.. В черте города сбавить скорость!.. Уменьшить дистанцию!.. Третьему, четвертому и шестому продвигаться в район рынка!..
Они уже находились в Герате, в золотистом утреннем городе. На стенах домов, на крашеном ветхом дереве лежала легчайшая пыльца, но не цветочная, а взрывчатая желтая пудра, готовая взорваться от единственной искры. Так чувствовал Веретенов город, глядя сквозь бойницу на торопливых прохожих, на пестрые мотоколяски, на торговцев, подгонявших осликов, на колымагу с грузом овощей, полосатых, наполненных рисом тюков. Все торопились к рынку. Отступали, прижимались к дувалам, пропуская вперед колонны, продвигавшиеся в тот же район.
Он узнавал кварталы, мимо которых день назад его проносила машина. Колледж, где девочки клеили цветы и бутоны. Перед входом громоздились мешки с песком, торчал из амбразуры ствол пулемета. Миновали райком, где третьего дня из бумаги и планок строились легкотелые, полые макеты буровых и домен. Теперь у райкома, упираясь в двери кормой, стоял танк, и солдаты-афганцы хоронились за его броню.
– «Лопата», «Лопата»! Я «Сварка»!.. Всех под броню!.. Тралы вперед!..
Штабной БТР продвигался вдоль улицы, то обгоняя сомкнутую, запрудившую перекресток колонну, то останавливаясь, и командир, прячась за крышку люка, выглядывал, пропуская вперед юркие, поворачивающиеся на одной гусенице машины. Словно пересчитывал, подгонял свое железное стадо.
Веретенов, продолжая пребывать в двойном ощущении, в двух разных пространствах и жизнях, рифмуя между собой эти жизни, чувствуя их контрапункт, вспомнил московского знакомца – писателя, чьи книги иллюстрировал, с кем встречался перед самым отъездом. Представил его рабочий, усыпанный бумагами стол, сосредоточенный лик. Его философские метафоры. Метафизику его построений. Его концепцию жизни современного города. Проблематику души и машины. Подумал, как жаль, что писатель не здесь, не видит это утро, этих солдат. Не напишет об этом. Вот к такой бы книге он, Веретенов, сделал теперь иллюстрации.
Транспортер обогнул высокий, с цветастыми наклейками грузовик, оттесняя его с проезжей части, увлекая за собой тяжкий лязг колонны. Выехали к городскому парку, светлому, в пятнах раннего солнца. Недавно он, Веретенов, здесь был: вдыхал аромат нагретых смоляных кипарисов, любовался водопадом, похожим на блестящую брошь, слушал синих и зеленых птиц, перелетавших в хрупких ветвях, касался губами алых роз, благоухающих, обрызганных влагой. И в этих цветах, ароматах чудился образ мусульманского рая с гуриями, праведниками, пребывающими в блаженных садах.
Теперь сквозь броню не доносились смоляные ароматы, пение птиц, а только едкое зловоние солярки и стук механизмов. Куст алых роз был тут же, пламенел на краю газона, но в него кормой уткнулась боевая машина, изрыгала синюю копоть, наполняла куст дымом и смрадом. Цветы дрожали, сотрясаемые железным дыханием. Веретенов боялся, что водитель двинет реверс и наедет кормой на куст, изотрет гусеницами.
– «Лопата», «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Начинаем выдвижение в район!.. Четвертому и шестому выходить на рубеж оцепления!.. Ориентир – голубая мечеть!.. Тактика продвижения – «елочка»!..
Транспортер снова дернулся, напуская в нутро синеватую гарь, прорезанную косыми лучами солнца сквозь щели бойниц. Глаза слезились от чада, от мгновенных росчерков света. Веретенов стремился понять смысл позывных и команд. По осколкам картины, попадавшей в зрачок сквозь бойницу, стремился увидеть целое. Не мог. Прокрутились вблизи катки, протащив на себе гусеницы. Метнулись ушастая голова осла и погонщик, два глаза, людской и звериный, исполненные одинаковым фиолетовым страхом. Выгнулась рядом худая и гибкая спина автоматчика. Упирались в дно транспортера ноги Корнеева. Мигал огонек на приборной доске. Сердце колотилось и прыгало в ожидании грома и выстрела. И в этом сердце мелькнуло: мальчик с яблоками в старинной избе.
БТР остановился. В бойнице возникло: округлая пыльная площадь с чередой дощатых дуканов. Угловое овальное здание, синие ставни. И от этого здания, от площади в глубину удалялась улица. Глухой глинобитный желоб с монолитом спекшихся стен, тенистых с одной стороны и солнечных, желтых – с другой. И туда, в глубину, в перспективу этой улицы, сужалась пыльная колея. Сходилась и чуть поворачивала сплошная ограда. И что-то еще, невидимое, вовлекалось в эту узкую улицу. Поток каких-то энергий. И там, куда все сходилось, стягивалось в плотный пучок, – голубела головка мечети, резная, точеная, как стрелка огородного лука, с острым тугим наконечником.
Веретенов узнал эту улицу, узнал мечеть, Деванчу. Здесь возник и исчез далекий человек на дороге. Здесь Веретенов был остановлен Ахрамом. Здесь, перед въездом в улицу, пролегала незримая грань, за которой находились враги. Туда, за эту черту, были направлены пулеметы и пушки, дышащие жаром моторы, глаза стрелков и водителей.
– «Лопата», «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Четвертая, пятая, вперед!..
Танк, хрустя гусеницами, выставив перед пушкой огромные грабли трала, двинул вперед, медленно опуская трал, ставя в пыль литые катки, толкал их перед собой, как дисковую борону. Следом пошли боевые машины пехоты, осторожные, чуткие: развернув направо и налево пулеметы и пушки, ощетинившись, «елочкой», они стали втягиваться в улицу, заполнять ее, заливать броней, дымом, блеском траков. Словно в глиняную форму заливали горячую сталь.
Веретенов смотрел, как удаляется в Деванчу броневая колонна, рассекая город, отрезая занятый душманами район от рынков, мечетей и школ, от больниц и жилищ, где затаились, слушая рокот брони, люди. Веретенов физически ощущал острое проникновение стали, повторял: «Операция… Надрез… Деванча…»
Ударило резко и тупо, словно лопнул громадный пузырь. Звук пролетел по колонне, шибанул транспортер, тряхнул его, и глазное яблоко содрогнулось в бойнице, будто его хотели выдрать. Одолевая слепоту, неся в себе больное эхо удара, Веретенов смотрел, как над танком медленно, вяло поднимается серая копоть.
– Пятая! Ответьте!.. Доложите обстановку на рубежах продвижения!.. Я вас понял. Подрыв под тралом!.. Отставить смену катков! Продолжать движение!..
Танк качнулся, пошел, оставляя над башней липкий, возносящийся дым – дух взорвавшейся мины. Вся колонна, застывшая после взрыва, ожила, заработала гусеницами, проталкиваясь в тесноту дувалов.
Снова взрыв и удар. Вялый язык черной копоти. Еще одна мина, вживленная в пыль, попала под трал, под тяжкий литой каток, сдирая его с оси. Над застывшей колонной косо, вдоль улицы, метнулась длинная комета с маленькой горящей башкой. Вонзилась в глинобитную стену, буравила, ослепительно жгла, прожигала вещество стены и грохнула пышным взрывом, выбрасывая кудрявые брызги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Они уже находились в Герате, в золотистом утреннем городе. На стенах домов, на крашеном ветхом дереве лежала легчайшая пыльца, но не цветочная, а взрывчатая желтая пудра, готовая взорваться от единственной искры. Так чувствовал Веретенов город, глядя сквозь бойницу на торопливых прохожих, на пестрые мотоколяски, на торговцев, подгонявших осликов, на колымагу с грузом овощей, полосатых, наполненных рисом тюков. Все торопились к рынку. Отступали, прижимались к дувалам, пропуская вперед колонны, продвигавшиеся в тот же район.
Он узнавал кварталы, мимо которых день назад его проносила машина. Колледж, где девочки клеили цветы и бутоны. Перед входом громоздились мешки с песком, торчал из амбразуры ствол пулемета. Миновали райком, где третьего дня из бумаги и планок строились легкотелые, полые макеты буровых и домен. Теперь у райкома, упираясь в двери кормой, стоял танк, и солдаты-афганцы хоронились за его броню.
– «Лопата», «Лопата»! Я «Сварка»!.. Всех под броню!.. Тралы вперед!..
Штабной БТР продвигался вдоль улицы, то обгоняя сомкнутую, запрудившую перекресток колонну, то останавливаясь, и командир, прячась за крышку люка, выглядывал, пропуская вперед юркие, поворачивающиеся на одной гусенице машины. Словно пересчитывал, подгонял свое железное стадо.
Веретенов, продолжая пребывать в двойном ощущении, в двух разных пространствах и жизнях, рифмуя между собой эти жизни, чувствуя их контрапункт, вспомнил московского знакомца – писателя, чьи книги иллюстрировал, с кем встречался перед самым отъездом. Представил его рабочий, усыпанный бумагами стол, сосредоточенный лик. Его философские метафоры. Метафизику его построений. Его концепцию жизни современного города. Проблематику души и машины. Подумал, как жаль, что писатель не здесь, не видит это утро, этих солдат. Не напишет об этом. Вот к такой бы книге он, Веретенов, сделал теперь иллюстрации.
Транспортер обогнул высокий, с цветастыми наклейками грузовик, оттесняя его с проезжей части, увлекая за собой тяжкий лязг колонны. Выехали к городскому парку, светлому, в пятнах раннего солнца. Недавно он, Веретенов, здесь был: вдыхал аромат нагретых смоляных кипарисов, любовался водопадом, похожим на блестящую брошь, слушал синих и зеленых птиц, перелетавших в хрупких ветвях, касался губами алых роз, благоухающих, обрызганных влагой. И в этих цветах, ароматах чудился образ мусульманского рая с гуриями, праведниками, пребывающими в блаженных садах.
Теперь сквозь броню не доносились смоляные ароматы, пение птиц, а только едкое зловоние солярки и стук механизмов. Куст алых роз был тут же, пламенел на краю газона, но в него кормой уткнулась боевая машина, изрыгала синюю копоть, наполняла куст дымом и смрадом. Цветы дрожали, сотрясаемые железным дыханием. Веретенов боялся, что водитель двинет реверс и наедет кормой на куст, изотрет гусеницами.
– «Лопата», «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Начинаем выдвижение в район!.. Четвертому и шестому выходить на рубеж оцепления!.. Ориентир – голубая мечеть!.. Тактика продвижения – «елочка»!..
Транспортер снова дернулся, напуская в нутро синеватую гарь, прорезанную косыми лучами солнца сквозь щели бойниц. Глаза слезились от чада, от мгновенных росчерков света. Веретенов стремился понять смысл позывных и команд. По осколкам картины, попадавшей в зрачок сквозь бойницу, стремился увидеть целое. Не мог. Прокрутились вблизи катки, протащив на себе гусеницы. Метнулись ушастая голова осла и погонщик, два глаза, людской и звериный, исполненные одинаковым фиолетовым страхом. Выгнулась рядом худая и гибкая спина автоматчика. Упирались в дно транспортера ноги Корнеева. Мигал огонек на приборной доске. Сердце колотилось и прыгало в ожидании грома и выстрела. И в этом сердце мелькнуло: мальчик с яблоками в старинной избе.
БТР остановился. В бойнице возникло: округлая пыльная площадь с чередой дощатых дуканов. Угловое овальное здание, синие ставни. И от этого здания, от площади в глубину удалялась улица. Глухой глинобитный желоб с монолитом спекшихся стен, тенистых с одной стороны и солнечных, желтых – с другой. И туда, в глубину, в перспективу этой улицы, сужалась пыльная колея. Сходилась и чуть поворачивала сплошная ограда. И что-то еще, невидимое, вовлекалось в эту узкую улицу. Поток каких-то энергий. И там, куда все сходилось, стягивалось в плотный пучок, – голубела головка мечети, резная, точеная, как стрелка огородного лука, с острым тугим наконечником.
Веретенов узнал эту улицу, узнал мечеть, Деванчу. Здесь возник и исчез далекий человек на дороге. Здесь Веретенов был остановлен Ахрамом. Здесь, перед въездом в улицу, пролегала незримая грань, за которой находились враги. Туда, за эту черту, были направлены пулеметы и пушки, дышащие жаром моторы, глаза стрелков и водителей.
– «Лопата», «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Четвертая, пятая, вперед!..
Танк, хрустя гусеницами, выставив перед пушкой огромные грабли трала, двинул вперед, медленно опуская трал, ставя в пыль литые катки, толкал их перед собой, как дисковую борону. Следом пошли боевые машины пехоты, осторожные, чуткие: развернув направо и налево пулеметы и пушки, ощетинившись, «елочкой», они стали втягиваться в улицу, заполнять ее, заливать броней, дымом, блеском траков. Словно в глиняную форму заливали горячую сталь.
Веретенов смотрел, как удаляется в Деванчу броневая колонна, рассекая город, отрезая занятый душманами район от рынков, мечетей и школ, от больниц и жилищ, где затаились, слушая рокот брони, люди. Веретенов физически ощущал острое проникновение стали, повторял: «Операция… Надрез… Деванча…»
Ударило резко и тупо, словно лопнул громадный пузырь. Звук пролетел по колонне, шибанул транспортер, тряхнул его, и глазное яблоко содрогнулось в бойнице, будто его хотели выдрать. Одолевая слепоту, неся в себе больное эхо удара, Веретенов смотрел, как над танком медленно, вяло поднимается серая копоть.
– Пятая! Ответьте!.. Доложите обстановку на рубежах продвижения!.. Я вас понял. Подрыв под тралом!.. Отставить смену катков! Продолжать движение!..
Танк качнулся, пошел, оставляя над башней липкий, возносящийся дым – дух взорвавшейся мины. Вся колонна, застывшая после взрыва, ожила, заработала гусеницами, проталкиваясь в тесноту дувалов.
Снова взрыв и удар. Вялый язык черной копоти. Еще одна мина, вживленная в пыль, попала под трал, под тяжкий литой каток, сдирая его с оси. Над застывшей колонной косо, вдоль улицы, метнулась длинная комета с маленькой горящей башкой. Вонзилась в глинобитную стену, буравила, ослепительно жгла, прожигала вещество стены и грохнула пышным взрывом, выбрасывая кудрявые брызги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116