Однако еще более удивительна способность человеческого сердца и мозга различать бесчисленные оттенки эмоциональных и психологических состояний от самой черной черноты до самой белой белизны. Мне не доводилось видеть края этого спектра, но промежуточных состояний я повидал порядочно.
В сущности, человеческая натура переменчива, как хамелеон.
Люди в Форт-Хадли были не лучше и не хуже тех, кого я видел на сотне баз и гарнизонов по всему свету, но Энн Кемпбелл все-таки отличалась от других женщин. Я стараюсь представить, как я разговариваю с ней, живой, если бы меня прислали расследовать происходящее в Форт-Хадли. Наверное, я признал бы, что передо мной не простая соблазнительница, а оригинальная, сильная, одержимая одной идеей личность. Думаю, что сумел бы убедить ее, что она не становится сильнее, причиняя зло другим, а только повышает уровень горя среди людей.
Я вряд ли окончил бы так, как Кент, но подобной возможности не исключаю, и потому не сужу его. Он сам себя осудил. Заглянув в свою душу, Кент увидел, что за степенной, уравновешенной внешностью прячется другой человек, и застрелил его.
Ангар был уже полон: медики, полицейские, фэбээровцы, криминалисты, считавшие, что завершили все дела в Форт-Хадли.
— Когда покончишь с телом Кента, распорядись, чтобы хорошенько почистили ковер и мебель, — сказал я Кэлу. — Всю обстановку отправь Кемпбеллам в Мичиган. Им будет приятно получить вещи дочери.
— Сделаем... Знаешь, он избавил многих от хлопот, всех, кроме меня. Мне неприятно это говорить, но это так.
— Он был настоящим солдатом.
Я повернулся и пошел по ангару к выходу, не обращая внимания на парня из ФБР, который пытался остановить меня. Карл и Синтия стояли около «скорой помощи». Я хотел пройти мимо них к своему «блейзеру», но Карл окликнул меня.
— Не могу сказать, что я доволен исходом.
Я молчал.
— Синтия считает, что вы были готовы к такому повороту событий.
— Я не виноват, если что-то идет наперекосяк.
— Тебя никто не винит.
— Вы таким тоном говорите...
— Вообще-то мог бы предвидеть подобный оборот. Надо было взять у него пистолет...
— Полковник, буду абсолютно честен с вами. Я не только предвидел, но и поощрял его к этому. Вы оба это знаете.
Карл промолчал, потому что не хотел знать то, что ему не нравится. В инструкции об этом ничего не говорится, но дать опозоренному офицеру возможность покончить с собой — это давняя, освященная временем традиция во многих армиях мира, хотя она не привилась в нашей стране и постепенно вышла из моды почти повсеместно. И все же сама идея, возможность самоубийства живет в любом офицерском корпусе, где сохранились высокие понятия о чести и достоинстве. Будь у меня выбор между приговором за сексуальную распущенность, изнасилование и убийство и, с другой стороны, более простой выход — застрелиться из пистолета 38-го калибра, я, наверное, выбрал второй. Впрочем, представить себя в такой ситуации, в какой оказался Билл, я не мог. Правда, месяц назад Билл Кент тоже не мог этого представить.
Карл продолжал что-то говорить, но я не слушал. Только одна фраза дошла до моего сознания:
— Синтии не по себе. Ее всю трясет.
— Работа такая, — буркнул я. Хотя, признаться, не каждый день на твоих глазах кто-то простреливает себе голову. Кенту следовало бы пойти в туалет и сделать это там. А он раздробил себе череп при всех, мозги и кровь забрызгали все кругом. Несколько капель крови попало на лицо Синтии. — Во Вьетнаме меня однажды всего залило кровью. Столкнулись с кем-то головами... Ничего, она мылом отмывается... — добавил я бодро.
— Ничего смешного нет, мистер Бреннер, — сердито оборвал меня Карл.
— Я могу быть свободным?
— Сделайте одолжение.
Я открыл дверцу «блейзера» и обернулся к Карлу:
— Будьте добры, передайте мисс Санхилл, что утром звонил ее муж. Просил, чтобы она перезвонила. — Я сел в машину и уехал.
Через пятнадцать минут я был в гостинице. Сбросив форму, заметил запекшуюся капельку крови на рубашке. Разделся, вымыл руки и лицо, надел спортивные брюки и куртку, собрал свои аккуратно разложенные Синтией вещи. Потом последний раз окинул взглядом комнату и отнес багаж вниз.
За белье и обслуживание я заплатил какую-то скромную сумму, но мне пришлось дать расписку в причинении ущерба гостинице. Ущерб выражался в том, что я исписал стену в занимаемой мной комнате. Счет за ремонт мне пришлют позднее. Ну как не умиляться армейским порядкам! Дежурный, помогавший уложить багаж в машину, спросил:
— Как, нашли убийцу?
— Да.
— И кто же это?
— Мы все. — Я сунул последнюю сумку в багажник и сел за руль.
— Мисс Санхилл тоже выписывается?
— Не знаю.
— Хотите оставить свой будущий адрес, чтобы мы переправляли вам почту?
— Мне некому писать. Никто не знает, что я здесь. Так, заехал по пути.
Миновав пропускной пункт, я выехал на Виктори-драйв. Вот ряд коттеджей, где жила Энн Кемпбелл, въезд на скоростную автомагистраль. Я вставил кассету с Вилли Нельсоном и уселся поудобнее. К вечеру я буду в Виргинии и могу успеть на рейс с военно-воздушной базы Эндрюс. Куда летит самолет, не имеет значения — лишь бы подальше от Америки.
Моя военная служба подошла к концу, я знал это еще до приезда в Хадли, и меня это устраивало. Никаких колебаний, сожалений и обид. Мы служим как умеем, а когда становимся непригодными к службе или в нас больше не нуждаются — уходим, или нас уходят, если сам не соображаешь. Никто ни на кого не в обиде. Служба прежде всего, все остальное на втором месте. Так и в уставе говорится.
Наверное, надо было сказать что-то Синтии на прощание, но кому от того польза? Военные живут на колесах, сегодня здесь, завтра там, одни — приезжают, другие — уезжают, и все человеческие отношения, даже самые близкие, неизбежно носят временный характер. Вместо «до свидания» люди говорят «может, пересечемся» и «валяй, я за тобой».
В этот раз, однако, я уезжал насовсем. Я чувствовал, что самое время уехать, бросить доспехи и вложить меч в ножны. Меч и доспехи уже малость заржавели и стали тяжеловаты. Я поступил на воинскую службу в разгар «холодной войны», в ту пору, когда наша армия ввязалась в масштабную боевую операцию в Азии. Я исполнил свой долг, продолжал тянуть лямку после обязательного двухлетнего срока и видел, как пронеслись два бурных десятилетия. Страна за это время сильно изменилась, и мир тоже. Армия сокращалась, и для многих это означало: «Благодарим за службу, мы победили, уходя, гасите свет».
Все, собственно, к этому и шло, и прекрасно. Война не могла длиться бесконечно, хотя временами казалось, что она никогда не закончится. Никто не обеспечил работой все трудоспособное население, хотя, помнится, это было обещано.
По всему миру на американских военных базах приспускались национальные флаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
В сущности, человеческая натура переменчива, как хамелеон.
Люди в Форт-Хадли были не лучше и не хуже тех, кого я видел на сотне баз и гарнизонов по всему свету, но Энн Кемпбелл все-таки отличалась от других женщин. Я стараюсь представить, как я разговариваю с ней, живой, если бы меня прислали расследовать происходящее в Форт-Хадли. Наверное, я признал бы, что передо мной не простая соблазнительница, а оригинальная, сильная, одержимая одной идеей личность. Думаю, что сумел бы убедить ее, что она не становится сильнее, причиняя зло другим, а только повышает уровень горя среди людей.
Я вряд ли окончил бы так, как Кент, но подобной возможности не исключаю, и потому не сужу его. Он сам себя осудил. Заглянув в свою душу, Кент увидел, что за степенной, уравновешенной внешностью прячется другой человек, и застрелил его.
Ангар был уже полон: медики, полицейские, фэбээровцы, криминалисты, считавшие, что завершили все дела в Форт-Хадли.
— Когда покончишь с телом Кента, распорядись, чтобы хорошенько почистили ковер и мебель, — сказал я Кэлу. — Всю обстановку отправь Кемпбеллам в Мичиган. Им будет приятно получить вещи дочери.
— Сделаем... Знаешь, он избавил многих от хлопот, всех, кроме меня. Мне неприятно это говорить, но это так.
— Он был настоящим солдатом.
Я повернулся и пошел по ангару к выходу, не обращая внимания на парня из ФБР, который пытался остановить меня. Карл и Синтия стояли около «скорой помощи». Я хотел пройти мимо них к своему «блейзеру», но Карл окликнул меня.
— Не могу сказать, что я доволен исходом.
Я молчал.
— Синтия считает, что вы были готовы к такому повороту событий.
— Я не виноват, если что-то идет наперекосяк.
— Тебя никто не винит.
— Вы таким тоном говорите...
— Вообще-то мог бы предвидеть подобный оборот. Надо было взять у него пистолет...
— Полковник, буду абсолютно честен с вами. Я не только предвидел, но и поощрял его к этому. Вы оба это знаете.
Карл промолчал, потому что не хотел знать то, что ему не нравится. В инструкции об этом ничего не говорится, но дать опозоренному офицеру возможность покончить с собой — это давняя, освященная временем традиция во многих армиях мира, хотя она не привилась в нашей стране и постепенно вышла из моды почти повсеместно. И все же сама идея, возможность самоубийства живет в любом офицерском корпусе, где сохранились высокие понятия о чести и достоинстве. Будь у меня выбор между приговором за сексуальную распущенность, изнасилование и убийство и, с другой стороны, более простой выход — застрелиться из пистолета 38-го калибра, я, наверное, выбрал второй. Впрочем, представить себя в такой ситуации, в какой оказался Билл, я не мог. Правда, месяц назад Билл Кент тоже не мог этого представить.
Карл продолжал что-то говорить, но я не слушал. Только одна фраза дошла до моего сознания:
— Синтии не по себе. Ее всю трясет.
— Работа такая, — буркнул я. Хотя, признаться, не каждый день на твоих глазах кто-то простреливает себе голову. Кенту следовало бы пойти в туалет и сделать это там. А он раздробил себе череп при всех, мозги и кровь забрызгали все кругом. Несколько капель крови попало на лицо Синтии. — Во Вьетнаме меня однажды всего залило кровью. Столкнулись с кем-то головами... Ничего, она мылом отмывается... — добавил я бодро.
— Ничего смешного нет, мистер Бреннер, — сердито оборвал меня Карл.
— Я могу быть свободным?
— Сделайте одолжение.
Я открыл дверцу «блейзера» и обернулся к Карлу:
— Будьте добры, передайте мисс Санхилл, что утром звонил ее муж. Просил, чтобы она перезвонила. — Я сел в машину и уехал.
Через пятнадцать минут я был в гостинице. Сбросив форму, заметил запекшуюся капельку крови на рубашке. Разделся, вымыл руки и лицо, надел спортивные брюки и куртку, собрал свои аккуратно разложенные Синтией вещи. Потом последний раз окинул взглядом комнату и отнес багаж вниз.
За белье и обслуживание я заплатил какую-то скромную сумму, но мне пришлось дать расписку в причинении ущерба гостинице. Ущерб выражался в том, что я исписал стену в занимаемой мной комнате. Счет за ремонт мне пришлют позднее. Ну как не умиляться армейским порядкам! Дежурный, помогавший уложить багаж в машину, спросил:
— Как, нашли убийцу?
— Да.
— И кто же это?
— Мы все. — Я сунул последнюю сумку в багажник и сел за руль.
— Мисс Санхилл тоже выписывается?
— Не знаю.
— Хотите оставить свой будущий адрес, чтобы мы переправляли вам почту?
— Мне некому писать. Никто не знает, что я здесь. Так, заехал по пути.
Миновав пропускной пункт, я выехал на Виктори-драйв. Вот ряд коттеджей, где жила Энн Кемпбелл, въезд на скоростную автомагистраль. Я вставил кассету с Вилли Нельсоном и уселся поудобнее. К вечеру я буду в Виргинии и могу успеть на рейс с военно-воздушной базы Эндрюс. Куда летит самолет, не имеет значения — лишь бы подальше от Америки.
Моя военная служба подошла к концу, я знал это еще до приезда в Хадли, и меня это устраивало. Никаких колебаний, сожалений и обид. Мы служим как умеем, а когда становимся непригодными к службе или в нас больше не нуждаются — уходим, или нас уходят, если сам не соображаешь. Никто ни на кого не в обиде. Служба прежде всего, все остальное на втором месте. Так и в уставе говорится.
Наверное, надо было сказать что-то Синтии на прощание, но кому от того польза? Военные живут на колесах, сегодня здесь, завтра там, одни — приезжают, другие — уезжают, и все человеческие отношения, даже самые близкие, неизбежно носят временный характер. Вместо «до свидания» люди говорят «может, пересечемся» и «валяй, я за тобой».
В этот раз, однако, я уезжал насовсем. Я чувствовал, что самое время уехать, бросить доспехи и вложить меч в ножны. Меч и доспехи уже малость заржавели и стали тяжеловаты. Я поступил на воинскую службу в разгар «холодной войны», в ту пору, когда наша армия ввязалась в масштабную боевую операцию в Азии. Я исполнил свой долг, продолжал тянуть лямку после обязательного двухлетнего срока и видел, как пронеслись два бурных десятилетия. Страна за это время сильно изменилась, и мир тоже. Армия сокращалась, и для многих это означало: «Благодарим за службу, мы победили, уходя, гасите свет».
Все, собственно, к этому и шло, и прекрасно. Война не могла длиться бесконечно, хотя временами казалось, что она никогда не закончится. Никто не обеспечил работой все трудоспособное население, хотя, помнится, это было обещано.
По всему миру на американских военных базах приспускались национальные флаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119