Медий принадлежал к числу людей, которые, прельщаясь дешевизной, готовы без надобности покупать все, что попадется им под руку. Сегодня утром он случайно пришел на аукцион близ гавани Киботуса и приобрел громадную бочку соленых сельдей, по его словам, «совершенно за бесценок». Когда его покупка была доставлена по назначению, жена Медия ужасно рассердилась. Ее гнев сначала обрушился на неповинного извозчика, а потом на мужа.
– Мы, наверное, в целое столетие не уничтожим такого запаса рыбы! – кричала она на всю улицу.
Сконфуженный Медий, возражая жене, старался доказать ошибочность ее мнения и в то же время уверял, что употребление в пищу сельди способствует необыкновенному долголетию.
Супружеский спор забавлял Даду гораздо сильнее, чем покрытые числами и кабалистическими знаками дощечки, цилиндры и шары, которыми старался заинтересовать ее Медий. В ту минуту, когда он с особенным жаром объяснял девушке их значение, она убежала от него и представила перед детьми, как подергивает мордочкой кролик, обнюхивая капустный лист и шевеля ушами.
Известие о новом эдикте императора и мятеже на площади префектуры дошло, наконец, до Медия. Он очень перепугался и поспешил в город. Вернувшись к вечеру, старик был сам не свой. Наверное, ему сообщили что-нибудь ужасное, потому что он поражал своей бледностью и растерянным видом.
Актер то ходил взад и вперед по комнате, охая и ломая руки, то бросался на постель, устремляя кверху встревоженный взгляд, то выбегал в атриум, исподтишка посматривая оттуда на улицу. Присутствие Дады, видимо, стесняло его; чуткая девушка тотчас поняла это и сказала без обиняков, что ей самой хочется вернуться к своим.
– Делай, как знаешь, – отвечал, пожимая плечами, Медий. – Я не гоню тебя и не удерживаю.
До сих пор жена старика не обращала внимания на его беспокойство, потому что он имел привычку падать духом и метаться из угла в угол, как угорелый, при малейшей неудаче; но теперь она заметила в нем что-то особенное и тотчас пристала к нему с расспросами.
– Я только боялся преждевременно напугать вас, – отвечал ей Медий, – но все равно вы должны узнать, в чем дело. Цинегий послан сюда с тем, чтобы разрушить Серапеум, а вы хорошо знаете сами, чем это кончится. Сегодня, – прибавил он, – мы еще живы и здоровы, тогда как завтра все будет кончено: земля поглотит наше жилище вместе с нами.
Слова старика упали на восприимчивую почву. Его жена и дочь невероятно перепугались. Медий до того увлекся своей ролью пророка, что начал рисовать самыми яркими красками ожидающие их бедствия. Женщины сначала рыдали, потом принялись громко выть. Старый певец не уступал им в малодушии. Собственные красноречивые описания предстоящей гибели сильно расстроили его. Медий, не шутя, считал себя замечательным мудрецом и любил повторять, что религия выдумана жрецами ради их собственной выгоды. Но теперь он забыл все это и набожно шептал молитвы, а когда жена попросила у него позволения сообща с соседями принеси в жертву черного ягненка, старик беспрекословно дал ей денег.
В эту ночь никто не мог заснуть. Дада скучала по родным. Если слова Медия не пустая выдумка, говорила она себе, то ей тысячу раз приятнее погибнуть заодно со своими близкими, чем с чужими людьми, которые внушали девушке безотчетное недоверие. На следующее утро молодая певица откровенно сказала старику, что ей хочется домой; Медий тотчас собрался проводить ее к Карнису.
При настоящих обстоятельствах ему нечего было и думать об осуществлении своего плана. Он служил у знаменитого магика и заклинателя духов Посидония, к которому приходила половина жителей Александрии, без различия вероисповедания, для того чтобы вызывать души умерших, вопрошать богов и демонов. Посидоний давал волшебные амулеты, служившие средством внушить к себе любовь или избавиться от козней врагов; он учил искусству делаться невидимкой и предсказывал будущее.
Для первого дебюта Дады ей предстояло явиться перед одной почтенной александрийской матроной в виде светлого призрака ее умершей молоденькой дочери, однако беспорядки в городе заставили эту богатую женщину отправиться вчера в свое отдаленное поместье. Другие посетители Посидония также едва ли решатся ввиду тревожного времени ходить ночью по улицам: обеспеченные люди – народ трусливый и нерешительный. Кроме того, император издал новый строжайший эдикт против колдовства, так что Посидоний счел за лучшее прекратить свои магические сеансы.
Таким образом, участие Дады в его представлениях становилось ненужным, но хитрый Медий скрывал от девушки истину, делая вид, что он уступает ее просьбе только из боязни причинить беспокойство своему другу Карнису.
Стояло безоблачное жаркое утро, и в городе почти с самого рассвета наблюдалась беспокойная суета. Страх, любопытство и негодование отражалось на всех лицах. Старому певцу удалось, однако, беспрепятственно дойти до храма Исиды у Мареотийского озера. Ворота святилища были заколочены и охранялись стражей, хотя это и не помешало громадной толпе народа собраться возле храма с южной и западной стороны. Многие из собравшихся в ожидании неминуемой катастрофы провели здесь в молитвах целую ночь. Теперь они стояли группами на коленях, рыдая и произнося проклятья и угрозы или понурив головы с тупой покорностью отчаяния.
Эта сцена производила удручающее впечатление и сильно подействовала как на Медия, так и на Даду, которая, идя домой, гораздо больше боялась брани своей тетки, чем предстоящего разрушения Вселенной.
Спутник молодой девушки, громко стеная, бросился на колени и принудил Даду последовать его примеру, так как в эту минуту на каменной ограде, окружавшей капище, появился один из жрецов богини. Подняв над головой священный систрум Исиды, он сначала невнятно произносил молитвы и заклинания, а потом обратился к присутствующим.
Жрец был маленьким полным человечком. Обливаясь потом под лучами палящего солнца, толстяк рисовал перед своими слушателями картину неслыханных бедствий, которым предстояло неминуемо разразиться над Александрией и ее жителями.
Оратор произносил свою напыщенную речь крикливым, неприятным голосом, ежеминутно вытирая вспотевшее лицо своей жреческой одеждой из белого полотна, задыхаясь от томления и широко разевая рот, как вытянутая из воды рыба.
Но собравшаяся толпа не замечала этих подробностей, вполне разделяя ненависть к христианам, которой были проникнуты жрецы, и страх перед близкой катастрофой. Только одна Дада становилась тем веселее, чем больше смотрела на забавную фигуру проповедника. Солнце так приветливо светило с небес, а рядом со жрецом, на верху каменной ограды, ворковала пара голубей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Мы, наверное, в целое столетие не уничтожим такого запаса рыбы! – кричала она на всю улицу.
Сконфуженный Медий, возражая жене, старался доказать ошибочность ее мнения и в то же время уверял, что употребление в пищу сельди способствует необыкновенному долголетию.
Супружеский спор забавлял Даду гораздо сильнее, чем покрытые числами и кабалистическими знаками дощечки, цилиндры и шары, которыми старался заинтересовать ее Медий. В ту минуту, когда он с особенным жаром объяснял девушке их значение, она убежала от него и представила перед детьми, как подергивает мордочкой кролик, обнюхивая капустный лист и шевеля ушами.
Известие о новом эдикте императора и мятеже на площади префектуры дошло, наконец, до Медия. Он очень перепугался и поспешил в город. Вернувшись к вечеру, старик был сам не свой. Наверное, ему сообщили что-нибудь ужасное, потому что он поражал своей бледностью и растерянным видом.
Актер то ходил взад и вперед по комнате, охая и ломая руки, то бросался на постель, устремляя кверху встревоженный взгляд, то выбегал в атриум, исподтишка посматривая оттуда на улицу. Присутствие Дады, видимо, стесняло его; чуткая девушка тотчас поняла это и сказала без обиняков, что ей самой хочется вернуться к своим.
– Делай, как знаешь, – отвечал, пожимая плечами, Медий. – Я не гоню тебя и не удерживаю.
До сих пор жена старика не обращала внимания на его беспокойство, потому что он имел привычку падать духом и метаться из угла в угол, как угорелый, при малейшей неудаче; но теперь она заметила в нем что-то особенное и тотчас пристала к нему с расспросами.
– Я только боялся преждевременно напугать вас, – отвечал ей Медий, – но все равно вы должны узнать, в чем дело. Цинегий послан сюда с тем, чтобы разрушить Серапеум, а вы хорошо знаете сами, чем это кончится. Сегодня, – прибавил он, – мы еще живы и здоровы, тогда как завтра все будет кончено: земля поглотит наше жилище вместе с нами.
Слова старика упали на восприимчивую почву. Его жена и дочь невероятно перепугались. Медий до того увлекся своей ролью пророка, что начал рисовать самыми яркими красками ожидающие их бедствия. Женщины сначала рыдали, потом принялись громко выть. Старый певец не уступал им в малодушии. Собственные красноречивые описания предстоящей гибели сильно расстроили его. Медий, не шутя, считал себя замечательным мудрецом и любил повторять, что религия выдумана жрецами ради их собственной выгоды. Но теперь он забыл все это и набожно шептал молитвы, а когда жена попросила у него позволения сообща с соседями принеси в жертву черного ягненка, старик беспрекословно дал ей денег.
В эту ночь никто не мог заснуть. Дада скучала по родным. Если слова Медия не пустая выдумка, говорила она себе, то ей тысячу раз приятнее погибнуть заодно со своими близкими, чем с чужими людьми, которые внушали девушке безотчетное недоверие. На следующее утро молодая певица откровенно сказала старику, что ей хочется домой; Медий тотчас собрался проводить ее к Карнису.
При настоящих обстоятельствах ему нечего было и думать об осуществлении своего плана. Он служил у знаменитого магика и заклинателя духов Посидония, к которому приходила половина жителей Александрии, без различия вероисповедания, для того чтобы вызывать души умерших, вопрошать богов и демонов. Посидоний давал волшебные амулеты, служившие средством внушить к себе любовь или избавиться от козней врагов; он учил искусству делаться невидимкой и предсказывал будущее.
Для первого дебюта Дады ей предстояло явиться перед одной почтенной александрийской матроной в виде светлого призрака ее умершей молоденькой дочери, однако беспорядки в городе заставили эту богатую женщину отправиться вчера в свое отдаленное поместье. Другие посетители Посидония также едва ли решатся ввиду тревожного времени ходить ночью по улицам: обеспеченные люди – народ трусливый и нерешительный. Кроме того, император издал новый строжайший эдикт против колдовства, так что Посидоний счел за лучшее прекратить свои магические сеансы.
Таким образом, участие Дады в его представлениях становилось ненужным, но хитрый Медий скрывал от девушки истину, делая вид, что он уступает ее просьбе только из боязни причинить беспокойство своему другу Карнису.
Стояло безоблачное жаркое утро, и в городе почти с самого рассвета наблюдалась беспокойная суета. Страх, любопытство и негодование отражалось на всех лицах. Старому певцу удалось, однако, беспрепятственно дойти до храма Исиды у Мареотийского озера. Ворота святилища были заколочены и охранялись стражей, хотя это и не помешало громадной толпе народа собраться возле храма с южной и западной стороны. Многие из собравшихся в ожидании неминуемой катастрофы провели здесь в молитвах целую ночь. Теперь они стояли группами на коленях, рыдая и произнося проклятья и угрозы или понурив головы с тупой покорностью отчаяния.
Эта сцена производила удручающее впечатление и сильно подействовала как на Медия, так и на Даду, которая, идя домой, гораздо больше боялась брани своей тетки, чем предстоящего разрушения Вселенной.
Спутник молодой девушки, громко стеная, бросился на колени и принудил Даду последовать его примеру, так как в эту минуту на каменной ограде, окружавшей капище, появился один из жрецов богини. Подняв над головой священный систрум Исиды, он сначала невнятно произносил молитвы и заклинания, а потом обратился к присутствующим.
Жрец был маленьким полным человечком. Обливаясь потом под лучами палящего солнца, толстяк рисовал перед своими слушателями картину неслыханных бедствий, которым предстояло неминуемо разразиться над Александрией и ее жителями.
Оратор произносил свою напыщенную речь крикливым, неприятным голосом, ежеминутно вытирая вспотевшее лицо своей жреческой одеждой из белого полотна, задыхаясь от томления и широко разевая рот, как вытянутая из воды рыба.
Но собравшаяся толпа не замечала этих подробностей, вполне разделяя ненависть к христианам, которой были проникнуты жрецы, и страх перед близкой катастрофой. Только одна Дада становилась тем веселее, чем больше смотрела на забавную фигуру проповедника. Солнце так приветливо светило с небес, а рядом со жрецом, на верху каменной ограды, ворковала пара голубей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99