— Мне очень жаль, — повторил он, зная, что на этот раз Нора поймет.
Она только охнула. Рэнд наклонился к ней и с нежностью, которая лишила Нору сил, коснулся ее лица.
— Это я виноват, виноват во всем. Мы оба это знаем. Я был молод, глуп, самоуверен. Я не понимал, какая ты удивительная.
Нора улыбнулась — и поразилась тому, как легко это получилось. Она любила этого мужчину двадцать лет своей жизни, еще одиннадцать испытывала по нему неясную тоску, однако теперь, когда он сидел рядом с ней на старом вязаном пледе, в нити которого, казалось, была вплетена их юность, она наконец испытала умиротворение. Может быть, несколько простых слов, и только, были нужны ей все эти годы. Она накрыла руку Рэнда своей, и ее охватило ощущение мира и покоя, словно все, что происходило раньше, вело их к этому моменту. Нора с грустью поняла, что Рэнд олицетворяет ее юность, а юность нельзя прожить ни хорошо, ни плохо, ее просто проживаешь. В глазах Рэнда, одного его, она осталась женщиной, которой была когда-то.
— Мы оба виноваты. Мы пытались, но у нас не получилось.
Он придвинулся ближе. На какой-то головокружительный миг Норе показалось, что он собирается ее поцеловать. Он и хотел — она видела по его глазам, но в последнюю секунду отпрянул и улыбнулся ей так нежно, что это оказалось даже лучше, чем поцелуй.
— Когда я оглядываюсь назад — а я стараюсь этого не делать, поверь, — как ты думаешь, что мне вспоминается?
— Что?
— День, когда ты вернулась. Боже правый… — Рэнд закрыл глаза. — Мне надо было упасть перед тобой на колени и умолять остаться. В глубине души я понимал, что хочу именно этого, но я знал про тебя и того парня и думал только о себе. Как я буду выглядеть, если приму тебя обратно? — Рэнд горько усмехнулся. — Представляешь, я переживал на эту тему — и это после того, как ужасно с тобой обращался! Подумать тошно. Но я дорого заплатил за свою ошибку. Восемь долгих лет я каждую ночь ложился спать в одиночестве. Я по тебе скучал.
Норе хотелось оплакать то, что они потеряли.
— Тебе надо было позвонить, я тоже была одинока.
Помолчав, она добавила:
— Это очень тяжело.
— Да.
Движением естественным, как дыхание, Нора протянула руку и отвела волосы с его лица.
— Но теперь твоя жизнь продолжается, ты женился. Я рада за тебя.
Нора вдруг осознала, что сказала правду. «Мне очень жаль» — эти короткие слова освободили ее, превратили Рэнда в то, чем он на самом деле являлся, — в ее первую любовь. Великую любовь, возможно, но первую, когда-нибудь у нее может быть еще одна. Нора улыбнулась и лукаво изогнула брови:
— Надеюсь, ты теперь ведешь себя хорошо?
Он рассмеялся, на этот раз непринужденно:
— Даже глупая собака не попадает дважды под один автобус.
— Вот и отлично! Ты заслуживаешь счастья.
— Ты тоже.
Нора невольно поморщилась:
— Ты изменял жене, а я бросила своих детей. Это не одно и то же.
Рэнд пристально посмотрел на нее. Нора заметила глубокие складки вокруг его рта и глаз — борозды, оставленные временем, солнцем и ветрами.
— Я сказал Руби правду.
— О чем?
— О нас.
Нора почувствовала тошноту.
— Напрасно.
— А я надеялся, ты будешь довольна. Мне следовало это сделать давным-давно.
— Возможно, но когда ты этого не сделал — и я тоже, — мы похоронили ту давнюю историю. Не надо было выкапывать прошлое, теперь уже ничего не изменишь.
— Нора, — возразил Рэнд, — после стольких лет ты заслуживаешь правды.
— Ах, Рэнд, Руби так в тебя верила… То, что ты рассказал, разобьет ей сердце.
— Знаешь, чему я научился на нашем примере? — Он дотронулся до ее щеки и нежно улыбнулся. — Любовь не умирает, во всяком случае, настоящая любовь. И Руби предстоит это понять. Она всегда тебя любила, я просто помог ей это признать.
Нора подумала, что для взрослого мужчины Рэнд на удивление наивен.
Глава 17
После двух часов ожидания своей очереди на паром в компании двух сотен нетерпеливых туристов и немногочисленных местных Руби вспомнила, почему ей так не терпелось переехать с острова. Приспосабливать ритм собственной жизни к работе государственной транспортной системы — ужасно.
К сожалению, у нее появилось свободное время, чтобы думать. В памяти снова и снова возникал разговор с Кэролайн. Она включила в мини-фургоне радио, но даже певцы, казалось, повторяли: «Все знали».
— Кроме меня, — с горечью пробормотала Руби.
Она никак не могла смириться с этой мыслью.
Наконец прибыл паром — как обычно, с опозданием. Руби заехала на борт и, следуя указаниям регулировщицы в оранжевом жилете, заняла самое дальнее место. Когда паром отошел от берега, она привела спинку сиденья в более удобное положение и закрыла глаза. «Может, сон поможет», — подумала Руби.
«Все знали».
Руби открыла глаза и уставилась в потолок фургона, обшитый мягкой тканью вроде велюра. Ее не покидало ощущение неопределенности. Казалось, самая основа ее жизни размягчается и тает, словно разогретое желе, и медленно утекает в раковину.
«Я спал с другими женщинами».
Это все меняло.
Разве нет?
В этом-то и состоял весь ужас. Руби не могла проанализировать все последствия сегодняшнего дня. Она твердо знала лишь одно: романтизированный образ прошлого, в котором отец играл роль героя, а мать — главной злодейки, больше не существует. Мир оказался не таким, каким она его считала. Возможно, ей полагалось сделать это важное открытие гораздо раньше. Руби казалось, что до сих пор она была ребенком, гулявшим по стране, которую сама же и придумала. И вот теперь у нее внутри что-то менялось. Сказать, что это сердце, было бы слишком просто и банально, да и не точно. Скорее, это были сами кости, они росли, раздвигались, давили на мускулы и сухожилия и порождали новую боль где-то глубоко в теле.
Руби достала из-под сиденья желтый блокнот, взяла ручку и, поколебавшись немного, принялась писать.
Когда мать от нас ушла, мне было шестнадцать. Это произошло в самый обычный июньский день, ясное небо было голубым, как яйцо малиновки. Забавно, что запоминаются какие-то мелочи. Вода в проливе тогда была спокойной, море — гладким и ровным, как новенькая скатерть. На пруду Макгаффинов гусята учились плавать.
Мы были самой обычной семьей. Мой отец Рэнд, коренной островитянин, в сезон ловил рыбу на продажу, а в межсезонье чинил лодки. Он помогал мне и сестре делать уроки по математике и другим предметам, по субботам ходил с друзьями в боулинг. Зимой он носил клетчатые фланелевые рубашки, а летом футболки для гольфа. Никому из нас, по крайней мере мне, и в голову не приходило, что как отец он не был идеальным.
В нашей семье никто ни на кого не кричал, не было яростных споров, никогда не случалось, чтобы мы с сестрой лежали ночью на своих стоящих рядом кроватях и с ужасом думали, что родители разведутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80