«ему в жизни это не поднять», она опустила саквояж на стол с такой силой, что подпрыгнули тарелка и вилка.
— Я уже представлялась вам, мистер Тремэйн. Я — Кэт. Кэт Харвей. Я кормилица… я служанка в доме. И я не знаю никакой Норы, или Бетси, или самого Хоукинса. Видимо, их уволили прежде, чем наняли меня. Вы уже разыскали Гарта? Вы так громко звали его, что слышно было даже в самой преисподней.
Ее надменность и холодная неприступная красота разозлили его.
— Наглая девка! Давай сюда письмо и убирайся. Я только что сел обедать.
Кэт взглянула на тарелку и на растерзанный кусок мяса.
— Да, — безразлично сказала она, — я вижу. Это выглядит восхитительно вкусным.
Он застыл, не веря своим ушам, а она взяла вилку и нож и принялась резать жаркое на мелкие куски.
— Я видела вас вчера на кладбище. Мойна сказала, что вы, наверное, впервые попали на могилу своей матери. Я прошу извинить меня, если я вам помешала. Я сбилась с пути и укрылась за стеной кладбища от ветра.
Нечто в ее тоне, в спокойствии, с которым она снесла его грубость, словно он был ребенком, нуждающимся в помощи, привлекло его внимание. Вполне возможно, подумал он, что она — единственный нормальный человек в Тремэйн-Корте. Нормальный, но загадочный. Она не подходит. Да, именно так. Кэт Харвей не подходит к Тремэйн-Корту — по крайней мере, в качестве служанки. Нет, не тот уровень, Так почему же она здесь?
— Вы знали мою мать? — спросил он, усаживаясь за стол и принимаясь за еду.
Она покачала головой, раскрыла саквояж, начала извлекать оттуда вещи, которые он видел последний раз два года назад, и складывать их в небольшой комод.
— Я переехала сюда около года назад, когда покинула Вет… в общем, одну маленькую деревушку возле Уимблдона. И я знаю только теперешнюю миссис Тремэйн. Ее одной мне более чем достаточно, покорно вас благодарю. Ну, вот все и уложено. Рубашки немного слежались, но это поправимо. Ах да, чуть не забыла. Мойна хотела бы прийти сама, но она не переступает порога Тремэйн-Корта уже многие годы. Возможно, из опасения, что миссис Тремэйн запрет следом за нею ворота и больше не откроет.
И она торопливо, будто торопясь отделаться от него, проговорила то, что ей было приказано передать.
— Мойна говорит, что вам надо убраться подальше, чтобы зализать раны, а она будет ждать, пока вы вернетесь. Она говорит, что понимает, отчего вы гневаетесь на нее, и она сожалеет об этом, но вы еще не готовы выслушать все, что она хотела бы вам сообщить. Еще она сказала, что вы — живой портрет вашего отца и что она его знала. Кроме того, есть еще пакет здесь, в ваших вещах. Наверняка он от лондонского поверенного. Мистер Тремэйн? Мне… мне жаль вас.
Вилка замерла на полпути ко рту. У Люсьена перехватило дыхание. Невидящим взглядом он уставился на Кэт, потеряв последнюю надежду. Его отец мог быть лживым, похотливым предателем, домогавшимся молодой красивой женщины. Его невеста могла каким-то образом превратиться в безнравственную алчную суку. Он еще разберется с этим, и мщение его будет ужасным.
Но его мать оказалась шлюхой. Его красивая, его святая мать была не чем иным, как лживой шлюхой, подсунувшей своего незаконнорожденного ублюдка ничего не подозревавшему мужу, а потом натянувшая на себя личину добродетельной, святой женщины.
И что самое ужасное, она была недосягаема для его мести.
Ничего не осталось. Нечего было любить, не во что верить. Нечего было хотя бы ненавидеть. Все сгинуло. Все бесследно сгинуло.
Кэт положила пакет на стол и тронула плечо Люсьена, заглянув ему в лицо:
— Мистер Тремэйн? Вы в порядке? Может, вам лучше прилечь?
Люсьен внимательно посмотрел на лежавшую у него на плече руку, а потом на лицо, склонившееся над ним. Его голос был тихим, он дрожал от гнева:
— Почему? Почему вы всегда тут как тут? Вы и эти проклятые глазищи! Вам доставляет радость вид моих мучений? — Он отбросил с плеча ее руку. — Вон отсюда!
Она резко выпрямилась, подняв голову:
— Конечно. Естественно. Кэт, вон отсюда. Потрудись вернуться на место. Да и чему тут удивляться? Ведь вы, Тремэйны, столь обходительное семейство. Вы можете даже преподать своей мачехе урок хорошего тона. Ну что ж, желаю вам доброго вечера, сэр!
— Будь ты проклята! Вон!
Как только Кэт удалилась, он вскрыл пакет, В нем было завещание его настоящего отца: ему полагалось весьма приличное денежное содержание, кроме того, имелась купчая на особняк в Лондоне, приобретенный на его имя. Он внимательно рассмотрел маленькое золотое кольцо с рубином и инициалами «К. С.» на внутренней стороне и только тогда взял крохотную, в резной рамке миниатюру и решился взглянуть на человека, одетого по моде конца прошлого века, — человека, похожего на него.
Потом раскрыл второй, меньший по размеру пакет и извлек из него старый, пожелтевший лист бумаги, исписанный легким небрежным почерком — письмо, в котором Кристоф Севилл умолял Памелу Тремэйн сообщить хоть что-нибудь об их сыне.
Он внимательно дважды прочел его, затем поднес к свече и смотрел, как бумагу охватило пламя и письмо постепенно превратилось в горку пепла на тарелке с остатками обеда.
Он сидел у стола, пока свечи не погасли и комната не погрузилась в темноту, а он все всматривался куда-то в пространство горящими как угли глазами.
В этот унылый предрассветный час человек, который некогда был Люсьеном Тремэйном, скончался, и никого не оказалось рядом, чтобы оплакать его… А другой человек — угрюмый и одинокий — появился на свет.
Эдмунд болезненно поморщился при виде осклабившейся в беззубой улыбке Мойны: тяжесть в груди усилилась.
— Он ушел, верно? Это свершилось?
Мойна чувствовала жестокую радость, видя, как он постарел за эту ночь, сколько новых морщин наложило горе на его лицо.
— Да, он ушел. Он с рассветом покинул «Лису и Корону», ненавидя вас, эту белобрысую суку — всех, всех вас. Вы добились именно того, чего, как вы думали, вам хотелось. Но это еще не конец. О нет. Он еще вернется, моя деточка вернется. Он дождется своего часа и не свернет с пути. Никто из нас не знает до конца Люсьена Тремэйна. Но я-то могу подождать. А вы?
Мойна покинула хозяина и отправилась на поиски хозяйки.
Мелани тупо взглянула на служанку, вошедшую в сумрачную спальню: голова ее была мутной. Она вчера опять перепила вина, чтобы заглушить жестокую головную боль. Головные боли мучили ее уже почти неделю — с той самой ночи, когда Люсьен вышвырнул ее из своей постели.
Мойна злорадно улыбнулась, увидев, как глаза Мелани наполнились слезами.
— Он ушел, да? Мой дорогой Люсьен уже на пути в Лондон и ни словечка не послал мне на прощанье.
Мойна бесстрастно следила за хозяйкой. Мигрень, которую вызвало ее зелье, сделала свое дело. Служанка отправилась в маленький кабинет, где приготовила укрепляющее питье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Я уже представлялась вам, мистер Тремэйн. Я — Кэт. Кэт Харвей. Я кормилица… я служанка в доме. И я не знаю никакой Норы, или Бетси, или самого Хоукинса. Видимо, их уволили прежде, чем наняли меня. Вы уже разыскали Гарта? Вы так громко звали его, что слышно было даже в самой преисподней.
Ее надменность и холодная неприступная красота разозлили его.
— Наглая девка! Давай сюда письмо и убирайся. Я только что сел обедать.
Кэт взглянула на тарелку и на растерзанный кусок мяса.
— Да, — безразлично сказала она, — я вижу. Это выглядит восхитительно вкусным.
Он застыл, не веря своим ушам, а она взяла вилку и нож и принялась резать жаркое на мелкие куски.
— Я видела вас вчера на кладбище. Мойна сказала, что вы, наверное, впервые попали на могилу своей матери. Я прошу извинить меня, если я вам помешала. Я сбилась с пути и укрылась за стеной кладбища от ветра.
Нечто в ее тоне, в спокойствии, с которым она снесла его грубость, словно он был ребенком, нуждающимся в помощи, привлекло его внимание. Вполне возможно, подумал он, что она — единственный нормальный человек в Тремэйн-Корте. Нормальный, но загадочный. Она не подходит. Да, именно так. Кэт Харвей не подходит к Тремэйн-Корту — по крайней мере, в качестве служанки. Нет, не тот уровень, Так почему же она здесь?
— Вы знали мою мать? — спросил он, усаживаясь за стол и принимаясь за еду.
Она покачала головой, раскрыла саквояж, начала извлекать оттуда вещи, которые он видел последний раз два года назад, и складывать их в небольшой комод.
— Я переехала сюда около года назад, когда покинула Вет… в общем, одну маленькую деревушку возле Уимблдона. И я знаю только теперешнюю миссис Тремэйн. Ее одной мне более чем достаточно, покорно вас благодарю. Ну, вот все и уложено. Рубашки немного слежались, но это поправимо. Ах да, чуть не забыла. Мойна хотела бы прийти сама, но она не переступает порога Тремэйн-Корта уже многие годы. Возможно, из опасения, что миссис Тремэйн запрет следом за нею ворота и больше не откроет.
И она торопливо, будто торопясь отделаться от него, проговорила то, что ей было приказано передать.
— Мойна говорит, что вам надо убраться подальше, чтобы зализать раны, а она будет ждать, пока вы вернетесь. Она говорит, что понимает, отчего вы гневаетесь на нее, и она сожалеет об этом, но вы еще не готовы выслушать все, что она хотела бы вам сообщить. Еще она сказала, что вы — живой портрет вашего отца и что она его знала. Кроме того, есть еще пакет здесь, в ваших вещах. Наверняка он от лондонского поверенного. Мистер Тремэйн? Мне… мне жаль вас.
Вилка замерла на полпути ко рту. У Люсьена перехватило дыхание. Невидящим взглядом он уставился на Кэт, потеряв последнюю надежду. Его отец мог быть лживым, похотливым предателем, домогавшимся молодой красивой женщины. Его невеста могла каким-то образом превратиться в безнравственную алчную суку. Он еще разберется с этим, и мщение его будет ужасным.
Но его мать оказалась шлюхой. Его красивая, его святая мать была не чем иным, как лживой шлюхой, подсунувшей своего незаконнорожденного ублюдка ничего не подозревавшему мужу, а потом натянувшая на себя личину добродетельной, святой женщины.
И что самое ужасное, она была недосягаема для его мести.
Ничего не осталось. Нечего было любить, не во что верить. Нечего было хотя бы ненавидеть. Все сгинуло. Все бесследно сгинуло.
Кэт положила пакет на стол и тронула плечо Люсьена, заглянув ему в лицо:
— Мистер Тремэйн? Вы в порядке? Может, вам лучше прилечь?
Люсьен внимательно посмотрел на лежавшую у него на плече руку, а потом на лицо, склонившееся над ним. Его голос был тихим, он дрожал от гнева:
— Почему? Почему вы всегда тут как тут? Вы и эти проклятые глазищи! Вам доставляет радость вид моих мучений? — Он отбросил с плеча ее руку. — Вон отсюда!
Она резко выпрямилась, подняв голову:
— Конечно. Естественно. Кэт, вон отсюда. Потрудись вернуться на место. Да и чему тут удивляться? Ведь вы, Тремэйны, столь обходительное семейство. Вы можете даже преподать своей мачехе урок хорошего тона. Ну что ж, желаю вам доброго вечера, сэр!
— Будь ты проклята! Вон!
Как только Кэт удалилась, он вскрыл пакет, В нем было завещание его настоящего отца: ему полагалось весьма приличное денежное содержание, кроме того, имелась купчая на особняк в Лондоне, приобретенный на его имя. Он внимательно рассмотрел маленькое золотое кольцо с рубином и инициалами «К. С.» на внутренней стороне и только тогда взял крохотную, в резной рамке миниатюру и решился взглянуть на человека, одетого по моде конца прошлого века, — человека, похожего на него.
Потом раскрыл второй, меньший по размеру пакет и извлек из него старый, пожелтевший лист бумаги, исписанный легким небрежным почерком — письмо, в котором Кристоф Севилл умолял Памелу Тремэйн сообщить хоть что-нибудь об их сыне.
Он внимательно дважды прочел его, затем поднес к свече и смотрел, как бумагу охватило пламя и письмо постепенно превратилось в горку пепла на тарелке с остатками обеда.
Он сидел у стола, пока свечи не погасли и комната не погрузилась в темноту, а он все всматривался куда-то в пространство горящими как угли глазами.
В этот унылый предрассветный час человек, который некогда был Люсьеном Тремэйном, скончался, и никого не оказалось рядом, чтобы оплакать его… А другой человек — угрюмый и одинокий — появился на свет.
Эдмунд болезненно поморщился при виде осклабившейся в беззубой улыбке Мойны: тяжесть в груди усилилась.
— Он ушел, верно? Это свершилось?
Мойна чувствовала жестокую радость, видя, как он постарел за эту ночь, сколько новых морщин наложило горе на его лицо.
— Да, он ушел. Он с рассветом покинул «Лису и Корону», ненавидя вас, эту белобрысую суку — всех, всех вас. Вы добились именно того, чего, как вы думали, вам хотелось. Но это еще не конец. О нет. Он еще вернется, моя деточка вернется. Он дождется своего часа и не свернет с пути. Никто из нас не знает до конца Люсьена Тремэйна. Но я-то могу подождать. А вы?
Мойна покинула хозяина и отправилась на поиски хозяйки.
Мелани тупо взглянула на служанку, вошедшую в сумрачную спальню: голова ее была мутной. Она вчера опять перепила вина, чтобы заглушить жестокую головную боль. Головные боли мучили ее уже почти неделю — с той самой ночи, когда Люсьен вышвырнул ее из своей постели.
Мойна злорадно улыбнулась, увидев, как глаза Мелани наполнились слезами.
— Он ушел, да? Мой дорогой Люсьен уже на пути в Лондон и ни словечка не послал мне на прощанье.
Мойна бесстрастно следила за хозяйкой. Мигрень, которую вызвало ее зелье, сделала свое дело. Служанка отправилась в маленький кабинет, где приготовила укрепляющее питье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107