Призрак продолжал улыбаться. Мама спросила:
— Ты тоже будешь твердить мне об этих дурацких комплексах?
— Не в этом дело, но всем нам больно отходить на второй план, можешь не сомневаться.
— Опальный принц?
— Вот именно, — сказал Призрак. — Ты выразилась точно. И это не выдумки. Эта теория — не плод досужей фантазии. Ребенок, который в течение нескольких лет привык быть в центре внимания, утратив это положение, не может смириться, он борется, он пытается опять обратить внимание на себя.
Мама скептически прищурилась:
— И для этого глотает гвоздь?
— Или говорит, что проглотил.
Мама потеряла терпение:
— Слушай, Эмилио, мальчик был рядом со мной, и я уверяю тебя, что практически была свидетелем этой сцены. Можно сказать, я видела это собственными глазами.
Призрак улыбнулся.
— Глупышка, — сказал он и взял мамину руку в свои. — Из своего опыта мне известно, что бывают опальные принцы, которые притворяются хромыми, убегают из дому или вырываются от няни и мчатся через дорогу. А все для того, чтобы привлечь к себе внимание, которое несколько месяцев назад уделяли им безо всяких усилий с их стороны. Не скажу, что это психическое заболевание, но симптомы похожи. В таких случаях надо действовать с исключительным тактом, чтобы переход совершился незаметно. Не стану утверждать, будто мы столкнулись именно с таким случаем, но при просвечивании гвоздь не обнаруживается, и это крайне странно.
Мама приняла руку и поднялась, словно сердясь на Призрака.
— Знаешь, Эмилио, с тех пор как я вышла замуж, я только и делаю, что развенчиваю принцев, и впервые один из них мне в отместку решил проглотить гвоздь.
Призрак тоже встал и улыбался, блестя золотой коронкой.
— Ты нервничаешь, дурочка, и это понятно, — сказал он.— Прими меры предосторожности, о которых я говорил, следи за стулом и держи меня в курсе.
Мама спускалась по мраморной лестнице, твердо постукивая каблуками. Кико шел вниз, держась за ее руку и на каждой ступеньке приставляя одну ногу к другой. На первой площадке он остановился и поднял белокурую головку.
— Доктор вынул гвоздь у меня из животика? — спросил он.
— Конечно, — ответила Мама. — А теперь, чтобы совсем поправиться, ты должен есть спаржу.
Кико сдвинул брови.
— Спаржу? — переспросил он. — Фу, какая гадость!
Увенсеслао, скинув фуражку, открыл перед ними дверцу. Мама откинулась на спинку заднего сиденья и взяла мальчика на руки. На секунду лицо ее омрачилось. Она пощупала его штанишки.
— Ты описался, Кико, — сказала она, и глаза ее посуровели.
— Немножко, — испуганно признал мальчик.
Но Мама подавила недовольство и великодушно улыбнулась.
— Домой, — сказала она шоферу.
И потом добавила, прижав Кико к меховому пальто:
— Это от испуга, правда, малыш? Но ты больше не будешь. Теперь ты тихонько посидишь с мамой и завтра будешь здоров.
Кико прижался белокурой головкой к маминой груди и улыбнулся.
— Ага, — повторил он, — теперь я тихонько посижу и завтра буду здоров, правда, мама?
8 часов вечера
Мама с величавой небрежностью скинула пальто и отдала его Виторе, а та спросила:
— Что сказал доктор, сеньора?
— Что его не видно.
— Чего не видно?
— Какие ты глупости спрашиваешь! Гвоздя, чего же еще.
— Ой, да как же можно его увидеть, если мальчик его проглотил?
— При просвечивании, конечно.
Витора округлила глаза и рот, но ничего не сказала. Она повесила пальто в шкаф и вернулась к мальчику. Снимая с него пальтишко и капор, она приговаривала:
— Поди сюда, разбойник, да ты хуже любого разбойника, прямо наказание какое-то, боже, что за ребенок. С ним страху не оберешься.
Но Кико уже услышал музыку в задней комнате, бегом бросился по коридору и застыл в дверях, глядя, как Мерче и Тете дергали руками, приседали, крутили задом в такт громкой мелодии, лившейся из пущенного на полную мощность проигрывателя, а Маркос и Хуан, прислонясь к столу, смотрели на девочек; Мерче напевала:
Его танцуют нынче старики и молодежь,
это новый танец,
заменивший рок;
блондинка и брюнетка, давай, давай, давай,
единственное — помни:
такта не теряй.
Твист, твист, все танцуем твист,
твист, твист, наш любимый твист,
ритм, ритм в себе ты ощути,
и счастье ждет нас впереди…
Вдруг Мерче заметила его, подбежала, подхватила и закружила в воздухе:
— Ну что, карапуз? Это правда, что ты проглотил гвоздь?
Кико кивал головой. Все окружили его — Тете, Маркос и Хуан. Хуан сказал, растянув во всю длину большой и указательный пальцы:
— С ума сойти, вот такой длиннющий!
— Доктор мне его вытащил, — сказал Кико.
Проигрыватель гремел в полную силу. Вошла Доми с Кристиной на руках. Она поставила девочку на пол.
— Ну-ка, золотце, пойди спляши туис с Кико, — сказала она.
Девочка неохотно задвигала попкой, а Кико радостно пустился в пляс, он тряс руками, присаживался и поднимался, стараясь попадать в ритм. Доми ворчала:
— Прямо засыпает у меня на руках. И что это с ней, ничем не развлечь.
Все оцепенели, когда в комнату вихрем влетела Мама.
— Вы что, с ума все посходили? Не знаете, что мальчику нельзя двигаться? Кико, прекрати танцевать и иди со мной в гостиную, ты должен сидеть спокойно, слышишь?
Кико покорно пошел вслед за ней, туда же отправился и Хуан. Войдя в гостиную, Мама дала Кико гору открыток и усадила на стул под лампой.
— Посмотри их, — сказала она. — И чтобы ты сидел тихо, пока не пойдешь спать.
Хуан спросил:
— Это открытки, которые бедные рисуют ногами?
— Бедные и богатые, — сказала Мама. — Ногами рисуют те, у кого нет рук, — и вышла из комнаты.
Кико искоса посмотрел на брата.
— Ногами, Хуан, — повторил он и засмеялся.
Одну за другой Кико просматривал открытки, Хуан тоже смотрел, перегнувшись через его плечо. Закончив, Кико перетасовал их. Наверху оказалась открытка, изображающая узкую речушку и перекинутый через нее деревянный мостик. Лицо Кико прояснилось.
— Помнишь, Хуан, — спросил он, — как я свалился в речку и меня никто не укусил? Помнишь?
— Ага, — ответил Хуан.
Из задней комнаты доносились ритмы твиста, мэддисона и рока. Хуан схватил открытку и перевернул ее.
— Я напишу письмо Марилоли, — сказал он.
Кико, подражая брату, перевернул другую.
— Я тоже, — сказал он.
— Ты не умеешь.
— Умею.
— А вот и не умеешь.
— Умею!
— Не умеешь, потому что ты малявка.
— Я не малявка!
— Малявка!
— Нет! — захныкал Кико.
— Малявка, и в школу не ходишь, и никуда.
— Нет, нет!! — Кико разразился сердитым плачем. В дверях немедленно появилась встревоженная Мама.
— Что тут происходит?
Всхлипывая, Кико начал объяснять:
— Хуан говорит, что я малявка и не умею написать письмо Марилоли и что…
Недолго думая Мама отвесила Хуану две пощечины. После второй она замерла, подняв руку, и пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Ты тоже будешь твердить мне об этих дурацких комплексах?
— Не в этом дело, но всем нам больно отходить на второй план, можешь не сомневаться.
— Опальный принц?
— Вот именно, — сказал Призрак. — Ты выразилась точно. И это не выдумки. Эта теория — не плод досужей фантазии. Ребенок, который в течение нескольких лет привык быть в центре внимания, утратив это положение, не может смириться, он борется, он пытается опять обратить внимание на себя.
Мама скептически прищурилась:
— И для этого глотает гвоздь?
— Или говорит, что проглотил.
Мама потеряла терпение:
— Слушай, Эмилио, мальчик был рядом со мной, и я уверяю тебя, что практически была свидетелем этой сцены. Можно сказать, я видела это собственными глазами.
Призрак улыбнулся.
— Глупышка, — сказал он и взял мамину руку в свои. — Из своего опыта мне известно, что бывают опальные принцы, которые притворяются хромыми, убегают из дому или вырываются от няни и мчатся через дорогу. А все для того, чтобы привлечь к себе внимание, которое несколько месяцев назад уделяли им безо всяких усилий с их стороны. Не скажу, что это психическое заболевание, но симптомы похожи. В таких случаях надо действовать с исключительным тактом, чтобы переход совершился незаметно. Не стану утверждать, будто мы столкнулись именно с таким случаем, но при просвечивании гвоздь не обнаруживается, и это крайне странно.
Мама приняла руку и поднялась, словно сердясь на Призрака.
— Знаешь, Эмилио, с тех пор как я вышла замуж, я только и делаю, что развенчиваю принцев, и впервые один из них мне в отместку решил проглотить гвоздь.
Призрак тоже встал и улыбался, блестя золотой коронкой.
— Ты нервничаешь, дурочка, и это понятно, — сказал он.— Прими меры предосторожности, о которых я говорил, следи за стулом и держи меня в курсе.
Мама спускалась по мраморной лестнице, твердо постукивая каблуками. Кико шел вниз, держась за ее руку и на каждой ступеньке приставляя одну ногу к другой. На первой площадке он остановился и поднял белокурую головку.
— Доктор вынул гвоздь у меня из животика? — спросил он.
— Конечно, — ответила Мама. — А теперь, чтобы совсем поправиться, ты должен есть спаржу.
Кико сдвинул брови.
— Спаржу? — переспросил он. — Фу, какая гадость!
Увенсеслао, скинув фуражку, открыл перед ними дверцу. Мама откинулась на спинку заднего сиденья и взяла мальчика на руки. На секунду лицо ее омрачилось. Она пощупала его штанишки.
— Ты описался, Кико, — сказала она, и глаза ее посуровели.
— Немножко, — испуганно признал мальчик.
Но Мама подавила недовольство и великодушно улыбнулась.
— Домой, — сказала она шоферу.
И потом добавила, прижав Кико к меховому пальто:
— Это от испуга, правда, малыш? Но ты больше не будешь. Теперь ты тихонько посидишь с мамой и завтра будешь здоров.
Кико прижался белокурой головкой к маминой груди и улыбнулся.
— Ага, — повторил он, — теперь я тихонько посижу и завтра буду здоров, правда, мама?
8 часов вечера
Мама с величавой небрежностью скинула пальто и отдала его Виторе, а та спросила:
— Что сказал доктор, сеньора?
— Что его не видно.
— Чего не видно?
— Какие ты глупости спрашиваешь! Гвоздя, чего же еще.
— Ой, да как же можно его увидеть, если мальчик его проглотил?
— При просвечивании, конечно.
Витора округлила глаза и рот, но ничего не сказала. Она повесила пальто в шкаф и вернулась к мальчику. Снимая с него пальтишко и капор, она приговаривала:
— Поди сюда, разбойник, да ты хуже любого разбойника, прямо наказание какое-то, боже, что за ребенок. С ним страху не оберешься.
Но Кико уже услышал музыку в задней комнате, бегом бросился по коридору и застыл в дверях, глядя, как Мерче и Тете дергали руками, приседали, крутили задом в такт громкой мелодии, лившейся из пущенного на полную мощность проигрывателя, а Маркос и Хуан, прислонясь к столу, смотрели на девочек; Мерче напевала:
Его танцуют нынче старики и молодежь,
это новый танец,
заменивший рок;
блондинка и брюнетка, давай, давай, давай,
единственное — помни:
такта не теряй.
Твист, твист, все танцуем твист,
твист, твист, наш любимый твист,
ритм, ритм в себе ты ощути,
и счастье ждет нас впереди…
Вдруг Мерче заметила его, подбежала, подхватила и закружила в воздухе:
— Ну что, карапуз? Это правда, что ты проглотил гвоздь?
Кико кивал головой. Все окружили его — Тете, Маркос и Хуан. Хуан сказал, растянув во всю длину большой и указательный пальцы:
— С ума сойти, вот такой длиннющий!
— Доктор мне его вытащил, — сказал Кико.
Проигрыватель гремел в полную силу. Вошла Доми с Кристиной на руках. Она поставила девочку на пол.
— Ну-ка, золотце, пойди спляши туис с Кико, — сказала она.
Девочка неохотно задвигала попкой, а Кико радостно пустился в пляс, он тряс руками, присаживался и поднимался, стараясь попадать в ритм. Доми ворчала:
— Прямо засыпает у меня на руках. И что это с ней, ничем не развлечь.
Все оцепенели, когда в комнату вихрем влетела Мама.
— Вы что, с ума все посходили? Не знаете, что мальчику нельзя двигаться? Кико, прекрати танцевать и иди со мной в гостиную, ты должен сидеть спокойно, слышишь?
Кико покорно пошел вслед за ней, туда же отправился и Хуан. Войдя в гостиную, Мама дала Кико гору открыток и усадила на стул под лампой.
— Посмотри их, — сказала она. — И чтобы ты сидел тихо, пока не пойдешь спать.
Хуан спросил:
— Это открытки, которые бедные рисуют ногами?
— Бедные и богатые, — сказала Мама. — Ногами рисуют те, у кого нет рук, — и вышла из комнаты.
Кико искоса посмотрел на брата.
— Ногами, Хуан, — повторил он и засмеялся.
Одну за другой Кико просматривал открытки, Хуан тоже смотрел, перегнувшись через его плечо. Закончив, Кико перетасовал их. Наверху оказалась открытка, изображающая узкую речушку и перекинутый через нее деревянный мостик. Лицо Кико прояснилось.
— Помнишь, Хуан, — спросил он, — как я свалился в речку и меня никто не укусил? Помнишь?
— Ага, — ответил Хуан.
Из задней комнаты доносились ритмы твиста, мэддисона и рока. Хуан схватил открытку и перевернул ее.
— Я напишу письмо Марилоли, — сказал он.
Кико, подражая брату, перевернул другую.
— Я тоже, — сказал он.
— Ты не умеешь.
— Умею.
— А вот и не умеешь.
— Умею!
— Не умеешь, потому что ты малявка.
— Я не малявка!
— Малявка!
— Нет! — захныкал Кико.
— Малявка, и в школу не ходишь, и никуда.
— Нет, нет!! — Кико разразился сердитым плачем. В дверях немедленно появилась встревоженная Мама.
— Что тут происходит?
Всхлипывая, Кико начал объяснять:
— Хуан говорит, что я малявка и не умею написать письмо Марилоли и что…
Недолго думая Мама отвесила Хуану две пощечины. После второй она замерла, подняв руку, и пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28