Будто ангел, он пролетал над грешной землей. Но это чувство исчезло, когда обе машины легли в боевой разворот.
Город качнулся, встал дыбом. Вверх полетели мечети, бани, базары, вся зеленая даль с плоско сверкнувшей рекой. Веретенов схватился за кресло пилота. Смотрел на головную машину. Мухаммад снижался над городом, врезался винтами в монолит. Где-то здесь, в мелькании крыш, существовала та площадь, на которую выбросили его замученных мать и отца, зарезанных жену и детей.
Надир повторял его траекторию. Где-то здесь, среди крыш, была та, под которой скрывалась его семья, дышал в колыбели новорожденный сын.
И где-то здесь, в Деванче, стояла боевая машина с номером 31, и Петр прижимался к броне. В него, в его лоб, в его грудь целилась труба миномета.
С тугим плотным ревом машины одна за другой снижались над кладбищем. Прошли над обломанными, искривленными, как хвощи, минаретами, нацеливаясь на белый мазар. И оттуда, из белого купола, из приплюснутой круглой чалмы, потянулись к вертолетам трассы. Замелькали, задергались, обрываясь на солнце, вонзаясь в пустоту. И сквозь эту пустоту, покачиваясь, прошли вертолеты. Под днищем мелькнул мазар, фигурки в долгополых одеждах.
Снова развернулись над городом, поставив горизонт вертикально, ссыпая с блюда варево крыш и домов. Устремились на кладбище, на изогнутые минареты, похожие на поднявшихся огромных червей. Веретенов почувствовал, как напряглась стягивающая вертолеты струна, как прошла дальше, к земле. Гудела, прямая, сверкающая, пропущенная сквозь вертолеты.
Минарет как хобот слона. Сорная, с колким блеском земля. Минометы – маленькие, наклоненные цилиндры стволов. Расчет – разбегаются, заслоняются руками от неба. Приплюснутый белый мазар. Встречные пулеметные трассы. Головной вертолет остановился в воздухе. Выпустил черные, уходящие в землю лучи. Превратил их подножья в тупые взрывы. Покрыл площадку клубящимся дымом. Соскользнул с расползающихся рыхлых опор и с воем, в блеске винтовок, взмыл в небо. Второй вертолет, не стреляя, прошел над клубами. Веретенов задохнулся от скорости, от перегрузки, от взрывной волны, сквозь которую пролетел вертолет.
Они взлетели над городом, заворачиваясь в его медленную спираль, вокруг крепости, башни, слоистых кварталов. Дыхание и сердце, пропущенные сквозь взрыв, обретали прежние ритмы. Глаза искали ту крохотную, идущую от площади улочку. И увидали, что передний вертолет горит.
Он горел пульсирующим слабым огнем, пропадавшим, превращавшимся в трепещущий дым. Винты его плоско сверкали. Горение казалось естественным проявлением полета. Из-за брюха вырвался длинный шарф пламени, свернулся в тонкую ленту и пропал, оставив синюю нить.
«Неужели? – не верил Веретенов, вглядываясь в подбитую машину. Из нее что-то вылетело, плотное, черное, как будто отвалилась какая-то деталь. Но это был ком сажи, он рассыпался мельчайшей пыльцой, и она превратилась в рыжий, витой огонь. – Неужели?»
Надир беззвучно кричал, махал, колотил руками о блистер, будто стремился вырваться из кабины, переброситься через воздух к горящему Мухаммаду. А в нем, Веретенове, не страх, не мысль о спасении, а оцепенение, неподвижность.
Их машина повторяла движения первой, следовала за ней неотступно, триближалась к огню, будто хотела сдуть пламя свистом своих лопастей, юддержать кренящийся, теряющий высоту вертолет.
«Нет! – крикнул он, когда вертолет впереди превратился в шар света, и в этой огненной плазме черным вырезом возник фюзеляж и длинная оконечность хвоста. – Нет!..»
Огромная липкая капля пламени стала падать, проваливаться, и они вдруг сказались в небе одни. А подбитая, взорвавшаяся машина удалялась и рушилась. Надир тянул рукоять, вертолет в звенящем вираже не желал отставать, тровожал Мухаммада к налетающей зубчатой земле.
Брызнуло, прочертило, окуталось дымом. Вертолет упал на город, кропя его огнем, осыпая обломками. Они взмыли, оставляя внизу кляксу гари. Продолжая кричать свое «нет!», Веретенов видел оскаленное, с выпученными разами лицо Надира и второго пилота, воздевшего кулаки.
Снова был город, глиняный рыжий свиток. Вертолет одиноко и ровно летел то небу. Разворачивал длинный, в морщинах и складках, рулон. В тонком свисте тошел на снижение. Оранжевые космы дыма, отмечающие рубеж залегания. Покосившаяся толпа минаретов. Белый купол мазара.
Вертолет пропустил под собой наклоненные косые столбы. Прянул навстречу трассам. Дернулся, будто натолкнулся на камень. Жаркие, дымные вихри умчались вниз, как заостренные пальцы на длинных руках. Вонзились в мазар, проникли в него, взломали, выдрали черные космы. Надир, давя на гашетку, стреляя из пушки, прочертил, продолбил кладбище, оставляя кудрявый шов.
Взмыли, надсадно воя. Второй пилот все тряс, все сжимал кулаки.
Опустились в степи у штаба. Вышли из-под застывших винтов. Летчики сдирали шлемы, хватали губами воздух. Оглядывали свой вертолет – искали в фюзеляже пробоины. Веретенов слабо махнул им рукой, прощаясь. Волоча свой альбом, побрел по солнцу.
Полевая кухня все так же шипела форсунками. Два знакомых солдата-повара открыли крышку котла, и один черпаком достал кашу, обжигаясь и дуя, снимал пробу.
– Нет, не дошла еще! Пусть постоит малость! А то Микитыч придет, душу вынет…
Веретенов брел мимо кухни. Где-то, сбитый, догорал вертолет. Где-то чадно дымил мазар. «Командос» сквозь оранжевый дым бежали по кладбищу в атаку. Все это случилось так быстро, что каша не успела свариться.
Глава десятая
В штабе под тентом работали телефоны и рации. Офицеры громкоголосо, каждый по своему каналу, перекрикивая друг друга, вели управление. Командир раздражался на помехи, поворачивался спиной к многоголосью, выдыхал жарко в трубку:
– Держать оцепление! На участке второго ликвидировать брешь!.. Дайте указание целей!.. Всех под броню!.. Как поняли меня? Прием!..
Веретенов чувствовал: пока его не было, здесь произошли перемены. Эти перемены – следствие других, происшедших в городе.
– Басмачи пошли на прорыв! – Кадацкий отступил под тент, давая Веретенову место в тени. Солнце, еще горячее, уже начинало клониться, заглядывало под брезент, палило ноги. – Прямо в рост пошли, в психическую! Дело дошло до гранат. Двум группам «духов», человек по сто, удалось прорваться – ушли из города.
– У нас есть потери? – Веретенов слушал какофонию позывных. Стремился угадать, что сулят ему эти трески и хрипы. – Есть убитые, раненые?
– Уточняем. Пока не поступало докладов от командиров рот.
– Где был прорыв? На участке Молчанова?
– Молчанову тоже досталось.
Веретенов чувствовал свое бессилие, неучастие, невозможность помочь. С тех пор, как ночью под звездами он обнимал сына, отпускал от себя, надеясь увидеться утром, с тех пор он был отлучен от него жестокой гибельной преградой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Город качнулся, встал дыбом. Вверх полетели мечети, бани, базары, вся зеленая даль с плоско сверкнувшей рекой. Веретенов схватился за кресло пилота. Смотрел на головную машину. Мухаммад снижался над городом, врезался винтами в монолит. Где-то здесь, в мелькании крыш, существовала та площадь, на которую выбросили его замученных мать и отца, зарезанных жену и детей.
Надир повторял его траекторию. Где-то здесь, среди крыш, была та, под которой скрывалась его семья, дышал в колыбели новорожденный сын.
И где-то здесь, в Деванче, стояла боевая машина с номером 31, и Петр прижимался к броне. В него, в его лоб, в его грудь целилась труба миномета.
С тугим плотным ревом машины одна за другой снижались над кладбищем. Прошли над обломанными, искривленными, как хвощи, минаретами, нацеливаясь на белый мазар. И оттуда, из белого купола, из приплюснутой круглой чалмы, потянулись к вертолетам трассы. Замелькали, задергались, обрываясь на солнце, вонзаясь в пустоту. И сквозь эту пустоту, покачиваясь, прошли вертолеты. Под днищем мелькнул мазар, фигурки в долгополых одеждах.
Снова развернулись над городом, поставив горизонт вертикально, ссыпая с блюда варево крыш и домов. Устремились на кладбище, на изогнутые минареты, похожие на поднявшихся огромных червей. Веретенов почувствовал, как напряглась стягивающая вертолеты струна, как прошла дальше, к земле. Гудела, прямая, сверкающая, пропущенная сквозь вертолеты.
Минарет как хобот слона. Сорная, с колким блеском земля. Минометы – маленькие, наклоненные цилиндры стволов. Расчет – разбегаются, заслоняются руками от неба. Приплюснутый белый мазар. Встречные пулеметные трассы. Головной вертолет остановился в воздухе. Выпустил черные, уходящие в землю лучи. Превратил их подножья в тупые взрывы. Покрыл площадку клубящимся дымом. Соскользнул с расползающихся рыхлых опор и с воем, в блеске винтовок, взмыл в небо. Второй вертолет, не стреляя, прошел над клубами. Веретенов задохнулся от скорости, от перегрузки, от взрывной волны, сквозь которую пролетел вертолет.
Они взлетели над городом, заворачиваясь в его медленную спираль, вокруг крепости, башни, слоистых кварталов. Дыхание и сердце, пропущенные сквозь взрыв, обретали прежние ритмы. Глаза искали ту крохотную, идущую от площади улочку. И увидали, что передний вертолет горит.
Он горел пульсирующим слабым огнем, пропадавшим, превращавшимся в трепещущий дым. Винты его плоско сверкали. Горение казалось естественным проявлением полета. Из-за брюха вырвался длинный шарф пламени, свернулся в тонкую ленту и пропал, оставив синюю нить.
«Неужели? – не верил Веретенов, вглядываясь в подбитую машину. Из нее что-то вылетело, плотное, черное, как будто отвалилась какая-то деталь. Но это был ком сажи, он рассыпался мельчайшей пыльцой, и она превратилась в рыжий, витой огонь. – Неужели?»
Надир беззвучно кричал, махал, колотил руками о блистер, будто стремился вырваться из кабины, переброситься через воздух к горящему Мухаммаду. А в нем, Веретенове, не страх, не мысль о спасении, а оцепенение, неподвижность.
Их машина повторяла движения первой, следовала за ней неотступно, триближалась к огню, будто хотела сдуть пламя свистом своих лопастей, юддержать кренящийся, теряющий высоту вертолет.
«Нет! – крикнул он, когда вертолет впереди превратился в шар света, и в этой огненной плазме черным вырезом возник фюзеляж и длинная оконечность хвоста. – Нет!..»
Огромная липкая капля пламени стала падать, проваливаться, и они вдруг сказались в небе одни. А подбитая, взорвавшаяся машина удалялась и рушилась. Надир тянул рукоять, вертолет в звенящем вираже не желал отставать, тровожал Мухаммада к налетающей зубчатой земле.
Брызнуло, прочертило, окуталось дымом. Вертолет упал на город, кропя его огнем, осыпая обломками. Они взмыли, оставляя внизу кляксу гари. Продолжая кричать свое «нет!», Веретенов видел оскаленное, с выпученными разами лицо Надира и второго пилота, воздевшего кулаки.
Снова был город, глиняный рыжий свиток. Вертолет одиноко и ровно летел то небу. Разворачивал длинный, в морщинах и складках, рулон. В тонком свисте тошел на снижение. Оранжевые космы дыма, отмечающие рубеж залегания. Покосившаяся толпа минаретов. Белый купол мазара.
Вертолет пропустил под собой наклоненные косые столбы. Прянул навстречу трассам. Дернулся, будто натолкнулся на камень. Жаркие, дымные вихри умчались вниз, как заостренные пальцы на длинных руках. Вонзились в мазар, проникли в него, взломали, выдрали черные космы. Надир, давя на гашетку, стреляя из пушки, прочертил, продолбил кладбище, оставляя кудрявый шов.
Взмыли, надсадно воя. Второй пилот все тряс, все сжимал кулаки.
Опустились в степи у штаба. Вышли из-под застывших винтов. Летчики сдирали шлемы, хватали губами воздух. Оглядывали свой вертолет – искали в фюзеляже пробоины. Веретенов слабо махнул им рукой, прощаясь. Волоча свой альбом, побрел по солнцу.
Полевая кухня все так же шипела форсунками. Два знакомых солдата-повара открыли крышку котла, и один черпаком достал кашу, обжигаясь и дуя, снимал пробу.
– Нет, не дошла еще! Пусть постоит малость! А то Микитыч придет, душу вынет…
Веретенов брел мимо кухни. Где-то, сбитый, догорал вертолет. Где-то чадно дымил мазар. «Командос» сквозь оранжевый дым бежали по кладбищу в атаку. Все это случилось так быстро, что каша не успела свариться.
Глава десятая
В штабе под тентом работали телефоны и рации. Офицеры громкоголосо, каждый по своему каналу, перекрикивая друг друга, вели управление. Командир раздражался на помехи, поворачивался спиной к многоголосью, выдыхал жарко в трубку:
– Держать оцепление! На участке второго ликвидировать брешь!.. Дайте указание целей!.. Всех под броню!.. Как поняли меня? Прием!..
Веретенов чувствовал: пока его не было, здесь произошли перемены. Эти перемены – следствие других, происшедших в городе.
– Басмачи пошли на прорыв! – Кадацкий отступил под тент, давая Веретенову место в тени. Солнце, еще горячее, уже начинало клониться, заглядывало под брезент, палило ноги. – Прямо в рост пошли, в психическую! Дело дошло до гранат. Двум группам «духов», человек по сто, удалось прорваться – ушли из города.
– У нас есть потери? – Веретенов слушал какофонию позывных. Стремился угадать, что сулят ему эти трески и хрипы. – Есть убитые, раненые?
– Уточняем. Пока не поступало докладов от командиров рот.
– Где был прорыв? На участке Молчанова?
– Молчанову тоже досталось.
Веретенов чувствовал свое бессилие, неучастие, невозможность помочь. С тех пор, как ночью под звездами он обнимал сына, отпускал от себя, надеясь увидеться утром, с тех пор он был отлучен от него жестокой гибельной преградой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116