Некогда подчиненные ему люди вообще вели себя почти неприлично.
Собственно, если бы не пронесенная адвокатом записка, он даже не узнал бы о проблемах с удочерением Леночки!
«Бог им судья», – вздохнул про себя мэр и принялся изучать 183-страничный фолиант прокурорской мысли.
Читал не торопясь, часто возвращаясь к прочитанному, заглядывая вперед на двадцать-тридцать страниц и непрерывно делая аккуратные пометки в тексте и записи в тетрадке. А в один из похожих друг на друга вторников двери камеры распахнулись, и ставший уже знакомым разводящий громко подал непривычную команду:
– Лущенко Игорь Петрович, с вещами на выход!
– Как – с вещами? – искренне удивился Игорь Петрович, забыв, как положено отвечать на подобное обращение тюремщика к своему заключенному.
– Как, как! Да вот так! – раздраженно крикнул прапорщик, увидел растерянность бывшего «отца города» и сменил гнев на милость: – На суд повезут. Потому и с вещами.
Игорь Петрович очнулся и засобирался, и проснувшийся от грохота, разговоров и сборов соседа Знаменцев потянулся.
– Отваливаешь, мэр?
– Да вроде везут в суд, – развел руками Лущенко и начал складывать небогатые пожитки в спортивную сумку, переданную Аленой с одной из передачек, – но я ж не дочитал бумаги-то! Да и рано вроде…
Знаменцев спустил ноги с койки и сел.
– Это небось твой адвокат жалоб понаписал, вот они и дошли наконец.
Лущенко молча пожал плечами.
– Слышь, Петрович, – как-то мрачно и виновато произнес сокамерник, – ты, если вдруг не вернешься, ну, в смысле вдруг освободят… ты, в общем, не серчай на меня.
Лущенко замер и медленно развернулся. Знаменцев, почти не разговаривавший с ним весь этот месяц, протягивал руку. Как в тот, первый раз.
– Ну? – поднял брови бывшая гроза криминала, а ныне почти изобличенный правосудием оборотень в погонах.
Лущенко улыбнулся и тоже протянул руку:
– О чем речь, полковник! Я тебя понимаю. Особенно теперь.
Они крепко пожали друг другу руку, и Лущенко, подхватив сумку, развернулся к прапорщику:
– Ну, вот и весь багаж. Я готов, Вергилий. Выводи.
Митинг
Павлов ждал, когда привезут Лущенко, за рулем своей машины – неподалеку от здания суда. Попадать в круг журналистов раньше времени было не с руки: он предпочитал еще раз просмотреть обвинительное заключение. Артем вздохнул; сама эта копия попала в его руки не сразу: секретари судов частенько затягивают передачу адвокату обвинительного заключения, а то и откровенно хамят. И только в этот раз все обошлось – с Анечкой они как-то сразу сошлись: переглянулись, еще раз, и еще… почти одновременно улыбнулись, и копия – вот она.
А между тем перед зданием суда Центрального района выстроилась целая шеренга разномастных старушек и старичков, и каждый держал в руках плакатик или знамя. В силу возраста они уже едва держались на ногах, а кое-кто и опирался на эти древки, как на костыли, даже не замечая, что некоторые плакаты перевернуты вверх ногами.
Артем повернул голову и бегло просмотрел содержание призывов.
Начертанные от руки синей тушью на стандартных кусках ватмана формата A-1 плакатики призывали кого-то невидимого «Отдать под суд вора!», «Даешь справедливое возмездие!» и «Остановите коррупцию!», остальные воззвания-перевертыши просто не читались. Ну, а перед стариками сновал туда-сюда молодой человек в потертой куртке из кожзаменителя. На босых ногах, несмотря на прохладную погоду, истрепанные сандалии, явно с чужой ноги. Возраста он был неопределенного. Ну а лицом смахивал на чеховского «вечного студента» Петю Трофимова: спутанные, спадающие на лицо белесые волосы и мятущийся взгляд человека без судьбы.
Артем жалостливо поморщился. «Студент» периодически встряхивал головой и, бойко пробегая вдоль нестройного ряда митингующих, выкрикивал:
– Один раз «вор-тюрьма», затем три раза «ура».
И старики нестройно, но послушно выполняли:
– Во-о-ор до-о-олже-э-эн сидеть в тю-у-урьме! Ура! Ура! Ура-а-а-а!
– Так, так, молодцом, – побежал вдоль рядов организатор, на ходу отбиваясь от активной старушки, пытающейся схватить его за рукав «кожанки».
– Алик, Алик, как же еще сто пятьдесят за прошлый митинг? Алик, вы мне недоплатили! А я мало того что была сама, так ведь еще маму на колясочке привезла. Она хоть парализована, но я ей лентой прикрутила Ильича, и вполне симпатично все прошло. Алик, побойтесь бога, не обижайте старую коммунистку!
– Роза Карловна, отцепитесь от меня и станьте в строй, – раздраженно отрезал Алик, – сейчас не время устраивать ваши разборки. Мама ваша Ленина уронила в лужу в самый ответственный момент, когда Сюмыхин выступать начал. Позор на мою голову! И на вашу тоже.
Все это Алик успел прошипеть настырной бабульке во время пробежек вдоль строя между командами «Ура!», «Мы победим!» – два раза и «Интернационалом», со слов «Вставай…». Большевичка Роза Карловна не отставала:
– Алик, я вам говорю категорично: если не оплатите, сейчас же перейду через площадь и стану молиться с ними… – она сделал жест рукой в направлении православного храма, который возвышался на другой от суда стороне площади. Посмотрев в указанном направлении, можно было заметить еще одну группу людей, которые также стояли в шеренге вдоль проезжей части и держали такие же древки. Только венчались они не кумачами и плакатами, а хоругвями, крестами и иконами. Впереди выступал священник в полном облачении и с кадилом. Казалось, идет крестный ход, однако никто никуда не двигался, кроме попа, который проходил с кадилом и что-то напевал. Вдруг все стоящие молящиеся дружно подхватили:
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…
Алик подскочил на месте и зарычал на преследовавшую его бабульку:
– Роза Карловна, бросьте ваш шантаж! Будет вам премия, дам еще сотню, и все! Лимит исчерпан, меня шеф не поймет.
Роза Карловна удовлетворенно закивала:
– Хорошо, хорошо, Александр Алексеевич, договорились.
Она тут же встала в строй, подняв над собой портрет Ленина кисти Кончаловского. В этот момент во двор въехал автозак с арестованным мэром, и Алик, словно дирижер, вскинул руки:
– Три раза «вор»! И «Интернационал» до конца! Раз-два! Начали!
Старики воодушевленно выдали ранее оговоренную «кричалку», и тут же грянул торжественный и мрачный, как этот непогожий день, «Интернационал».
– Ве-есь мир насилья мы разру-ушим до основанья, а-а затем…
Милицейский «ЗИЛ» взревел, откашлялся горьким сизым дымом, въехал в ворота суда, и Павлов, подхватив бумаги и хлопнув дверцей машины, стремительно двинулся вслед. У входа в здание суда толпились журналисты и зеваки. Двенадцать телекамер двигали своими объективами, словно большие металлические носатые птицы на трех тоненьких лапках-штативах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109