Смертельная тоска снедала Мелани, заточенную в Тремэйн-Корте вот уже который год. Жесточайшие ограничения, наложенные Эдмундом на ее расходы, не позволяли ей и мечтать о том, чтобы снять особняк в Лондоне. Ох, если бы он умер, никчемнейший из никчемных людей! Но и тогда ей придется соблюдать траур, а значит, оставаться вдали от столицы, от Люсьена один бесплодный год.
Разве что у Эдмунда хватит совести сдохнуть прямо сейчас. Война с Наполеоном вот-вот кончится — об этом известно повсюду, даже в их дикой глуши. Скоро войска вернутся на родину, и начнется череда праздников, балов и раутов. Следующей весной Лондон станет самой блестящей столицей мира. Ах, участвовать бы в этом веселье!
Но нет. Эдмунд ни за что не пойдет на это. И ей суждено вечно быть прикованной к Тремэйн-Корту и к сопливому Нодди, дожидаясь, пока ее эгоист муж соблаговолит отдать Богу душу. Она должна сидеть здесь, почти нищая, тратя последние гроши из тех денег, что успела раньше прибрать к рукам, — денег, которые с таким удовольствием можно было бы потратить на платья и драгоценности, вместо того чтобы отсылать той проклятой великосветской суке, которой хватает ума помалкивать, коль скоро ее поганые деньги поступают к ней десятого числа каждые три месяца.
Высший свет знает, какая она сука, но высший свет предпочитает смотреть на это сквозь пальцы ради ее происхождения, ее богатства и положения. Угроза разоблачения ничего не значит для нее, в то время как для Мелани, имеющей столь великолепную родословную, подобный скандал равносилен самоубийству.
Если бы только она могла погубить эту женщину! Но Лондон и Суссекс так далеки, — все равно что на разных концах вселенной. Она потеряла счет бессонным ночам, когда, лежа в постели, строила планы мести. Как же несправедливо устроен мир, коль и эта сука, и Люсьен свободны и вовсю наслаждаются столичной жизнью, а она, невинная жертва, остается беспомощная, одинокая в Тремэйн-Корте.
А может, Люсьен и та сука встретились? Может, они посещают одни и те же вечера и приемы? Может, они уже договорились, разрушив мечты Мелани?
Ах, эти вопросы так мучают ее. Никто не понимает, какой хаос царит у нее в мыслях, когда она, вся дрожа, вскакивает посреди ночи, и нет никого, чтобы облегчить ее все возрастающую тревогу и страхи, снедающие ее.
Она не создана, чтобы терпеть такие муки, но всю жизнь она подвергалась несправедливостям, ее не понимали и ненавидели, да, ненавидели, все женщины, которых она знала. Оттого что она наделена такой чудесной, такой неотразимой красотой. Оттого, что она создана для любви. Оттого что мужчины не в силах устоять перед ней.
Люсьен тоже когда-то говорил, что она неотразима, хотя и стал потом таким сумасшедшим упрямцем. Но ведь Мойна обещала ей, что он совсем скоро вернется в Тремэйн-Корт. Неужели и в самом деле прошло больше года? Кажется, время остановилось в Тремэйн-Корте, целые месяцы промелькнули незаметно, а она жила лишь от одного Мойниного зелья до следующего, а обычные дни тянулись для нее целую вечность.
Такие дни, как сегодня.
Мелани металась по главной гостиной, заламывая руки, в который раз пытаясь строить планы, как ей избавиться от инвалида Эдмунда прежде, чем вернется Люсьен. Какими отвратительно упрямыми могут быть эти умирающие! Они управляют из своих постелей, они требуют повиновения и внимания к себе, они словно тень, накрывшая дом.
Умирающий Эдмунд правил домом через своего поверенного, эдакого бескровного стручка, единственного мужчины в округе, сумевшего остаться равнодушным к прелестям Мелани. Не прошло и недели после первого удара, случившегося с Эдмундом, как ее ознакомили с новым распорядком жизни Тремэйн-Корта.
Его новые апартаменты в первом этаже южного крыла отныне отделены от ее. Это условие вызвало ее улыбку: она еще помнила время, когда он рыдал, умоляя дать ему возможность наслаждаться ее обществом, прикосновением ее рук, видом ее прекрасного обнаженного тела, распростертого на кровати его умершей жены. Тогда он был готов убить ради нее. Ах, если бы он сейчас был готов умереть ради нее.
Ее улыбка угасла, когда она вспомнила о некоторых других установленных Эдмундом правилах.
Ей запрещалось принимать гостей в Тремэйн-Корте, устраивать вечеринки и приемы, запрещалось принимать приглашения — только один раз в месяц, — как будто здесь, в Суссексе ее мог кто-то позвать в гости. В межсезонье Бат по сравнению с Суссексом выглядел просто Меккой.
Кроме того, владельцы лавок и все прочие торговцы, снабжающие ее в Тремэйн-Корте, посылают свои счета его поверенным. А ей назначается ничтожная пенсия — и та благополучно уходит в Лондон, той суке. Однако и этой пенсии она немедленно лишится, если посмеет отлучиться из поместья более чем на шесть часов.
Далее, визиты в детскую ограничиваются до трех раз в неделю, причем всякий раз при этом должны присутствовать либо Мойна, либо эта пронырливая потаскуха Кэт Харвей.
Мелани принялась теребить свои белокурые кудряшки, думая о последнем приказе Эдмунда. Да на кой черт ей сдался сопливый младенец? Вот уж воистину это все, что она поимела от своего полуживого жадного мужа-импотента.
И все же, несмотря на неуемную любовь к своему наследнику, Эдмунд предоставил самому Тремэйн-Корту преспокойно приходить в упадок и разлагаться на глазах: поместье стало как бы отражением его полуживого хозяина. Это сравнение рассмешило Мелани. К ней вернулось хорошее настроение, и она вернулась к насущной проблеме.
Эдмунд. Эдмунд умирает. Эдмунд мертв. Эдмунд в могиле, тяжелая земля сыплется ему на грудь, и черви выедают ему глаза. Он навсегда освобождает ее от себя, еще не успев изменить завещания, составленного после рождения Нодди. Он все еще считает, что его жена годится на роль управляющей наследством его сына, пока у нее хватает сил хорошо себя вести, пока она еще может оставаться вдали от Лондона.
Ее улыбка стала шире, когда она представила себе этот вожделенный переезд в Лондон после смерти Эдмунда. Ребенок ей не помеха. Мойна тоже не сможет удержать ее, ибо как только Люсьен окажется в ее постели, придет конец власти Мойниного зелья.
Год. Даже больше, чем год. Вполне достаточно времени для того, чтобы он заскучал по ней, чтобы он захотел выслушать ее, понять и простить, У нее были тысячи часов на то, чтобы сочинить приемлемую историю, в которой не было необходимости упоминать великосветскую суку, ее внезапную потребность в деньгах три года назад, когда найденный ею выход из положения поставил под угрозу любовь к ней Люсьена.
Всю вину примет на себя Эдмунд. Мертвый Эдмунд примет на себя любую напраслину, чтобы унести ее с собой в могилу, где она и пребудет с ним вовеки. Мертвый Эдмунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107