— Горло Дина сжал спазм.
Эрик заснул, но, даже когда его дыхание выровнялось, а рот приоткрылся во сне, Дин оставался в комнате. Он по-прежнему не знал, что сказать брату, когда тот проснется. Он готов был отдать все свое состояние — да что там состояние, нес, чем он владел или мог взять взаймы! — в обмен на то, что раньше не особенно ценил. На то, в чем Эрик больше всего нуждался. На время.
Допрыгав на одной ножке до туалета и вернувшись обратно, Нора запыхалась, у нее закружилась голова. Она перебралась на кровать и прислонилась спиной к шаткой деревянной спинке. Нора понимала, что должна обращаться с Руби очень бережно, считаться с ее болью. При этом она никогда не забывала, что сама стала причиной этой боли. Она понимала, что Руби нельзя торопить, нужно дать ей возможность сделать первый шаг к примирению. Как бы Норе ни было трудно и горько, она не собиралась идти напролом и форсировать события.
Но Руби всегда обладала способностью пробуждать в ней худшее. Зачастую обе говорили друг другу такое, о чем впоследствии жалели.
Например, Руби прекрасно знала, что каждый раз, когда она холодно произносит слово «Нора», сердце матери пронзает боль. Таким способом Руби напоминает ей, что они друг другу чужие.
«Ты должна сохранять выдержку. И, ради всего святого, не указывай ей, что делать, и не напоминай, что знаешь ее», — приказала себе Нора.
Возможно, соблюдать эти правила было бы не трудно, если бы они остановились в любом другом месте. Но здесь, на острове, сама почва была настолько насыщена воспоминаниями, что на ней не могло вырасти ничего нового.
Именно в этом доме Нора совершила величайшую в своей жизни ошибку, а это было немало, если учесть, какую жизнь она вела. Именно сюда она сбежала от Рэнда. Она рассчитывала, что это временное решение. «Мне нужно хотя бы немного пространства, иначе я завизжу и никогда не смогу остановиться», — говорила она себе.
Ей необходимы были лишь небольшая комнатка, время, посвященное самой себе. Собственная жизнь душила ее. Дом в двадцати минутах езды на пароме — чего еще желать? Нора не знала, что две мили могут превратиться в десятилетие, даже больше.
Нора во всех мучительных подробностях вспоминала то лето и ужасные годы, которые ему предшествовали. Она помнила вкус и запах медленно надвигающейся депрессии, помнила ощущение, словно ее закрыли в банку из толстого стекла, где ей нечем дышать, а стекло создает невидимый барьер между ней и остальным миром. Самое ужасное заключалось в том, что она видела, чего лишается, но, протянув руку, касалась лишь холодного твердого стекла.
Все началось с нескольких мрачных дней, с нескольких кошмарных снов, но по мере того, как зима уступала место весне, а весна — лету, ей становилось все хуже, она просто… разваливалась на части. За все последующие годы Нора не нашла более подходящего слова для описания того, что с ней произошло. Тогда, да и сейчас, она чувствовала себя хрупкой, как высохший листок зимой. Ее всегда было слишком легко сломать.
Если бы она тогда не ушла от Рэнда, то, наверное, умерла бы, так сильна была боль. И все же…
Нора думала, что сможет вернуться домой, что женщинам в браке позволена та же свобода, что и мужчинам. Как же она была наивна!
На прикроватной тумбочке стоял телефон. Нора сняла трубку и с облегчением услышала гудок. Молодец Кэролайн! Она набрала номер Эрика, но никто не ответил. Вероятно, он устал с дороги и спит, в последнее время он очень быстро уставал. Ей не хотелось сейчас думать о его болезни, о том, как рак постепенно стирает его из жизни. Если она об этом задумается, то опять раскиснет, а этого она не могла себе позволить, учитывая, что по другую сторону двери находится Руби.
Она набрала другой номер. Доктор Олбрайт снял трубку после второго гудка. Сначала в трубке было тихо, потом стало слышно, как он чиркнул спичкой.
— Алло?
— Лео, это я, Нора.
Он затянулся и выпустил дым в телефонную трубку. На фоне тихого шипения раздалось:
— Как ты?
— Все в порядке. — Нора подумала, услышит ли он ложь в ее голосе, как читал на лице. — Ты просил позвонить, когда я доберусь до места, вот я…
— По твоему голосу не скажешь, что все в порядке.
— Ну… нам с Руби пришлось столкнуться со старыми призраками. — Нора попыталась засмеяться. — Этот дом…
— По-моему, тебе не следовало туда ехать, мы об этом уже говорили. Учитывая все случившееся, тебе следовало остаться в городе.
Как приятно иметь человека, который о тебе заботится, даже если ты ему за это платишь!
— И отдать себя на растерзание стервятникам? — Нора грустно улыбнулась. — Правда, сезон охоты на Нору Бридж открыт повсюду, где бы я ни появилась.
— Ты говорила о Руби, — напомнил Лео.
— Я знала, что придется нелегко.
Хотя бы это было правдой. Нора догадывалась, что ей будет больно видеть горечь и неприязнь дочери вблизи и во всех подробностях, так и оказалось.
— Нора, мы об этом говорили. Если она тебя ненавидит, то только потому, что была слишком мала, чтобы тебя понять.
— Лео, мне уже пятьдесят, а я по-прежнему ничего не понимаю.
— Ты должна рассказать правду, не только ради себя самой, но и ради Руби.
Нора тяжело вздохнула. Мысль открыться любимой дочери показалась ей абсурдной.
— Я всего лишь хочу увидеть, как она мне улыбнется. Только один раз, и тогда я сохраню это воспоминание навсегда. Я не рассчитываю, что она отнесется ко мне с симпатией, а уж о том, что снова меня полюбит, и речи не идет.
— Ах, Нора…
В голосе психиатра она услышала знакомое разочарование.
— Лео, ты ждешь от меня слишком многого.
— А ты просишь слишком мало, Нора. Ты так боишься своего прошлого, что…
— Лео, скажи мне что-нибудь полезное, — перебила его Нора. — Ты сам отец, посоветуй что-нибудь.
— Поговори с дочерью.
— О чем? Как мы можем зачеркнуть то, что случилось одиннадцать лет назад?
— А ты делай по одному шагу за раз. Попробуй так: каждый день ты рассказываешь ей что-то личное о себе, только одно, и пытаешься узнать что-то одно о ней. Это немного, но для начала неплохо.
— Что-то личное о себе…
Нора обдумала слова врача. Пожалуй, это ей удастся. Надо только найти способ разделить с дочерью один момент искренности за день. Это не много и наверняка ничего не изменит, но по крайней мере не невозможно. Во всяком случае, это самое большее, на что она может сейчас надеяться.
Руби прошла по всему дому от окна к окну, отдергивая занавески и впуская тусклый свет пасмурного дня. Было лишь около трех часов, но Руби знала, что вскоре облака совсем скроют солнце.
Внезапно она поняла, что безмерно устала. Ночной телефонный звонок, поездка в аэропорт и ранний перелет, затем дорога до острова, — все это разом навалилось на нее и лишило сил. Если она утратит бдительность, то рискует проиграть битву со своими эмоциями и разревется при виде старого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Эрик заснул, но, даже когда его дыхание выровнялось, а рот приоткрылся во сне, Дин оставался в комнате. Он по-прежнему не знал, что сказать брату, когда тот проснется. Он готов был отдать все свое состояние — да что там состояние, нес, чем он владел или мог взять взаймы! — в обмен на то, что раньше не особенно ценил. На то, в чем Эрик больше всего нуждался. На время.
Допрыгав на одной ножке до туалета и вернувшись обратно, Нора запыхалась, у нее закружилась голова. Она перебралась на кровать и прислонилась спиной к шаткой деревянной спинке. Нора понимала, что должна обращаться с Руби очень бережно, считаться с ее болью. При этом она никогда не забывала, что сама стала причиной этой боли. Она понимала, что Руби нельзя торопить, нужно дать ей возможность сделать первый шаг к примирению. Как бы Норе ни было трудно и горько, она не собиралась идти напролом и форсировать события.
Но Руби всегда обладала способностью пробуждать в ней худшее. Зачастую обе говорили друг другу такое, о чем впоследствии жалели.
Например, Руби прекрасно знала, что каждый раз, когда она холодно произносит слово «Нора», сердце матери пронзает боль. Таким способом Руби напоминает ей, что они друг другу чужие.
«Ты должна сохранять выдержку. И, ради всего святого, не указывай ей, что делать, и не напоминай, что знаешь ее», — приказала себе Нора.
Возможно, соблюдать эти правила было бы не трудно, если бы они остановились в любом другом месте. Но здесь, на острове, сама почва была настолько насыщена воспоминаниями, что на ней не могло вырасти ничего нового.
Именно в этом доме Нора совершила величайшую в своей жизни ошибку, а это было немало, если учесть, какую жизнь она вела. Именно сюда она сбежала от Рэнда. Она рассчитывала, что это временное решение. «Мне нужно хотя бы немного пространства, иначе я завизжу и никогда не смогу остановиться», — говорила она себе.
Ей необходимы были лишь небольшая комнатка, время, посвященное самой себе. Собственная жизнь душила ее. Дом в двадцати минутах езды на пароме — чего еще желать? Нора не знала, что две мили могут превратиться в десятилетие, даже больше.
Нора во всех мучительных подробностях вспоминала то лето и ужасные годы, которые ему предшествовали. Она помнила вкус и запах медленно надвигающейся депрессии, помнила ощущение, словно ее закрыли в банку из толстого стекла, где ей нечем дышать, а стекло создает невидимый барьер между ней и остальным миром. Самое ужасное заключалось в том, что она видела, чего лишается, но, протянув руку, касалась лишь холодного твердого стекла.
Все началось с нескольких мрачных дней, с нескольких кошмарных снов, но по мере того, как зима уступала место весне, а весна — лету, ей становилось все хуже, она просто… разваливалась на части. За все последующие годы Нора не нашла более подходящего слова для описания того, что с ней произошло. Тогда, да и сейчас, она чувствовала себя хрупкой, как высохший листок зимой. Ее всегда было слишком легко сломать.
Если бы она тогда не ушла от Рэнда, то, наверное, умерла бы, так сильна была боль. И все же…
Нора думала, что сможет вернуться домой, что женщинам в браке позволена та же свобода, что и мужчинам. Как же она была наивна!
На прикроватной тумбочке стоял телефон. Нора сняла трубку и с облегчением услышала гудок. Молодец Кэролайн! Она набрала номер Эрика, но никто не ответил. Вероятно, он устал с дороги и спит, в последнее время он очень быстро уставал. Ей не хотелось сейчас думать о его болезни, о том, как рак постепенно стирает его из жизни. Если она об этом задумается, то опять раскиснет, а этого она не могла себе позволить, учитывая, что по другую сторону двери находится Руби.
Она набрала другой номер. Доктор Олбрайт снял трубку после второго гудка. Сначала в трубке было тихо, потом стало слышно, как он чиркнул спичкой.
— Алло?
— Лео, это я, Нора.
Он затянулся и выпустил дым в телефонную трубку. На фоне тихого шипения раздалось:
— Как ты?
— Все в порядке. — Нора подумала, услышит ли он ложь в ее голосе, как читал на лице. — Ты просил позвонить, когда я доберусь до места, вот я…
— По твоему голосу не скажешь, что все в порядке.
— Ну… нам с Руби пришлось столкнуться со старыми призраками. — Нора попыталась засмеяться. — Этот дом…
— По-моему, тебе не следовало туда ехать, мы об этом уже говорили. Учитывая все случившееся, тебе следовало остаться в городе.
Как приятно иметь человека, который о тебе заботится, даже если ты ему за это платишь!
— И отдать себя на растерзание стервятникам? — Нора грустно улыбнулась. — Правда, сезон охоты на Нору Бридж открыт повсюду, где бы я ни появилась.
— Ты говорила о Руби, — напомнил Лео.
— Я знала, что придется нелегко.
Хотя бы это было правдой. Нора догадывалась, что ей будет больно видеть горечь и неприязнь дочери вблизи и во всех подробностях, так и оказалось.
— Нора, мы об этом говорили. Если она тебя ненавидит, то только потому, что была слишком мала, чтобы тебя понять.
— Лео, мне уже пятьдесят, а я по-прежнему ничего не понимаю.
— Ты должна рассказать правду, не только ради себя самой, но и ради Руби.
Нора тяжело вздохнула. Мысль открыться любимой дочери показалась ей абсурдной.
— Я всего лишь хочу увидеть, как она мне улыбнется. Только один раз, и тогда я сохраню это воспоминание навсегда. Я не рассчитываю, что она отнесется ко мне с симпатией, а уж о том, что снова меня полюбит, и речи не идет.
— Ах, Нора…
В голосе психиатра она услышала знакомое разочарование.
— Лео, ты ждешь от меня слишком многого.
— А ты просишь слишком мало, Нора. Ты так боишься своего прошлого, что…
— Лео, скажи мне что-нибудь полезное, — перебила его Нора. — Ты сам отец, посоветуй что-нибудь.
— Поговори с дочерью.
— О чем? Как мы можем зачеркнуть то, что случилось одиннадцать лет назад?
— А ты делай по одному шагу за раз. Попробуй так: каждый день ты рассказываешь ей что-то личное о себе, только одно, и пытаешься узнать что-то одно о ней. Это немного, но для начала неплохо.
— Что-то личное о себе…
Нора обдумала слова врача. Пожалуй, это ей удастся. Надо только найти способ разделить с дочерью один момент искренности за день. Это не много и наверняка ничего не изменит, но по крайней мере не невозможно. Во всяком случае, это самое большее, на что она может сейчас надеяться.
Руби прошла по всему дому от окна к окну, отдергивая занавески и впуская тусклый свет пасмурного дня. Было лишь около трех часов, но Руби знала, что вскоре облака совсем скроют солнце.
Внезапно она поняла, что безмерно устала. Ночной телефонный звонок, поездка в аэропорт и ранний перелет, затем дорога до острова, — все это разом навалилось на нее и лишило сил. Если она утратит бдительность, то рискует проиграть битву со своими эмоциями и разревется при виде старого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80