белок, кроликов, даже кошек и собак.
Никто не видел, как он это делал, но люди знали: это он. Может быть, ему надоело убивать животных и он решился пойти дальше? Имело место и многое другое...
— Вы о чем?
— Так, давайте обо всем по порядку. Через два или три дня после того случая на дороге Калеб Брюстер убил свою мать и скормил ее труп свиньям. Шериф Гарретт и его помощник пришли проверить, как там мальчик, и нашли его сидящим на крыльце и пьющим из кувшина простоквашу. Кухня была вся в крови — кровь на полу, кровь на стенах. Рядом с парнем валялся окровавленный нож. Одежду Бонни Кайл нашли в загоне для свиней рядом с несколькими костями — тем немногим, что оставили от нее свиньи. Да еще маленькое серебряное колечко: один боров выдавил его из себя вместе с пометом. Кажется, он теперь выставлен в Музее границы в Бандерасе вместе с двухголовым ягненком и индейскими наконечниками для стрел.
— А что стало с Калебом?
— Его судили как совершеннолетнего, потом дали срок.
— Пожизненно?
— Двадцать лет. Он вышел, думаю, году в 1963 или 1964.
— Его восстановили в правах?
— Восстановили в правах? Нет, черт возьми! Он выпадал из общепринятых норм еще до того, как убил мать, и нормальным так и не стал. Но кое-кто счел возможным отпустить его, принимая во внимание смягчающие обстоятельства. Калеб свое отсидел, и его не могли оставить в заключении навсегда, как бы ни хороша казалась эта идея. И, как я говорила, он был смышленый: в тюрьме вел себя примерно, и все решили, что Калеб Брюстер ступил на путь исправления. Сама-то я думаю, что он выжидал.
— Он вернулся в Хилл-Кантри? — спросил я, хотя уже догадывался, каким будет ответ.
Дэн опять на время умолкла. На этот раз молчание длилось довольно долго.
— Дом по-прежнему стоял на месте, — наконец заговорила шериф Тэннен. — Я помню, как он вернулся в город. Мне было тогда лет десять-одиннадцать. Калеб шел к старому дому, а люди собрались на другой стороне улицы и наблюдали, как он проходит мимо. Не знаю, сколько он пробыл там. Дня два-три, не больше, пожалуй. Но...
— Что — но?
Дэн вздохнула.
— Погибла девушка. Лилиан Бойс. Говорят, она считалась самой хорошенькой во всем графстве. Наверно, так оно и было. Ее нашли внизу, у Хондо-Крик, недалеко от Тарпли, зверски зарезанной. Хотя и это не самое худшее...
Я ждал. И не удивился тому, что услышал.
— Ее повесили на дереве. Словно кто-то хотел, чтобы ее нашли. Словно она послужила предупреждением для всех нас...
Телефонная линия наполнилась для меня гулом — кровь шумела в ушах, — трубка раскалилась в моей руке, когда шериф Тэннен завершила свой рассказ:
— ...К тому времени, когда мы нашли ее, Калеб Брюстер исчез. Насколько мне известно, и сейчас еще существует ордер на его арест. Хотя не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь им воспользовался. Я, по крайней мере, до сих пор еще не имела такой возможности.
Положив трубку, я некоторое время просидел в неподвижности на кровати. В моей комнате на полке лежала колода игральных карт, и чуть позже я поймал себя на том, что тасую ее: карты так и мелькали у меня перед глазами. Вытащив из колоды даму червей, я вспомнил фокус, который Соул Мэнн когда-то мне показывал: «найти даму». Бывало, он стоял у своего обтянутого сукном столика и разговаривал как бы сам с собой, раскладывая на сукне карты, кладя одну поверх другой: «Пятерка дает десять, десятка дает двадцать...» Он вроде бы даже не замечал постепенно собиравшихся завзятых игроков, привлеченных уверенными движениями его рук и надеждой на легкие деньги. Но Соул всегда был начеку. Наблюдал и ждал. И медленно, но верно люди приходили к нему. Старик напоминал охотника, который знает, что в каком-то месте олень обязательно выскочит на тропу.
И еще я думал о Калебе Кайле, а перед глазами у меня маячили останки выпотрошенных и развешанных по ветвям дерева девушек. На память мне пришла легенда об императоре Нероне. Согласно легенде, когда Нерон убил свою мать Агриппину Младшую, он приказал вскрыть ее тело, чтобы увидеть то место, откуда появился на свет. Чем объяснить этот поступок, неясно. Возможно, патологически навязчивой идеей или даже склонностью к кровосмешению, которую приписывали императору античные хроникеры. А может, таким образом он надеялся понять что-то в себе самом, свою собственную природу, пристально вглядываясь в то место, откуда произошел.
«Должно быть, Калеб когда-то любил свою мать, — думал я. — Любил до того, как все превратилось в злобу, ярость и ненависть; до того, как почувствовал желание лишить мать жизни и разрубить ее тело на куски».
И на мгновение я ощутил нечто вроде жалости к Калебу: печаль по мальчику, которым он когда-то был, в сочетании с ненавистью к мужчине, которым он стал.
Я вновь увидел тени от деревьев и человеческую фигуру, двигающуюся между ними на север. Север страны находился настолько далеко от Техаса, насколько далеко он мог забраться, отомстив обществу, приговорившему его к тюрьме за то, что он сотворил со своей матерью.
Но, возможно, север был избран не только поэтому. Когда мой дед был ребенком, священник обычно читал проповеди в левом пределе церкви, потому что север всегда воспринимался как та часть земли, куда не проник еще свет Господа. По этой же причине некрещеных и самоубийц хоронили на северной стороне за пределами церковной ограды.
Потому что север считался непознанной землей. На севере простирались темные земли.
На следующее утро в книжном магазине я слился с толпой студентов и туристов. Заказал кофе и листал журнал, пока не пришла Рейчел, как обычно опоздав. На ней было все то же черное пальто, но на этот раз в сочетании с синими джинсами и небесно-голубым свитером с v-образным вырезом; под ним — наглухо застегнутая оксфордская рубашка в бело-голубую полоску. Волосы она свободно распустила по плечам.
— Ты когда-нибудь встаешь рано? — спросил я, заказав ей кофе и пончик.
— Я не ложилась до пяти утра, работала над твоим досье, черт бы его побрал, — ответила она. — Если бы я навязала тебе свои сроки, ты бы не смог воспользоваться моими услугами.
— Извини, — примирительно сказал я. — Зато ты можешь вдоволь воспользоваться кофе и пончиками.
— Ты разбиваешь мне сердце, — она, казалось, немного смягчилась со вчерашнего дня. Хотя я мог принимать желаемое за действительное.
— Ты готов слушать? — спросила она.
Я кивнул, но прежде, чем она начала говорить, рассказал ей все, услышанное от шерифа Медины, особо подчеркнув, что Калеб взял фамилию матери, чтобы уберечься от своего прошлого.
Рейчел рассеянно кивнула, занятая своими мыслями.
— Так, — вслух произнесла она, — все сходится.
Принесли кофе. Она положила в чашку сахар, развернула пончик, разломила его на крохотные кусочки и начала говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Никто не видел, как он это делал, но люди знали: это он. Может быть, ему надоело убивать животных и он решился пойти дальше? Имело место и многое другое...
— Вы о чем?
— Так, давайте обо всем по порядку. Через два или три дня после того случая на дороге Калеб Брюстер убил свою мать и скормил ее труп свиньям. Шериф Гарретт и его помощник пришли проверить, как там мальчик, и нашли его сидящим на крыльце и пьющим из кувшина простоквашу. Кухня была вся в крови — кровь на полу, кровь на стенах. Рядом с парнем валялся окровавленный нож. Одежду Бонни Кайл нашли в загоне для свиней рядом с несколькими костями — тем немногим, что оставили от нее свиньи. Да еще маленькое серебряное колечко: один боров выдавил его из себя вместе с пометом. Кажется, он теперь выставлен в Музее границы в Бандерасе вместе с двухголовым ягненком и индейскими наконечниками для стрел.
— А что стало с Калебом?
— Его судили как совершеннолетнего, потом дали срок.
— Пожизненно?
— Двадцать лет. Он вышел, думаю, году в 1963 или 1964.
— Его восстановили в правах?
— Восстановили в правах? Нет, черт возьми! Он выпадал из общепринятых норм еще до того, как убил мать, и нормальным так и не стал. Но кое-кто счел возможным отпустить его, принимая во внимание смягчающие обстоятельства. Калеб свое отсидел, и его не могли оставить в заключении навсегда, как бы ни хороша казалась эта идея. И, как я говорила, он был смышленый: в тюрьме вел себя примерно, и все решили, что Калеб Брюстер ступил на путь исправления. Сама-то я думаю, что он выжидал.
— Он вернулся в Хилл-Кантри? — спросил я, хотя уже догадывался, каким будет ответ.
Дэн опять на время умолкла. На этот раз молчание длилось довольно долго.
— Дом по-прежнему стоял на месте, — наконец заговорила шериф Тэннен. — Я помню, как он вернулся в город. Мне было тогда лет десять-одиннадцать. Калеб шел к старому дому, а люди собрались на другой стороне улицы и наблюдали, как он проходит мимо. Не знаю, сколько он пробыл там. Дня два-три, не больше, пожалуй. Но...
— Что — но?
Дэн вздохнула.
— Погибла девушка. Лилиан Бойс. Говорят, она считалась самой хорошенькой во всем графстве. Наверно, так оно и было. Ее нашли внизу, у Хондо-Крик, недалеко от Тарпли, зверски зарезанной. Хотя и это не самое худшее...
Я ждал. И не удивился тому, что услышал.
— Ее повесили на дереве. Словно кто-то хотел, чтобы ее нашли. Словно она послужила предупреждением для всех нас...
Телефонная линия наполнилась для меня гулом — кровь шумела в ушах, — трубка раскалилась в моей руке, когда шериф Тэннен завершила свой рассказ:
— ...К тому времени, когда мы нашли ее, Калеб Брюстер исчез. Насколько мне известно, и сейчас еще существует ордер на его арест. Хотя не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь им воспользовался. Я, по крайней мере, до сих пор еще не имела такой возможности.
Положив трубку, я некоторое время просидел в неподвижности на кровати. В моей комнате на полке лежала колода игральных карт, и чуть позже я поймал себя на том, что тасую ее: карты так и мелькали у меня перед глазами. Вытащив из колоды даму червей, я вспомнил фокус, который Соул Мэнн когда-то мне показывал: «найти даму». Бывало, он стоял у своего обтянутого сукном столика и разговаривал как бы сам с собой, раскладывая на сукне карты, кладя одну поверх другой: «Пятерка дает десять, десятка дает двадцать...» Он вроде бы даже не замечал постепенно собиравшихся завзятых игроков, привлеченных уверенными движениями его рук и надеждой на легкие деньги. Но Соул всегда был начеку. Наблюдал и ждал. И медленно, но верно люди приходили к нему. Старик напоминал охотника, который знает, что в каком-то месте олень обязательно выскочит на тропу.
И еще я думал о Калебе Кайле, а перед глазами у меня маячили останки выпотрошенных и развешанных по ветвям дерева девушек. На память мне пришла легенда об императоре Нероне. Согласно легенде, когда Нерон убил свою мать Агриппину Младшую, он приказал вскрыть ее тело, чтобы увидеть то место, откуда появился на свет. Чем объяснить этот поступок, неясно. Возможно, патологически навязчивой идеей или даже склонностью к кровосмешению, которую приписывали императору античные хроникеры. А может, таким образом он надеялся понять что-то в себе самом, свою собственную природу, пристально вглядываясь в то место, откуда произошел.
«Должно быть, Калеб когда-то любил свою мать, — думал я. — Любил до того, как все превратилось в злобу, ярость и ненависть; до того, как почувствовал желание лишить мать жизни и разрубить ее тело на куски».
И на мгновение я ощутил нечто вроде жалости к Калебу: печаль по мальчику, которым он когда-то был, в сочетании с ненавистью к мужчине, которым он стал.
Я вновь увидел тени от деревьев и человеческую фигуру, двигающуюся между ними на север. Север страны находился настолько далеко от Техаса, насколько далеко он мог забраться, отомстив обществу, приговорившему его к тюрьме за то, что он сотворил со своей матерью.
Но, возможно, север был избран не только поэтому. Когда мой дед был ребенком, священник обычно читал проповеди в левом пределе церкви, потому что север всегда воспринимался как та часть земли, куда не проник еще свет Господа. По этой же причине некрещеных и самоубийц хоронили на северной стороне за пределами церковной ограды.
Потому что север считался непознанной землей. На севере простирались темные земли.
На следующее утро в книжном магазине я слился с толпой студентов и туристов. Заказал кофе и листал журнал, пока не пришла Рейчел, как обычно опоздав. На ней было все то же черное пальто, но на этот раз в сочетании с синими джинсами и небесно-голубым свитером с v-образным вырезом; под ним — наглухо застегнутая оксфордская рубашка в бело-голубую полоску. Волосы она свободно распустила по плечам.
— Ты когда-нибудь встаешь рано? — спросил я, заказав ей кофе и пончик.
— Я не ложилась до пяти утра, работала над твоим досье, черт бы его побрал, — ответила она. — Если бы я навязала тебе свои сроки, ты бы не смог воспользоваться моими услугами.
— Извини, — примирительно сказал я. — Зато ты можешь вдоволь воспользоваться кофе и пончиками.
— Ты разбиваешь мне сердце, — она, казалось, немного смягчилась со вчерашнего дня. Хотя я мог принимать желаемое за действительное.
— Ты готов слушать? — спросила она.
Я кивнул, но прежде, чем она начала говорить, рассказал ей все, услышанное от шерифа Медины, особо подчеркнув, что Калеб взял фамилию матери, чтобы уберечься от своего прошлого.
Рейчел рассеянно кивнула, занятая своими мыслями.
— Так, — вслух произнесла она, — все сходится.
Принесли кофе. Она положила в чашку сахар, развернула пончик, разломила его на крохотные кусочки и начала говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107