– В пломбированном вагоне приехал, гнида, шпионить! Пустобрех! Иуда!
– Что, наворовали? Теперь задний ход?
– Кончай их, братва, даром, что ли, Зимний брали?
– Всех, жидов, комиссаров, в расход! Даешь революцию по новой!
Ярость разгоралась все сильней, бурлящий человеческий поток потянулся вдоль перрона, но с площадок на асфальт уже соскочили латыши, поднаторевшие на германской наводчики положили пальцы на рукоятки затыльников «Максимов».
– Огонь!
Слаженно рявкнули пулеметы, затакали дробно, накрывая плотным свинцовым шквалом сразу потерявшуюся, начавшую стремительно редеть толпу. Обезумевшие люди повернули вспять, метнулись было к зданию вокзала, но латыши дружно ударили вдоль фасада, оставляя только единственный путь – назад, в прокуренную тесноту теплушек. Толпа, топча раненых и убитых, схлынула, с криками забилась в вагоны, над перроном повис запах крови, пороха и слабеющие стоны умирающих.
Ливонский батальон действовал решительно и умело. Под пулеметными дулами дверные скобки теплушек были замотаны проволокой, и запечатанный состав с людьми отведен на запасный путь. Теперь можно было действовать сообразно революционному моменту – взорвать, расстрелять в упор пулеметными очередями или, скажем, написав на вагонах: «Непортящийся груз», отправить малой скоростью по бескрайним российским просторам…
Скоро дорога на Москву была свободна, и поезд с совнаркомовцами продолжил свой путь. Первое, что сделал Ленин, прибыв в первопрестольную, – снес памятники Александру III у храма Христа Спасителя и Александру II в Кремле. Время поджимало, нужно было успеть многое. Близилась пора свершений.

Глава пятая
I
Весна пришла на Кубань рано – с теплыми ветрами, слезливыми капелями и жирной, пахнущей черноземом грязью. Реки, сбросив ноздревато-припухший лед, вышли из берегов и, пополняемые мутными потоками, пенились, бурлили, подступали вплотную к огородным плетням; чуть ли не у самых дворов смотрелись в воду вербы, качаемый волнами, терял свои желтые пушистые почки краснотал.
Оттепель съела снег, дороги непролазно раскисли, балки и буераки превратились в озерца с пенящейся коричневатой влагой. В воздухе густо пахло сыростью, примороженной корой деревьев, оттаявшей землей, навозом и прелой соломой. А потом небо заволокли черногрудые тучи, и пошел беспрерывный занудный дождь. Дорог не стало вовсе, все превратилось в сплошное пространство воды и жидкой грязи. Не проехать, не пройти.
Дурная погода действовала на экипаж бронепоезда разлагающе. Дисциплина, и без того низкая, рухнула окончательно. Личный состав пил не просыхая, по вагонам водили девок, комиссар Шитов со товарищи набрались до того, что в голом виде плясали «Яблочко». Казалось, бронепоезд превратился в бордель на колесах и вот-вот сойдет с рельсов.
Но Кузьмицкий хранил олимпийское спокойствие и ни во что не вмешивался: давно уже понял, что все полумеры без толку. Расстрелять всю эту сволочь к чертовой матери – вот это было бы дело.
– Хамье сиволапое, рвань. – Морщась от пьяных криков, доносившихся через перегородку, он сидел в своем купе и в который уже раз перечитывал «Поединок» Куприна.
Господи, как же он понимал Ромашова! То же одиночество, та же убийственная обреченность, то же неприятие окружающего. Да еще классовая борьба и торжество необузданного быдла. А впрочем, поделом. Лавры командира не давали покоя? Вот и получай, веди товарищей в бой за власть Советов.
Бронепоезд стоял на станции Георгие-Афипская, загружался боевым снаряжением и ждал приказа из штаба армии. Паровозы брали воду, помощники машинистов чистили дымовые коробки, топки и прочее огневое хозяйство. Шитов и Сява похмелялись после вчерашнего, поднимали настроение перед классовыми битвами – смех за стенкой становился все громче.
– Что читаем, юноша? – Дверь без стука отворилась, и в купе вошел Иосиф Лютый, в добром расположении, слегка под хмельком. – Гм, Куприн? Старо, пошло, банально. Сентиментальная плесень, амбиции неудачника, а если вдуматься, вульгарный адюльтер, проистекающий из чувства острой половой недостаточности. Проще, юноша, надо на все смотреть, проще. Настало время и мужчинам, и женщинам, сбросив одежды, закружиться нагими у костра свободы, который зажгли мы, анархисты. Любовь к ближнему, вот что спасет этот вонючий мир, а всякие там язвы капитализма, сифилис, мягкий шанкр – пережиток, мура, дерьмо собачье.
Иосиф Лютый любил пофилософствовать, вот так, после стакана спирта, в компании идейно несозревших индивидуумов, каким ему виделся Кузьмицкий.
После обеда доставили приказ: немедленно выдвигаться в район станции Ново-Дмитриевская для оказания поддержки местным силам. Это была ошибка командарма Автономова, очередная. Силы красных и так были разбросаны по станицам – в Ново-Дмитриевской стоял Варнавский полк, южнее, в Григорьевской, находилась тяжелая артиллерия, западнее, в Афипской, пятитысячный гарнизон, пакгаузы, бронепоезда. В условиях непогоды и полного бездорожья такая растянутость фронта была недопустимой и гибельной.
«Они о чем там думают у себя в штабе? – Расписавшись и отпустив нарочного, Кузьмицкий склонился над трехверсткой, кусая вислый ус, прищурился, в сердцах бросил карандаш. – Задницей, конечно. А, плевать».
Он витиевато выругался, закурил и отдал приказ разводить пары. В Ново-Дмитриевскую так в Ново-Дмитриевскую. Хоть к черту на рога.
Однако выступить без промедления не получилось, еще не весь боекомплект был получен из пакгаузов. Пока, путаясь в складской неразберихе, погрузили снаряды и ленты к пулеметам, подняли пары, выбрались на главный путь из станционной толчеи, уже начало темнеть. Похолодало, дождь превратился в мокрый снег – хлопьями, с пятак, – шквальный ветер лихо закручивал его в бешеные кольца вьюги. Вот тебе и весна с готовыми уже развернуться почками тополей и кисточками сережек на вербах – метет так, что не видно ни зги.
«Ну и каша». Поднявшись в башню, Кузьмицкий приоткрыл блиндированный люк, сразу же зажмурился от бьющего в глаза снега, отвернул лицо, сплюнул и, громыхая железом, слетел вниз по лесенке.
– Малый ход!
Тише едешь, дальше будет. Что там впереди, за белым мельтешеньем холодного конфетти, один Бог знает. В лучах прожекторов один лишь только снег, снег, снег…
Верст через пять со стороны Ново-Дмитриевской донесся гул артиллерийского обстрела, били, судя по звуку, из шестидюймовок, затем к нему прибавилось таканье пулеметов, резкая, будто рвали коленкор, винтовочная стрельба пачками. Стало ясно, что впереди идет бой, страшный грохот его не могли уже заглушить ни истошный вой ветра, ни толстые блиндированные стены, да только не разобрать, где свои, где чужие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79