Он присутствовал и на суде, по-прежнему надеясь, что она сломается и признается в убийстве его дочери. Кто смог бы его обвинить? Его драгоценный ангелочек исчез без следа.
Никто даже не попытался доказать ее невиновность, и она была признана виновной в совершении двух убийств после полуторадневного слушания свидетелей. Никто из присутствующих, и меньше всех сама Селин, не удивился, когда ее приговорили к смерти.
После оглашения приговора судья предоставил ей последнее слово. Даже теперь, лежа в камере, она думала, какую жалкую картину являла в зале суда. Она настолько исхудала, что ее перепачканное аквамариновое бальное платье висело на ней словно на вешалке. Волосы были нечесаными и грязными, кожа приобрела желтоватый, болезненный оттенок, глаза ввалились. Она вспомнила, что ей едва удалось заговорить чуть громче, чем шепотом.
– Я ударила Жана Перо ножом ради самозащиты… Я не оставляла его в том состоянии, в каком его нашли… Я не могла убить Персу… Она была для меня как мать… Я очень ее любила… Я не боюсь смерти, потому что невиновна.
– Просыпайся, девочка, к тебе посетитель.
До слуха Селин, выводя ее из забытья, донесся голос охранника. Она откинула одеяло, подождала, пока перестанет кружиться голова, и наконец повернулась к охраннику, наблюдающему за ней сквозь решетчатое окошечко в тяжелой двери. Сегодня дежурил толстяк, от которого вечно пахло вином. Его румяные щеки были покрыты красными прожилками.
Селин облизала сухие губы:
– Вы мне?
– Тебе. Соберись, девочка. Пришел один джентльмен и хочет тебя видеть. Обещай не выкидывать никаких штучек, и я его впущу. – Лицо за решеткой исчезло.
За последние несколько дней Селин стала по-настоящему жалеть тюремщиков, которые день за днем вынуждены были находиться в сырых, покрытых плесенью стенах, терпеть зловоние, страдать от духоты в переполненных помещениях. Селин поплотнее завернулась в одеяло и спустила ноги с топчана, пытаясь привыкнуть к грязному ледяному полу под босыми ногами.
Откинув с лица волосы, Селин с удивлением думала, кто же мог прийти навестить ее. Она не знала никакого джентльмена, который мог бы прийти сюда, за исключением, может быть, Кордеро, но у нее все-таки хватало благоразумия не надеяться на его приход.
За дверью послышались приближающиеся шаги, отдающиеся глухим эхом от каменного пола. Головокружение прошло, но руки по-прежнему дрожали. Она молила Бога дать ей силы, чтобы выстоять. Кто-то в соседней комнате пронзительно закричал, и этот вопль, как обычно, потонул в вое и проклятиях, которые тут же полетели из-за других дверей, пока охранник не потребовал навести порядок. Стены Кабильдо видели уже не один бунт заключенных, и стражники всегда держались начеку. Камеры были битком набиты убийцами, прочими преступниками и рабами, иногда полусумасшедшими, иногда больными. Ей повезло: осужденных на смерть содержали в одиночной камере.
Селин снова закрыла глаза и, придерживая одеяло, начала раскачиваться взад и вперед. В памяти всплыл непрошеный образ Кордеро. Он ехал верхом вдоль берега на фоне сверкающего песка и пенящихся волн, высокий и гордый. Его блестящие волосы искрились в солнечных лучах. Позади него, на холме, густые заросли зеленого тростника раскачивались от свежего ветра.
Спрятав это видение в самые глубокие тайники своей души, Селин подумала: «Вспоминает ли он меня хотя бы иногда?»
В окошке снова появилось лицо охранника. Зазвенели ключи. Один оборот – и тяжелая кипарисовая дверь распахнулась.
Селин продолжала неподвижно сидеть на краешке топчана, сжимая руками одеяло. Толстый охранник пропустил в камеру Томаса О’Харли. Коренастый торговец средних лет был одет в дорогой, хорошо пошитый сюртук из шерсти, который выглядел в жалкой камере так же нелепо, как шелковые домашние туфли на пляже. В комнате вдруг стало очень тесно от присутствия двух крупных мужчин. Ее посетитель прочистил горло и окинул взглядом камеру.
Селин не сделала даже попытки заговорить с ним, чтобы облегчить начало разговора. Она просто ждала. Он, без сомнения, явился, чтобы в последний раз попытаться упросить ее рассказать, где находится его дочь.
Когда О’Харли наконец заговорил, то обратился к охраннику, а не к ней.
– Вы могли бы оставить нас наедине? – попросил он.
Охранник быстро взглянул на Селин:
– Не обижай его.
Это предупреждение даже не заслуживало ответа. Он прекрасно знал: у нее едва хватало сил, чтобы отогнать мух. Охранник вышел из камеры, но, даже после того как с шумом повернулся ключ, она не сомневалась: он остался ждать прямо за дверью.
Селин постаралась сосредоточить внимание на Томасе О’Харли. Что-то в нем изменилось с тех пор, как она видела его в суде. Он выглядел теперь куда более уверенным в себе, плечи его не были безвольно опущены, из глаз исчезло отчаяние. Он извлек из кармана сложенный листок бумаги и развернул его с такой осторожностью, словно имел дело с тончайшей, очень хрупкой драгоценностью.
– Я получил весточку от Джеммы, – тихо сказал он, с благоговением глядя на тонкую страницу. – Она жива.
Селин почувствовала облегчение, не только потому, что это оправдывало ее, снимало с нее подозрение, но и потому, что была по-настоящему благодарна Богу за то, что с белокурой улыбчивой девушкой, однажды обменявшейся с ней судьбой, не случилось никакой беды.
– Она в монастыре?
– Джемма? Конечно нет! – засмеялся О’Харли.
– Она сказала мне, что хочет стать монахиней. – Селин повторила то, что уже однажды рассказывала ему. Однако тогда он ей не поверил.
– Она не сообщает, где именно находится, только то, что жива, здорова, счастлива и о ней хорошо заботятся. Она пишет, что когда полностью придет в себя и почувствует, что готова, то приедет домой, но она хочет, чтобы и мне хватило времени осознать, что я не имею права выбирать для нее мужа. – Он улыбнулся Селин. – Можете мне поверить: я никогда больше не сделаю такой попытки.
Он продолжал рассматривать слова, написанные рукой дочери.
– Далее она пишет, что в ночь предполагаемой свадьбы она поменялась одеждой с молодой женщиной одного с ней роста, но с темными волосами. Все именно так, как вы рассказывали. Я показывал это письмо полиции, они прекратили ее поиски. Я лично хотел сообщить вам об этом. Должен сказать, что надеюсь, вы простите меня за то, что я усомнился в ваших словах, но вы должны понять, в каком отчаянии я был…
– Я понимаю. Боюсь только, что от ее приданого осталось очень мало. Большая часть денег пошла незаконнорожденным детям Александра. Извините…
Он не стал выслушивать ее извинения.
– У меня денег больше чем достаточно. Я просто очень рад, что Джемма жива. Селин, могу я что-нибудь для вас сделать?
– Для меня нельзя ничего сделать, не доказав, что я не убивала остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95