Краткость — сестра таланта.
— Краткость — сестра хамства. Ты в своем репертуаре.
— Угу. В другой раз будем встречать тебя хлебом-солью. Если ты, конечно, заранее предупредишь о приезде.
— Не было возможности, прости…
— Конечно.
Динка явно издевалась над ним, и Ленчик не мог этого не чувствовать. Но если раньше она издевалась просто так, то теперь в ее отстраненных фразах был скрытый подтекст, угрожающий смысл: не заметить его было невозможно. Интересно, насколько хватит Ленчика? То, что он появился именно сегодня, то, что он уложился вовремя и четко проследовал маршрутом Эль-Прат — Ангелова могила, говорило лишь об одном: мы убили Ангела не напрасно.
Мы не ошиблись.
А вот Ленчик — ошибся.
Ошибся, когда сунулся сюда, не услышав от Ангела никакого ответа. Он и не мог услышать, ведь еще утром мы отрубили телефон. Но почему он приехал? Понадеялся на Ангела? Понадеялся на себя? Совсем сбросил нас со счетов?..
Это ты зря, дорогуша.
Это ты зря.
Стоя за спиной Ленчика, я улыбнулась Динке. И Динка улыбнулась мне в ответ: со вчерашних посиделок — сначала в свежевырытой яме, а потом в остывающей ванной — мы понимали друг друга с полувзгляда. И с полужеста: именно полужеста мне и хватило, чтобы запереть входную дверь на торчащий из замка ключ. И спрятать его в заднем кармане джинсов.
А Ленчик был так сосредоточен на Динке, что даже не заметил этого.
— Ну, как вы здесь? — преувеличенно бодрым тоном спросил он, забыв, впрочем, добавить свое коронное «твари живородящие».
— Еще не подохли. — Подтекст в Динкиной фразе так и просился наружу. Интересно, справится она с искушением или нет?
— Я… вижу… Выглядите неплохо.
— Ожидал худшего?
— Нет… Но…
— А мы взяли и не подохли, mio costoso!..
Вот хрень! Она все-таки не справилась с искушением. Я бы тоже не справилась. Никто не справился бы… Жаль только, что эпохальное «mio costoso» произнесла она. Она, а не я. С другой стороны, именно Динка пристрелила Ангела. Ей и карты в руки.
— Чего? — опешил Ленчик. Вернее, Ленчикова спина, за которой болтался рюкзак. Я видела, как мелко затряслись его лямки.
— Мой дорогой, — с оттягом перевела Динка. — Мы тут испанский изучали на досуге. Правда, Ренатка?
— Правда, — подтвердила я.
— Удачно, как я посмотрю… Изучали… — выдавил из себя Ленчик.
— Ты даже не представляешь себе, насколько. Правда, Ренатка?
— Правда, — снова подтвердила я.
— А… где хозяин? — Ленчик попытался перевести разговор в другую, как ему казалось — безопасную — плоскость. И старательно избегал имени Ангела. Ангела, mio costoso…
— А зачем тебе хозяин? Ты ведь к нам приехал, правда?
— Правда…
— Чтобы забрать нас отсюда, — вклинилась я. — Правда?..
— Правда… Так где хозяин?
— Вышел, наверное, — нагло предположила Динка. — К своим собакам. А что? Ленчик обернулся ко мне.
— А ты говорила, что он в доме, Рысенок…
— Разве? — удивилась я, самым что ни на есть развязным Динкиным тоном. — Разве я такое говорила?
— Говорила…
— Не припомню… Хотя все может быть…
— Вы чего, девчонки?
Он обращался к нам обеим, но смотрел только на меня: неловко повернув голову, как птица из-под крыла. Конечно же, ведь я была Рысенком, его Рысенком, никогда ему не перечившим, верным, как самая последняя дворняга. Рысенком, который был всем ему обязан, который и возник только потому, что Ленчик захотел этого. Пожелал. Как иначе, ведь он, только он один копался в моей черепной коробке как в банке с консервированными персиками, он добавлял к персикам груши и айву по вкусу. И ваниль, и корицу, и душистый перец, чтобы пойло не выглядело чересчур уж слащавым.
Я не могла его предать по определению.
Не могла.
— Хочешь кофе? — спросила я. Нейтральная фраза, никого не предающая. По определению.
— Хочу, — обрадовался Ленчик. — Сегодня всю ночь не спал… Плюс перелет… Устал, как собака. Не мешало бы взбодриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Именно эти мысли толклись в Ленчиковых глазах, в то время как надменный фотомодельный рот изрыгнул покровительственное:
— Не говори глупостей, Рысенок. Я его впервые вижу, этого пса.
— Проехали, — сжалилась наконец я.
— Нет, правда… А он у вас всегда такой дружелюбный?
— Да вовсе он не дружелюбный… На всех кидается без разбору… А вот к тебе почему-то… Того… Сразу проникся…
— Может быть, встретил родственную душу? — Ленчик засмеялся и приобнял меня, и жест этот был искренним. — Чертовски рад тебе, девочка…
— Может быть. — Я прильнула к Ленчику с не меньшей искренностью в расслабленном позвоночнике. — Ты ведь у нас тоже волкодав…
— Побойся бога, Рысенок. — Теперь, когда узкое место было общими усилиями преодолено, к Ленчику вернулась его обычная самоуверенность. — Я — сама нежность. Сама кротость.
— Ага. Ты белый и пушистый. Это мы — черные и гладкошерстные. А ты — белый и пушистый…
— Расскажете мне, как вы жили?
— Обязательно. У нас много перемен…
— Перемен? Каких перемен? — Рука Ленчика, лежащая на моем плече, непроизвольно сжала его.
— Узнаешь, — туманно пообещала я.
— Весь в нетерпении…
* * *
…Нетерпения у Ленчика несколько поубавилось, когда мы вошли в дом. И увидели Динку.
Динка сидела на лестнице — на той же ступеньке, на которой сегодня ночью сидела я; так же широко расставив босые ноги. Почему я никогда не замечала, что пальцы ее ног такой красивой, такой совершенной формы? Детские розовые пальцы, именно детские, несмотря на Динкину вопиющую взрослость, несмотря на всех ее любовников, несмотря на гнусный характер рано созревшей стервы… Кой черт, да и не могла я это заметить, не могла я это знать: униформа «Таис» — тяжелые ботинки, униформа Динки — мужские тела, которые всегда скрывали ее от меня…
И, в отличие от глупой и кроткой овцы, умная и строптивая не бросилась Ленчику на шею, совсем напротив: она вообще никак не отреагировала на него: как будто Ленчик все это время тусил с нами и вышел из дому лишь ненадолго — почистить летний нужник. Так что извиваться и ползать на брюхе будет именно он — он, а не Динка.
Как обычно.
— Приветики! — загнусил Ленчик.
— Ага. — Это было верхом наглости даже для Динки: все-таки мы слишком долго не виделись с нашим сумасшедшим продюсером. Можно было и задницу приподнять по такому экстраординарному случаю.
— Ты как всегда лаконична. — Ленчику все же удалось найти верный тон: не сразу, но удалось.
— Краткость — сестра таланта.
— Краткость — сестра хамства. Ты в своем репертуаре.
— Угу. В другой раз будем встречать тебя хлебом-солью. Если ты, конечно, заранее предупредишь о приезде.
— Не было возможности, прости…
— Конечно.
Динка явно издевалась над ним, и Ленчик не мог этого не чувствовать. Но если раньше она издевалась просто так, то теперь в ее отстраненных фразах был скрытый подтекст, угрожающий смысл: не заметить его было невозможно. Интересно, насколько хватит Ленчика? То, что он появился именно сегодня, то, что он уложился вовремя и четко проследовал маршрутом Эль-Прат — Ангелова могила, говорило лишь об одном: мы убили Ангела не напрасно.
Мы не ошиблись.
А вот Ленчик — ошибся.
Ошибся, когда сунулся сюда, не услышав от Ангела никакого ответа. Он и не мог услышать, ведь еще утром мы отрубили телефон. Но почему он приехал? Понадеялся на Ангела? Понадеялся на себя? Совсем сбросил нас со счетов?..
Это ты зря, дорогуша.
Это ты зря.
Стоя за спиной Ленчика, я улыбнулась Динке. И Динка улыбнулась мне в ответ: со вчерашних посиделок — сначала в свежевырытой яме, а потом в остывающей ванной — мы понимали друг друга с полувзгляда. И с полужеста: именно полужеста мне и хватило, чтобы запереть входную дверь на торчащий из замка ключ. И спрятать его в заднем кармане джинсов.
А Ленчик был так сосредоточен на Динке, что даже не заметил этого.
— Ну, как вы здесь? — преувеличенно бодрым тоном спросил он, забыв, впрочем, добавить свое коронное «твари живородящие».
— Еще не подохли. — Подтекст в Динкиной фразе так и просился наружу. Интересно, справится она с искушением или нет?
— Я… вижу… Выглядите неплохо.
— Ожидал худшего?
— Нет… Но…
— А мы взяли и не подохли, mio costoso!..
Вот хрень! Она все-таки не справилась с искушением. Я бы тоже не справилась. Никто не справился бы… Жаль только, что эпохальное «mio costoso» произнесла она. Она, а не я. С другой стороны, именно Динка пристрелила Ангела. Ей и карты в руки.
— Чего? — опешил Ленчик. Вернее, Ленчикова спина, за которой болтался рюкзак. Я видела, как мелко затряслись его лямки.
— Мой дорогой, — с оттягом перевела Динка. — Мы тут испанский изучали на досуге. Правда, Ренатка?
— Правда, — подтвердила я.
— Удачно, как я посмотрю… Изучали… — выдавил из себя Ленчик.
— Ты даже не представляешь себе, насколько. Правда, Ренатка?
— Правда, — снова подтвердила я.
— А… где хозяин? — Ленчик попытался перевести разговор в другую, как ему казалось — безопасную — плоскость. И старательно избегал имени Ангела. Ангела, mio costoso…
— А зачем тебе хозяин? Ты ведь к нам приехал, правда?
— Правда…
— Чтобы забрать нас отсюда, — вклинилась я. — Правда?..
— Правда… Так где хозяин?
— Вышел, наверное, — нагло предположила Динка. — К своим собакам. А что? Ленчик обернулся ко мне.
— А ты говорила, что он в доме, Рысенок…
— Разве? — удивилась я, самым что ни на есть развязным Динкиным тоном. — Разве я такое говорила?
— Говорила…
— Не припомню… Хотя все может быть…
— Вы чего, девчонки?
Он обращался к нам обеим, но смотрел только на меня: неловко повернув голову, как птица из-под крыла. Конечно же, ведь я была Рысенком, его Рысенком, никогда ему не перечившим, верным, как самая последняя дворняга. Рысенком, который был всем ему обязан, который и возник только потому, что Ленчик захотел этого. Пожелал. Как иначе, ведь он, только он один копался в моей черепной коробке как в банке с консервированными персиками, он добавлял к персикам груши и айву по вкусу. И ваниль, и корицу, и душистый перец, чтобы пойло не выглядело чересчур уж слащавым.
Я не могла его предать по определению.
Не могла.
— Хочешь кофе? — спросила я. Нейтральная фраза, никого не предающая. По определению.
— Хочу, — обрадовался Ленчик. — Сегодня всю ночь не спал… Плюс перелет… Устал, как собака. Не мешало бы взбодриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119