Следуя этим нехитрым правилам, я сказал Синтии:
— Ты прекрасно работаешь — инициатива, трезвое суждение, выдержка. Словом, опытный трудолюбивый профессионал.
— Ты это заранее заучил?
— Нет, я...
— Сказано хорошо, но без чувства, бесцветно. Говори так, как идет из сердца, Пол. Если, конечно, оно у тебя есть.
— Обижаешь. — На стоянке у офицерского клуба я припарковался. — Такая безапелляционность...
— Скажи: «Я тебя люблю».
— Я уже говорил. В прошлом году. Сколько можно?
— Скажи еще раз!
— Я тебя люблю.
— То-то.
Синтия выскочила из «блейзера» и, захлопнув дверцу, пошла к входу. Я последовал за ней. Мы не обменялись ни словом, пока не заняли свободный столик в углу бара. Я посмотрел на часы: четверть девятого. Ресторан был полон, но в баре людей было мало: час, когда спиртное отпускали за половину стоимости, давно миновал. Армейское руководство косо смотрит на это время, но поскольку клубы имеют полунезависимый статус, некоторые по-прежнему чтут старинный, освященный временем обычай — час-полтора в день продавать виски за полцены, как своего рода маленькое вознаграждение за дрянную еду, которую никакой уважающий себя штатский гражданин, за исключением недавних эмигрантов из стран военной диктатуры, не взял бы в рот. Да, в нынешней армии есть свои положительные стороны. К сожалению, их с каждым днем меньше.
Подошла официантка. Синтия заказала бурбон с кока-колой, а я взял виски с пивом.
— Господи, ну и жарища, — сказал я, — как будто в сушильню сунули.
— От тебя несет потом, — улыбнулась Синтия. — Тебе надо принять душ.
— А у нас есть время?
— Мы могли бы принять душ одновременно.
— Думаешь, быстрее управимся?
Принесли выпивку.
— В знак памяти об Энн Кемпбелл! — провозгласил я. — Мы сделаем все, что в наших силах.
Выпили, помолчали.
— Я начинаю волноваться, — признался я. — Дело, что ли, такое или просто состарился и устал.
— Это потому, что ты переживаешь, Пол. У нас на руках не просто очередное дело. Это человеческая трагедия.
— Какие еще есть трагедии, кроме смерти? И мы все на волоске от гибели. Все — трагические фигуры.
— И когда найдем убийцу, будет еще одна трагедия. Наверняка он знал ее. Может быть, любил.
— Как Кент.
— Да, как Кент... Знаешь, я где-то вычитала одно выражение. Когда беседую с изнасилованной женщиной, всегда его вспоминаю. «По сравнению с позором смерть — ничто». Так и здесь. И все началось с унижения и позора, которые пережила Энн Кемпбелл в Уэст-Пойнте. Только подумай, Пол. Офицеров учат гордости, настойчивости, несгибаемости. Таким, как Энн Кемпбелл, на роду написано стать военными. Потом что-то происходит — бесчестье, унижение, позор, изнасилование, — и они ничего не могут сделать. Они не гнутся, как остальные. Они стоят прямо, пока не сломаются.
Я утвердительно кивал.
— Потом они собирают обломки, продолжают жить, но они уже другие. Я хочу сказать: любая женщина после грубого изнасилования меняется, а такие, как Энн Кемпбелл, вообще не излечиваются.
— Многие считают, что единственное средство от унижения и позора — это месть.
— Вот именно. Давай рассуждать дальше. Возьмем обычного офицера. За двадцать минут Энн Кемпбелл соблазняет его, ведет в свой будуар, начинаются сексуальные игры с вывертами. Потом она его бросает или же просит оказать какую-нибудь небольшую услугу. Может быть, совсем маленькую, но идущую вразрез с правилами. Так повторяется раз, другой... Несчастный в двойственном положении: победа льстит его мужскому тщеславию, но потом его неизбежно мучает стыд, особенно если он женат и принимает всерьез уроки офицерской чести и прочее. Большинство мужчин не станут терзаться совестью из-за того, что поимели женщину, однако есть и такие, которым будет стыдно. Это офицеры, священнослужители, одним словом, видные люди, столпы общества. Так мы приходим к выражению «По сравнению с позором смерть — ничто». Это относится и к Энн Кемпбелл, и к генералу, и любому другому, кто желал смерти ей или себе. Вот почему мне кажется, что это был человек, который знал ее и считал, что убийство — верный способ покончить с позором бесчестья как жертвы, так и своим собственным. Кент — человек крутой, службист — вписывается в эту версию.
Я сообразил, что и сам думал об этом, правда, под несколько иным углом зрения. Но главное, мы с Синтией составили психологический портрет убийцы, который близко напоминал Кента. Человек задним умом крепок.
— Кент значит Кент... — проговорил я.
— А вот и он. Легок на помине.
В бар вошел полковник Кент. Многие сидящие в зале посмотрели на него. Любой начальник полиции в воинской части привлекает к себе внимание. Одни смотрят на него с уважением, другие бросают косые взгляды. Но здесь, в Хадли, где произошло сенсационное убийство, он в одночасье стал знаменитостью.
Кент подошел к нам. Мы встали. С глазу на глаз я мог послать его куда подальше, но на людях приходится держаться по уставу.
Кент сел, мы тоже. Подошла официантка, он заказал нам еще по порции, себе же велел принести джин с тоником.
— Я плачу, — оборвал он.
Мы поболтали о том о сем — жара, бессонные ночи, у людей сдают нервы. Ни слова об убийстве. Но Кент, как профессионал, понимал, что выпить его пригласили неспроста. Чувствовал, что ставят мышеловку.
— После похорон вы еще останетесь ненадолго, чтобы ввести фэбээровцев в курс дела? — неожиданно спросил он.
— Придется, — ответил я. — Но вечером хотелось бы отвалить.
Через несколько минут последовал еще один вопрос, правда, совсем из другой оперы.
— Как вы друг с другом, ладите? — Кент улыбнулся. — Или я задаю наводящий вопрос?
Синтия тоже улыбнулась:
— Стараемся восстановить дружеские отношения.
— Где вы познакомились?
— В Брюсселе.
— Хороший город.
Разговор шел в том же духе. Время от времени, словно бы ненароком, Кент спрашивал: «Значит, убийца определенно не Мур?» — или что-нибудь в этом роде.
— Во всей этой истории мало что определенного, — ответила Синтия, — но думаем, что не он... Страшно подумать, мы чуть не обвинили невинного человека.
— Если Мур действительно невинный... Вы же утверждаете, что он связал ее и бросил.
— Да, он это сделал, — вставил я, — мы даже знаем, почему он это сделал, но раскрыть пока не можем.
— В таком случае Мур — соучастник преступления.
— С точки зрения закона — нет. Тут совсем другое дело.
— Странно. Ваша компьютерная дама нашла что искала?
— По-видимому, да. На беду некоторых, Энн Кемпбелл вела в компьютере любовный дневник.
— Ну и ну! И я там фигурирую?
— И не один, Билл. Там еще человек тридцать.
— Господи Иисусе... Я знал, что у нее много... Но не до такой же степени... Надо же быть таким дураком. Послушайте, а нельзя ли этот дневник засекретить?
— Как материал, содержащий государственную тайну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Ты прекрасно работаешь — инициатива, трезвое суждение, выдержка. Словом, опытный трудолюбивый профессионал.
— Ты это заранее заучил?
— Нет, я...
— Сказано хорошо, но без чувства, бесцветно. Говори так, как идет из сердца, Пол. Если, конечно, оно у тебя есть.
— Обижаешь. — На стоянке у офицерского клуба я припарковался. — Такая безапелляционность...
— Скажи: «Я тебя люблю».
— Я уже говорил. В прошлом году. Сколько можно?
— Скажи еще раз!
— Я тебя люблю.
— То-то.
Синтия выскочила из «блейзера» и, захлопнув дверцу, пошла к входу. Я последовал за ней. Мы не обменялись ни словом, пока не заняли свободный столик в углу бара. Я посмотрел на часы: четверть девятого. Ресторан был полон, но в баре людей было мало: час, когда спиртное отпускали за половину стоимости, давно миновал. Армейское руководство косо смотрит на это время, но поскольку клубы имеют полунезависимый статус, некоторые по-прежнему чтут старинный, освященный временем обычай — час-полтора в день продавать виски за полцены, как своего рода маленькое вознаграждение за дрянную еду, которую никакой уважающий себя штатский гражданин, за исключением недавних эмигрантов из стран военной диктатуры, не взял бы в рот. Да, в нынешней армии есть свои положительные стороны. К сожалению, их с каждым днем меньше.
Подошла официантка. Синтия заказала бурбон с кока-колой, а я взял виски с пивом.
— Господи, ну и жарища, — сказал я, — как будто в сушильню сунули.
— От тебя несет потом, — улыбнулась Синтия. — Тебе надо принять душ.
— А у нас есть время?
— Мы могли бы принять душ одновременно.
— Думаешь, быстрее управимся?
Принесли выпивку.
— В знак памяти об Энн Кемпбелл! — провозгласил я. — Мы сделаем все, что в наших силах.
Выпили, помолчали.
— Я начинаю волноваться, — признался я. — Дело, что ли, такое или просто состарился и устал.
— Это потому, что ты переживаешь, Пол. У нас на руках не просто очередное дело. Это человеческая трагедия.
— Какие еще есть трагедии, кроме смерти? И мы все на волоске от гибели. Все — трагические фигуры.
— И когда найдем убийцу, будет еще одна трагедия. Наверняка он знал ее. Может быть, любил.
— Как Кент.
— Да, как Кент... Знаешь, я где-то вычитала одно выражение. Когда беседую с изнасилованной женщиной, всегда его вспоминаю. «По сравнению с позором смерть — ничто». Так и здесь. И все началось с унижения и позора, которые пережила Энн Кемпбелл в Уэст-Пойнте. Только подумай, Пол. Офицеров учат гордости, настойчивости, несгибаемости. Таким, как Энн Кемпбелл, на роду написано стать военными. Потом что-то происходит — бесчестье, унижение, позор, изнасилование, — и они ничего не могут сделать. Они не гнутся, как остальные. Они стоят прямо, пока не сломаются.
Я утвердительно кивал.
— Потом они собирают обломки, продолжают жить, но они уже другие. Я хочу сказать: любая женщина после грубого изнасилования меняется, а такие, как Энн Кемпбелл, вообще не излечиваются.
— Многие считают, что единственное средство от унижения и позора — это месть.
— Вот именно. Давай рассуждать дальше. Возьмем обычного офицера. За двадцать минут Энн Кемпбелл соблазняет его, ведет в свой будуар, начинаются сексуальные игры с вывертами. Потом она его бросает или же просит оказать какую-нибудь небольшую услугу. Может быть, совсем маленькую, но идущую вразрез с правилами. Так повторяется раз, другой... Несчастный в двойственном положении: победа льстит его мужскому тщеславию, но потом его неизбежно мучает стыд, особенно если он женат и принимает всерьез уроки офицерской чести и прочее. Большинство мужчин не станут терзаться совестью из-за того, что поимели женщину, однако есть и такие, которым будет стыдно. Это офицеры, священнослужители, одним словом, видные люди, столпы общества. Так мы приходим к выражению «По сравнению с позором смерть — ничто». Это относится и к Энн Кемпбелл, и к генералу, и любому другому, кто желал смерти ей или себе. Вот почему мне кажется, что это был человек, который знал ее и считал, что убийство — верный способ покончить с позором бесчестья как жертвы, так и своим собственным. Кент — человек крутой, службист — вписывается в эту версию.
Я сообразил, что и сам думал об этом, правда, под несколько иным углом зрения. Но главное, мы с Синтией составили психологический портрет убийцы, который близко напоминал Кента. Человек задним умом крепок.
— Кент значит Кент... — проговорил я.
— А вот и он. Легок на помине.
В бар вошел полковник Кент. Многие сидящие в зале посмотрели на него. Любой начальник полиции в воинской части привлекает к себе внимание. Одни смотрят на него с уважением, другие бросают косые взгляды. Но здесь, в Хадли, где произошло сенсационное убийство, он в одночасье стал знаменитостью.
Кент подошел к нам. Мы встали. С глазу на глаз я мог послать его куда подальше, но на людях приходится держаться по уставу.
Кент сел, мы тоже. Подошла официантка, он заказал нам еще по порции, себе же велел принести джин с тоником.
— Я плачу, — оборвал он.
Мы поболтали о том о сем — жара, бессонные ночи, у людей сдают нервы. Ни слова об убийстве. Но Кент, как профессионал, понимал, что выпить его пригласили неспроста. Чувствовал, что ставят мышеловку.
— После похорон вы еще останетесь ненадолго, чтобы ввести фэбээровцев в курс дела? — неожиданно спросил он.
— Придется, — ответил я. — Но вечером хотелось бы отвалить.
Через несколько минут последовал еще один вопрос, правда, совсем из другой оперы.
— Как вы друг с другом, ладите? — Кент улыбнулся. — Или я задаю наводящий вопрос?
Синтия тоже улыбнулась:
— Стараемся восстановить дружеские отношения.
— Где вы познакомились?
— В Брюсселе.
— Хороший город.
Разговор шел в том же духе. Время от времени, словно бы ненароком, Кент спрашивал: «Значит, убийца определенно не Мур?» — или что-нибудь в этом роде.
— Во всей этой истории мало что определенного, — ответила Синтия, — но думаем, что не он... Страшно подумать, мы чуть не обвинили невинного человека.
— Если Мур действительно невинный... Вы же утверждаете, что он связал ее и бросил.
— Да, он это сделал, — вставил я, — мы даже знаем, почему он это сделал, но раскрыть пока не можем.
— В таком случае Мур — соучастник преступления.
— С точки зрения закона — нет. Тут совсем другое дело.
— Странно. Ваша компьютерная дама нашла что искала?
— По-видимому, да. На беду некоторых, Энн Кемпбелл вела в компьютере любовный дневник.
— Ну и ну! И я там фигурирую?
— И не один, Билл. Там еще человек тридцать.
— Господи Иисусе... Я знал, что у нее много... Но не до такой же степени... Надо же быть таким дураком. Послушайте, а нельзя ли этот дневник засекретить?
— Как материал, содержащий государственную тайну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119