Однако, придя на ипподром, племянница Карниса забыла свои недавние неудачи, свои тревоги и опасения. Она помещалась в нижних рядах каменного подиума, в тени, на удобной, мягкой мебели богатого магика Посидония, между тем как в Риме, посетив однажды большой цирк, молодая девушка простояла несколько часов во втором ярусе деревянной надстройки, где ее со всех сторон теснила грубая толпа и откуда ей едва были видны головы наездников и коней, проносившихся по арене.
После этого Герза никогда больше не водила племянницу на бега, потому что при выходе из ипподрома к ним пристала шумная компания молодых и пожилых мужчин, от которых они едва смогли отделаться. С тех пор тетка удвоила надзор за племянницей и никуда не отпускала ее одну.
На ипподроме было несравненно лучше, чем в верхних ярусах римского цирка. Нижние ряды скамеек отделялись от арены только неширокой канавой, через которую были перекинуты мостики. Один из них находился как раз напротив Дады; лошади бежали в нескольких шагах перед ней, и на таком видном месте она, конечно же, привлекала к себе сотни благосклонных взглядов. Даже великий Цинегий, заметивший юную красавицу еще на корабле, не раз оборачивался в ее сторону. Десять негров исполинского роста только что пронесли его через арену в позолоченных носилках, двенадцать ликторов предшествовали им с обвитыми лавром жезлами в руках. Теперь приезжий вельможа в своем длинном пурпурном одеянии занял роскошный трон посреди трибуны, устроенной над самым входом в ипподром; однако легкомысленная Дада очень мало интересовалась этим важным стариком. Она с любопытством смотрела по сторонам, засыпая вопросами своих словоохотливых спутников, Медия и его дочь. Димитрий восхищался радостным оживлением молодой девушки и выжидал удобную минуту, чтобы заговорить с ней.
– Посмотри, как много народу оборачивается в нашу сторону, – сказала Дада шепотом старому певцу, – действительно, мое платье так красиво, что им можно залюбоваться. И откуда твой Посидоний мог достать такие чудесные розы! На моей гирлянде от плеча до пояса более сотни бутонов. Я нарочно считала их по дороге сюда, когда сидела в носилках. Жаль, что они так быстро вянут! Недурно было бы высушить лепестки, а потом приготовить из них розовое масло.
Димитрий невольно улыбнулся столь наивному замечанию и, наклонившись к плечу Дады, заметил:
– Ну, твоих цветов едва ли будет достаточно для изготовления масла.
Певица быстро обернулась и покраснела, увидев позади себя старшего брата Марка. Молодой человек сказал, что он очень сожалеет о своем дерзком поступке по отношению к ней, и просит прощения.
Дада приветливо улыбнулась на эти слова.
– Мне также было очень досадно вспомнить, как грубо я обошлась с тобой, – отвечала она. – Но я была ужасно раздражена действиями тетки, которая нарочно спрятала мои сандалии, чтобы я не смогла уйти с корабля.
После того молодая девушка познакомила Димитрия с Медием и, наконец, осведомилась о Марке и его конях, спрашивая, надеется ли он одержать победу. Сельский хозяин охотно поддерживал с ней разговор, и когда к ним подошли цветочницы, продававшие гирлянды, голубые и красные цветы и ленты, Димитрий купил у них самые лучшие оливковые венки для победителя на бегах, выражая надежду, что этот триумф выпадет на долю его брата.
Медий с дочерью украсили свою одежду пунцовыми бантами, отличавшими язычников, и Дада последовала их примеру, но теперь она просила молодого человека дать ей голубые ленты, которые и поспешила приколоть к своему плечу вместо красных, потому что хотела держать сторону Марка.
Димитрий засмеялся и сказал:
– Теперь мой брат еще сильнее будет желать победы, когда увидит тебя с таким украшением. Он ведь постоянно думает о красавице Даде.
– Это меня очень радует, – откровенно отвечала она. – Я также не могла заснуть сегодня целую ночь – Марк и его прекрасные кони не выходили у меня из головы.
Медий заметил своей гостье, что Карнис и Герза будут недовольны ею, потому что ей неприлично надевать на себя христианские цвета.
– Очень жаль, если это им не понравится, – сухо возразила певица, – но я предпочитаю голубое красному.
Димитрия поразил решительный тон ее ответа. Он считал Даду беззаботным, невинным созданием и объяснил себе резкость девушки личным нерасположением к Медию. В ту же минуту с башен возле трибуны грянула музыка, однако она звучала не особенно весело, так как игра на флейте и многие языческие мотивы были запрещены.
В прежнее время ипподром служил местом свиданий для влюбленных, здесь обычно завязывались любовные романы александрийской молодежи, что придавало особенную привлекательность торжественному дню публичных состязаний. Между тем сегодня молодые девушки привилегированного класса сидели взаперти, не переступая порога гиникея, в ожидании предстоящих бедствий и смут. Многие из языческих юношей оставались в осажденном Серапеуме. Какой-то тайный гнет парализовал беззаботное веселье впечатлительных и пылких александрийцев, отравляя им любимое развлечение.
Конечно, ипподром постоянно служил местом, где более всего разыгрывались страсти, но сегодня разнообразные чувства, волновавшие зрителей и участников бегов, приняли особенно острую форму – к ним примешалась ненависть и подчинила их своему влиянию. Права язычников попирались на каждом шагу. Христиане повсюду брали над ними верх, а ненависть между людьми становится еще непримиримее, когда она основана на жгучем чувстве зависти. Но и христиане со своей стороны ненавидели язычников, которые старались унизить врагов, гордясь перед ними своими высокими дарованиями – наследием славного прошлого. Последователи новой веры долго терпели насмешки и гонения, но мало-помалу восторжествовали над своими противниками, сделавшись в свою очередь грозной силой. Теперь язычники были подавлены все более и более разраставшимся могуществом христианства; они не могли даже отомстить за свое поражение, и победители презирали их, как отсталых, безрассудных людей, преданных суеверию идолопоклонства.
Заботясь о спасении своей души, христиане пренебрегали до сих пор телесным развитием, почему в палестре и на ипподроме язычники не встречали себе противников. Христианин не хотел вступать с ними в борьбу на гимнастических упражнениях, стыдясь показать свое обнаженное тело, но он мало-помалу привык ездить в цирке на собственных лошадях и не раз оспаривал у соперника победу. Приверженцы старых богов начали опасаться, что заклятый враг скоро превзойдет их на этом поприще, и одна мысль о подобном унижении возмущала их до глубины души, возбуждая до крайних пределов накопившуюся веками ненависть и жажду мести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
После этого Герза никогда больше не водила племянницу на бега, потому что при выходе из ипподрома к ним пристала шумная компания молодых и пожилых мужчин, от которых они едва смогли отделаться. С тех пор тетка удвоила надзор за племянницей и никуда не отпускала ее одну.
На ипподроме было несравненно лучше, чем в верхних ярусах римского цирка. Нижние ряды скамеек отделялись от арены только неширокой канавой, через которую были перекинуты мостики. Один из них находился как раз напротив Дады; лошади бежали в нескольких шагах перед ней, и на таком видном месте она, конечно же, привлекала к себе сотни благосклонных взглядов. Даже великий Цинегий, заметивший юную красавицу еще на корабле, не раз оборачивался в ее сторону. Десять негров исполинского роста только что пронесли его через арену в позолоченных носилках, двенадцать ликторов предшествовали им с обвитыми лавром жезлами в руках. Теперь приезжий вельможа в своем длинном пурпурном одеянии занял роскошный трон посреди трибуны, устроенной над самым входом в ипподром; однако легкомысленная Дада очень мало интересовалась этим важным стариком. Она с любопытством смотрела по сторонам, засыпая вопросами своих словоохотливых спутников, Медия и его дочь. Димитрий восхищался радостным оживлением молодой девушки и выжидал удобную минуту, чтобы заговорить с ней.
– Посмотри, как много народу оборачивается в нашу сторону, – сказала Дада шепотом старому певцу, – действительно, мое платье так красиво, что им можно залюбоваться. И откуда твой Посидоний мог достать такие чудесные розы! На моей гирлянде от плеча до пояса более сотни бутонов. Я нарочно считала их по дороге сюда, когда сидела в носилках. Жаль, что они так быстро вянут! Недурно было бы высушить лепестки, а потом приготовить из них розовое масло.
Димитрий невольно улыбнулся столь наивному замечанию и, наклонившись к плечу Дады, заметил:
– Ну, твоих цветов едва ли будет достаточно для изготовления масла.
Певица быстро обернулась и покраснела, увидев позади себя старшего брата Марка. Молодой человек сказал, что он очень сожалеет о своем дерзком поступке по отношению к ней, и просит прощения.
Дада приветливо улыбнулась на эти слова.
– Мне также было очень досадно вспомнить, как грубо я обошлась с тобой, – отвечала она. – Но я была ужасно раздражена действиями тетки, которая нарочно спрятала мои сандалии, чтобы я не смогла уйти с корабля.
После того молодая девушка познакомила Димитрия с Медием и, наконец, осведомилась о Марке и его конях, спрашивая, надеется ли он одержать победу. Сельский хозяин охотно поддерживал с ней разговор, и когда к ним подошли цветочницы, продававшие гирлянды, голубые и красные цветы и ленты, Димитрий купил у них самые лучшие оливковые венки для победителя на бегах, выражая надежду, что этот триумф выпадет на долю его брата.
Медий с дочерью украсили свою одежду пунцовыми бантами, отличавшими язычников, и Дада последовала их примеру, но теперь она просила молодого человека дать ей голубые ленты, которые и поспешила приколоть к своему плечу вместо красных, потому что хотела держать сторону Марка.
Димитрий засмеялся и сказал:
– Теперь мой брат еще сильнее будет желать победы, когда увидит тебя с таким украшением. Он ведь постоянно думает о красавице Даде.
– Это меня очень радует, – откровенно отвечала она. – Я также не могла заснуть сегодня целую ночь – Марк и его прекрасные кони не выходили у меня из головы.
Медий заметил своей гостье, что Карнис и Герза будут недовольны ею, потому что ей неприлично надевать на себя христианские цвета.
– Очень жаль, если это им не понравится, – сухо возразила певица, – но я предпочитаю голубое красному.
Димитрия поразил решительный тон ее ответа. Он считал Даду беззаботным, невинным созданием и объяснил себе резкость девушки личным нерасположением к Медию. В ту же минуту с башен возле трибуны грянула музыка, однако она звучала не особенно весело, так как игра на флейте и многие языческие мотивы были запрещены.
В прежнее время ипподром служил местом свиданий для влюбленных, здесь обычно завязывались любовные романы александрийской молодежи, что придавало особенную привлекательность торжественному дню публичных состязаний. Между тем сегодня молодые девушки привилегированного класса сидели взаперти, не переступая порога гиникея, в ожидании предстоящих бедствий и смут. Многие из языческих юношей оставались в осажденном Серапеуме. Какой-то тайный гнет парализовал беззаботное веселье впечатлительных и пылких александрийцев, отравляя им любимое развлечение.
Конечно, ипподром постоянно служил местом, где более всего разыгрывались страсти, но сегодня разнообразные чувства, волновавшие зрителей и участников бегов, приняли особенно острую форму – к ним примешалась ненависть и подчинила их своему влиянию. Права язычников попирались на каждом шагу. Христиане повсюду брали над ними верх, а ненависть между людьми становится еще непримиримее, когда она основана на жгучем чувстве зависти. Но и христиане со своей стороны ненавидели язычников, которые старались унизить врагов, гордясь перед ними своими высокими дарованиями – наследием славного прошлого. Последователи новой веры долго терпели насмешки и гонения, но мало-помалу восторжествовали над своими противниками, сделавшись в свою очередь грозной силой. Теперь язычники были подавлены все более и более разраставшимся могуществом христианства; они не могли даже отомстить за свое поражение, и победители презирали их, как отсталых, безрассудных людей, преданных суеверию идолопоклонства.
Заботясь о спасении своей души, христиане пренебрегали до сих пор телесным развитием, почему в палестре и на ипподроме язычники не встречали себе противников. Христианин не хотел вступать с ними в борьбу на гимнастических упражнениях, стыдясь показать свое обнаженное тело, но он мало-помалу привык ездить в цирке на собственных лошадях и не раз оспаривал у соперника победу. Приверженцы старых богов начали опасаться, что заклятый враг скоро превзойдет их на этом поприще, и одна мысль о подобном унижении возмущала их до глубины души, возбуждая до крайних пределов накопившуюся веками ненависть и жажду мести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99