Голос Мамы был звучен и неумолим, как у генерала.
— Почему ребенок еще не спит? — Она подняла Кико, потянув его за руку, и Кико зажмурился и поджал попку в ожидании шлепка, но шлепка не последовало; Мама только потрясла его, крича: — В один прекрасный день тебя убьет! Кому это может прийти в голову сунуть ножницы в штепсель! Тебя ударило током, да?
Кико не отвечал. Он оглядел выжидающие лица домашних и почувствовал огромное облегчение, увидев, что Мерче подмигнула и улыбнулась ему. Потом все один за другим разочарованно потянулись в гостиную. Витора схватила его за руку.
— Пошли, сынок, — сказала она. — Скорее в кроватку.
Она вошла с ним в желтую ванную, подняла крышку унитаза и поставила на него мальчика.
— Ну, теперь пописай побольше, — сказала она, удерживая его за бока.
Уткнув подбородок в грудь, Кико следил за тоненькой прозрачной струйкой, так таинственно рождающейся из его тела. Когда он кончил, Витора спустила его на пол, потушила свет, и они направились в детскую. Там она подхватила его и поставила в кровать. Скрюченные руки Вито быстро стягивали с него красный свитер, штанишки, голубую рубашечку и трусики; все вещи она, аккуратно сложив, складывала на обтянутое винилом кресло.
Кико громко зевнул.
— На ногах не стоишь — так спать хочешь, верно?
Кико кивнул. Он смотрел на ангела-хранителя, на кресло в цветах, на металлический стеллаж, на пустые кровати братьев, на то место, где загоралась радуга. Витора села на кровать Маркоса, посадила Кико к себе на колени и сняла с него туфли и гольфы. Взяла желтую пижаму:
— Ну, надевай… нет, другую руку, вот так.
Она застегнула кофточку доверху и сказала:
— Смотри вставай сухим, как сегодня. Ты ведь уже большой.
Она откинула одеяло и положила мальчика между белыми простынями. Кико сказал:
— А если я встану сухим, я пойду в школу вместе с Хуаном.
— Пойдешь…
— Завтра?
— Очень-очень скоро. Ну начинай: «Милый, милый Иисусик…»
Кико опять зевнул, сглотнул несколько раз и продолжил: «… ты ребенок, как и я, оттого тебя люблю я, вот тебе душа моя».
— Твоя во веки веков, — сказала Вито.
— Нет, не моя, — ответил мальчик.
Витора по-матерински подоткнула ему одеяльце. И вдруг сказала:
— Мы не помолились за Фемио. Хочешь, помолимся за него немножко, Кико?
— Да, Вито, — ответил Кико в полусне. — Фемио идет на папину войну?
Витора глубоко вздохнула:
— Куда денешься. Ну, сложи ручки, вот так. «Милый…
— … милый Иисусик, ты ребенок, как и я, оттого тебя люблю я, вот тебе душа моя».
— Твоя во веки веков.
— Нет, не моя.
— Доброй дороги Фемио, удачно ему добраться, аминь, — закончила Витора.
Она снова подоткнула одеяльце так, что снаружи остались только глаза да светлая челка, и шумно поцеловала его в лоб:
— До завтра, и смотри не намочи постель.
Потушила свет и закрыла за собой дверь. Несколько секунд Кико лежал неподвижно и дремал, но, услышав щелканье двери, широко раскрыл глаза и, не шевелясь, стал водить ими по сторонам; фрамуга над дверью тускло светилась, и в полумраке он увидел угрожающе застывшего в воздухе ангела-хранителя, глаза, крылья и незамедлительно — рога и хвост и закричал изо всех сил:
— Вито!
Но никто не пришел, а черт начал шевелиться, и рядом, в ногах постели, вдруг возник мертвый Маврик, и Кико завопил что было мочи:
— Вито!!
Но вошла Доми.
— С чего это ты так раскричался? Что тебе надо, скажи на милость?
— Пить, — ответил Кико, сразу успокоившись, потому что при свете, в привычном присутствии Доми черт снова стал ангелом-хранителем, а Маврик — зеленым пластмассовым горшком, и когда Доми вернулась и сказала ему: «На, пей», он отхлебнул глоток и сказал: «Да, Доми», и Доми проворчала: «Больше не проси ни пить, ни чего другого, я не приду, так и знай», и он ответил: «Да, Доми», упал на постель и поскорее зажмурился, чтобы не видеть, как наступит темнота, но, услышав хлопок двери, приоткрыл один глаз и в полумраке различил Лонхиноса с огромным шприцем в руке, а позади Солдата — тот присел на корточки, сжимая кинжал: вот-вот кинется, — и, не в силах сдержаться, закричал снова:
— Вито!
Но при звуке его голоса Лонхинос начал двигаться, а Солдат выпрямляться, и Кико в ужасе натянул одеяло на голову и истерически заплакал, громко вскрикивая: «Вито, Вито, иди сюда», но в дверь снова вошла Доми, зажгла свет и встала возле кровати, скрестив руки на груди.
— Ну, объясни, что теперь тебе приспичило? — едко спросила она.
Лонхинос был уже не Лонхинос, даже отдаленно на него не походил — просто край стеллажа с кувшином наверху, а Солдат — тоже не Солдат, а кресло, обтянутое винилом, с его аккуратно сложенной одеждой, и Кико сказал:
— Хочу пи-пи.
— Да разве Вито тебя не ставила?
— Нет.
Доми подняла мальчика на ноги и поднесла зеленый пластмассовый горшок. Она терпеливо подождала.
— Сам видишь, — сказала она наконец, — две капли, вот и все. Главное, чтобы ты не намочил кровать, неряха.
Кико снова лег, зажмурился и закрыл лицо одеялом, но едва он успел это сделать, как услышал над собой грозное хлопанье крыльев, и снова закричал:
— Доми!
Доми приоткрыла дверь.
— Хорошенькое дело, — заворчала она. — Ну, что теперь?
Голос Кико звучал рассерженно:
— Не закрывай дверь!
Доми оставила дверь полуоткрытой, но, услышав ее шаги, Кико закричал опять:
— Доми!
— Что?
— Пусть ложится Пабло!
— Пабло надо поужинать, так что успокойся.
— Тогда… тогда… пусть придет мама!
— Твоя мама занята.
— А я хочу, чтобы она пришла!
— Спать. — И Доми закрыла дверь.
— Мама!!!
Вдали послышались мамины каблуки, и Доми открыла дверь. Ее голос звучал теперь слащаво, необычно ласково:
— Кико, сынок, дай же твоей маме поужинать.
Каблуки стучали уже по плиткам коридора. Раздался мамин голос:
— Что тут происходит?
— Да вот не спит, — ответила Доми.
Но Мама была уже рядом, она присела на кровать Маркоса и нежно говорила:
— Что с тобой, Кико? Тебе страшно?
— Да, — пробормотал Кико.
— Чего же боится мой мальчик?
Кико вытащил руку из-под одеяла и на ощупь поискал мамину. Мама взяла его ручку в свои ладони, и он ощутил их спасительное тепло.
— Когда тебя не было, прилетал черт и тащил меня за волосы в ад, и Маврика тоже, а потом Лонхинос делал мне укол, и Солдат хотел убить меня двулезым кинжалом, а Призрак…
— Ох, сколько историй. Кто тебе их рассказывает, Кико?
Голос Мамы успокаивал, убаюкивал его, и теперь все в полумраке выглядело по-обычному. Кико сказал:
— Доми.
— Уж эта Доми… — сказала Мама.
На него слетал сон, тяжелый, неодолимый, но он еще дважды сжал мамину руку, прежде чем пальчики его ослабели и дыхание стало глубоким и ровным. Мама посидела еще несколько минут возле него, потом осторожно выпрямилась, подсунула руку Кико под одеяло и на цыпочках вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Почему ребенок еще не спит? — Она подняла Кико, потянув его за руку, и Кико зажмурился и поджал попку в ожидании шлепка, но шлепка не последовало; Мама только потрясла его, крича: — В один прекрасный день тебя убьет! Кому это может прийти в голову сунуть ножницы в штепсель! Тебя ударило током, да?
Кико не отвечал. Он оглядел выжидающие лица домашних и почувствовал огромное облегчение, увидев, что Мерче подмигнула и улыбнулась ему. Потом все один за другим разочарованно потянулись в гостиную. Витора схватила его за руку.
— Пошли, сынок, — сказала она. — Скорее в кроватку.
Она вошла с ним в желтую ванную, подняла крышку унитаза и поставила на него мальчика.
— Ну, теперь пописай побольше, — сказала она, удерживая его за бока.
Уткнув подбородок в грудь, Кико следил за тоненькой прозрачной струйкой, так таинственно рождающейся из его тела. Когда он кончил, Витора спустила его на пол, потушила свет, и они направились в детскую. Там она подхватила его и поставила в кровать. Скрюченные руки Вито быстро стягивали с него красный свитер, штанишки, голубую рубашечку и трусики; все вещи она, аккуратно сложив, складывала на обтянутое винилом кресло.
Кико громко зевнул.
— На ногах не стоишь — так спать хочешь, верно?
Кико кивнул. Он смотрел на ангела-хранителя, на кресло в цветах, на металлический стеллаж, на пустые кровати братьев, на то место, где загоралась радуга. Витора села на кровать Маркоса, посадила Кико к себе на колени и сняла с него туфли и гольфы. Взяла желтую пижаму:
— Ну, надевай… нет, другую руку, вот так.
Она застегнула кофточку доверху и сказала:
— Смотри вставай сухим, как сегодня. Ты ведь уже большой.
Она откинула одеяло и положила мальчика между белыми простынями. Кико сказал:
— А если я встану сухим, я пойду в школу вместе с Хуаном.
— Пойдешь…
— Завтра?
— Очень-очень скоро. Ну начинай: «Милый, милый Иисусик…»
Кико опять зевнул, сглотнул несколько раз и продолжил: «… ты ребенок, как и я, оттого тебя люблю я, вот тебе душа моя».
— Твоя во веки веков, — сказала Вито.
— Нет, не моя, — ответил мальчик.
Витора по-матерински подоткнула ему одеяльце. И вдруг сказала:
— Мы не помолились за Фемио. Хочешь, помолимся за него немножко, Кико?
— Да, Вито, — ответил Кико в полусне. — Фемио идет на папину войну?
Витора глубоко вздохнула:
— Куда денешься. Ну, сложи ручки, вот так. «Милый…
— … милый Иисусик, ты ребенок, как и я, оттого тебя люблю я, вот тебе душа моя».
— Твоя во веки веков.
— Нет, не моя.
— Доброй дороги Фемио, удачно ему добраться, аминь, — закончила Витора.
Она снова подоткнула одеяльце так, что снаружи остались только глаза да светлая челка, и шумно поцеловала его в лоб:
— До завтра, и смотри не намочи постель.
Потушила свет и закрыла за собой дверь. Несколько секунд Кико лежал неподвижно и дремал, но, услышав щелканье двери, широко раскрыл глаза и, не шевелясь, стал водить ими по сторонам; фрамуга над дверью тускло светилась, и в полумраке он увидел угрожающе застывшего в воздухе ангела-хранителя, глаза, крылья и незамедлительно — рога и хвост и закричал изо всех сил:
— Вито!
Но никто не пришел, а черт начал шевелиться, и рядом, в ногах постели, вдруг возник мертвый Маврик, и Кико завопил что было мочи:
— Вито!!
Но вошла Доми.
— С чего это ты так раскричался? Что тебе надо, скажи на милость?
— Пить, — ответил Кико, сразу успокоившись, потому что при свете, в привычном присутствии Доми черт снова стал ангелом-хранителем, а Маврик — зеленым пластмассовым горшком, и когда Доми вернулась и сказала ему: «На, пей», он отхлебнул глоток и сказал: «Да, Доми», и Доми проворчала: «Больше не проси ни пить, ни чего другого, я не приду, так и знай», и он ответил: «Да, Доми», упал на постель и поскорее зажмурился, чтобы не видеть, как наступит темнота, но, услышав хлопок двери, приоткрыл один глаз и в полумраке различил Лонхиноса с огромным шприцем в руке, а позади Солдата — тот присел на корточки, сжимая кинжал: вот-вот кинется, — и, не в силах сдержаться, закричал снова:
— Вито!
Но при звуке его голоса Лонхинос начал двигаться, а Солдат выпрямляться, и Кико в ужасе натянул одеяло на голову и истерически заплакал, громко вскрикивая: «Вито, Вито, иди сюда», но в дверь снова вошла Доми, зажгла свет и встала возле кровати, скрестив руки на груди.
— Ну, объясни, что теперь тебе приспичило? — едко спросила она.
Лонхинос был уже не Лонхинос, даже отдаленно на него не походил — просто край стеллажа с кувшином наверху, а Солдат — тоже не Солдат, а кресло, обтянутое винилом, с его аккуратно сложенной одеждой, и Кико сказал:
— Хочу пи-пи.
— Да разве Вито тебя не ставила?
— Нет.
Доми подняла мальчика на ноги и поднесла зеленый пластмассовый горшок. Она терпеливо подождала.
— Сам видишь, — сказала она наконец, — две капли, вот и все. Главное, чтобы ты не намочил кровать, неряха.
Кико снова лег, зажмурился и закрыл лицо одеялом, но едва он успел это сделать, как услышал над собой грозное хлопанье крыльев, и снова закричал:
— Доми!
Доми приоткрыла дверь.
— Хорошенькое дело, — заворчала она. — Ну, что теперь?
Голос Кико звучал рассерженно:
— Не закрывай дверь!
Доми оставила дверь полуоткрытой, но, услышав ее шаги, Кико закричал опять:
— Доми!
— Что?
— Пусть ложится Пабло!
— Пабло надо поужинать, так что успокойся.
— Тогда… тогда… пусть придет мама!
— Твоя мама занята.
— А я хочу, чтобы она пришла!
— Спать. — И Доми закрыла дверь.
— Мама!!!
Вдали послышались мамины каблуки, и Доми открыла дверь. Ее голос звучал теперь слащаво, необычно ласково:
— Кико, сынок, дай же твоей маме поужинать.
Каблуки стучали уже по плиткам коридора. Раздался мамин голос:
— Что тут происходит?
— Да вот не спит, — ответила Доми.
Но Мама была уже рядом, она присела на кровать Маркоса и нежно говорила:
— Что с тобой, Кико? Тебе страшно?
— Да, — пробормотал Кико.
— Чего же боится мой мальчик?
Кико вытащил руку из-под одеяла и на ощупь поискал мамину. Мама взяла его ручку в свои ладони, и он ощутил их спасительное тепло.
— Когда тебя не было, прилетал черт и тащил меня за волосы в ад, и Маврика тоже, а потом Лонхинос делал мне укол, и Солдат хотел убить меня двулезым кинжалом, а Призрак…
— Ох, сколько историй. Кто тебе их рассказывает, Кико?
Голос Мамы успокаивал, убаюкивал его, и теперь все в полумраке выглядело по-обычному. Кико сказал:
— Доми.
— Уж эта Доми… — сказала Мама.
На него слетал сон, тяжелый, неодолимый, но он еще дважды сжал мамину руку, прежде чем пальчики его ослабели и дыхание стало глубоким и ровным. Мама посидела еще несколько минут возле него, потом осторожно выпрямилась, подсунула руку Кико под одеяло и на цыпочках вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28