Потерпи месяц-другой или... – Бен осекся и поморщился, как от боли. Он чуть было не сказал «или год», но потом вспомнил, что в их распоряжении нет года, у них всего пять или шесть недель. – Вот увидишь, тебе надоест готовить завтрак.
Динне хотелось бы это увидеть. Она бы с радостью провела с Беном не месяц, не год, а всю жизнь.
– Мне это никогда не надоест.
Динна уткнулась лицом в его грудь. Ей было тепло и уютно, и на коленях у Бена она чувствовала себя как ребенок в надежном, безопасном укрытии. В Кармеле они оба загорели, а с ее ступней еще не до конца обсыпался прилипший песок, она его чувствовала, когда ступала босиком по полу.
– Знаешь, о чем я думаю?
Бен закрыл глаза и вдохнул аромат ее волос.
– О чем?
– Что нам очень повезло. На что еще мы могли рассчитывать?
«На будущее», – подумал Бен, но промолчал. Он открыл глаза и посмотрел на Динну.
– А тебе не хотелось бы родить еще одного ребенка?
– В моем возрасте? – опешила Динна. – Господи, да Пилар почти шестнадцать.
– При чем здесь Пилар? И что значит «в моем возрасте»? Многие женщины заводят детей после тридцати.
– Но мне уже тридцать семь. Это безумие.
Бен покачал головой. Он видел, что Динну поразили его слова.
– Для мужчины это не поздно, почему же для женщины должно быть поздно?
– Потому, дорогой мой, что это совсем разные вещи. И ты сам это знаешь.
– Не знаю. Я бы очень хотел, чтобы у нас был ребенок. Или даже двое. И мне вовсе не кажется, что ты стара для детей.
«Ребенок? Сейчас?» Динна ошеломленно посмотрела на Бена, который продолжал обнимать ее.
– Ты серьезно?
– Да.
Бен долго смотрел ей в глаза, но так и не смог понять, что он в них видит. Растерянность, изумление, сожаление, боль?
– Или тебе больше не полагается иметь детей? Раньше Бен об этом не спрашивал. Динна покачала головой:
– У меня нет для этого никаких особых причин, но... боюсь, я больше не смогу через это пройти. После двух мальчиков, которые умерли, Пилар стала настоящим даром судьбы. Не думаю, что я готова все это повторить.
– Врачи не говорили, почему так получилось с теми детьми?
Динна пожала плечами:
– Они сказали, что это просто случайность, невезение. Говорят, такое редко случается дважды в одной семье, но... у нас случилось.
– Значит, больше уже не случится.
Бен говорил очень уверенно. Динна отстранилась.
– Ты что, уговариваешь меня родить ребенка?
– Не знаю. Возможно. Похоже на то, правда? – Бен улыбнулся и опустил голову, потом снова посмотрел на Динну. – А по-твоему, я делаю именно это?
Динна кивнула, вдруг посерьезнев:
– Не надо.
– Почему?
– Потому что мне поздно рожать детей. – «И потому что у меня уже есть ребенок. И потому что я замужем».
– А вот этот довод я категорически не принимаю! Это просто чушь!
Динна задумалась, почему Бен так разгорячился, почти рассердился. Какая разница, стара она заводить ребенка или нет?
– Нет, не чушь. Мне скоро сорок. Но хотя это чистое безумие, я сама чувствую себя почти ребенком. Я веду себя как семнадцатилетняя девчонка, а не как тридцатисемилетняя женщина.
– И что в этом плохого?
Бен пристально всмотрелся в ее глаза. Динна сдалась:
– Ничего. Мне это нравится.
– Отлично, тогда пошли в кровать.
Бен поднял Динну на руки и перенес в соседнюю комнату, где стояла их большая удобная кровать. Одеяло осталось смятым еще с тех пор, как они лежали здесь, вернувшись из Кармела. В комнате горел только ночник, его свет придавал краскам мягкость и теплоту. В пятницу Динна собрала на балконе маргаритки и поставила их в широкую низкую вазу, и это привнесло в убранство спальни нотку деревенского стиля. Динна сотворила с домом что-то особенное, она придала ему некую изюминку, особый дух. Только сейчас Бен понял, что сам мечтал об этом, даже не понимая, чего его дому недостает, и только теперь, когда в доме поселилась Динна, он понял, чего ему не хватало. Ему не хватало взгляда зеленых глаз Динны, ее темных волос, разметавшихся по подушке, ее голых ног, свесившихся с кровати. Ему не хватало ее самой, сидящей, скрестив ноги по-турецки, с блокнотом для набросков в окружении цветов. Груды ее картин. Ее кистей, торчащих изо всех его кофейных чашек. Его рубашек, которые она «брала взаймы» и которые теперь были заляпаны краской. Множества мелких, но полных глубокого смысла моментов – вычищенных галстуков, убранных в шкаф костюмов, маленьких подарков, которые она ему часто делала, книг, которые она покупала, зная, что они ему понравятся. Ее смеха, ее шуток, ее нежных, все понимающих глаз. Она вошла в его жизнь, как мечта, как сон, и он не хотел просыпаться. Во всяком случае, он не хотел проснуться и увидеть, что Динны нет рядом.
– Бен? – тихо позвала Динна.
– Что, любимая?
– А вдруг выставка получит плохие отзывы?
Это прозвучало так испуганно и так по-детски, что Бену стало смешно. Но он не засмеялся, потому что понимал, как Динна волнуется.
– Не получит. – Бен обнял Динну под лоскутным одеялом. Это одеяло много лет назад жена одного художника подарила матери Бена, было это в Нью-Йорке. – Я тебе обещаю, что отзывы будут прекрасные.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю, потому что ты очень хороший художник. – Он поцеловал Динну в шею. От прикосновения ее нагого тела его пробрала сладкая дрожь. – И потому что я тебя очень люблю.
– Глупый ты.
– Не понял. – Бен усмехнулся и посмотрел на нее. – Я признаюсь тебе в любви, я ты говоришь, что я глупый. Вот что, дорогуша...
Он привлек Динну к себе и закрыл ей рот поцелуем, и они вместе скрылись под одеялом.
На следующее утро Динна проснулась в шесть часов, встала и сразу ушла в рабочую комнату. Она вспомнила об одной картине, которой там было не место. Потом еще об одной, которая, по-видимому, вставлена в неподходящую раму. Выпив кофе, Динна подумала, что, кажется, еще две картины остались неподписанными. Так продолжалось все четыре дня. Перед выставкой Динна пребывала в лихорадочно-взвинченном состоянии. Бен посмеивался и пытался ее успокоить. Как-то он повел ее обедать в ресторан, в другой день уговорил пойти в кино, потом чуть ли не силой увлек с собой на пляж, затащил в воду и заставил поплавать. По ночам они допоздна занимались любовью. Наконец наступил четверг, и Бен повел Динну в кафе на ленч.
– Ничего не хочу слышать, – заявил он, предостерегающе вскинув руку.
– Бен, а вдруг...
– Нет. До вечера – ни слова о выставке.
– Но...
– Никаких «но»! – Он приложил к ее губам палец, который Динна тут же стряхнула, охваченная новым приступом беспокойства. Бен в ответ только засмеялся: – Как вино?
– Какое вино?
Динна рассеянно огляделась, Бен указал ей на бокал:
– Вот это, которое ты пьешь. Нравится?
– Не знаю. Я хотела спросить тебя о другом, ты...
Бен демонстративно заткнул уши пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Динне хотелось бы это увидеть. Она бы с радостью провела с Беном не месяц, не год, а всю жизнь.
– Мне это никогда не надоест.
Динна уткнулась лицом в его грудь. Ей было тепло и уютно, и на коленях у Бена она чувствовала себя как ребенок в надежном, безопасном укрытии. В Кармеле они оба загорели, а с ее ступней еще не до конца обсыпался прилипший песок, она его чувствовала, когда ступала босиком по полу.
– Знаешь, о чем я думаю?
Бен закрыл глаза и вдохнул аромат ее волос.
– О чем?
– Что нам очень повезло. На что еще мы могли рассчитывать?
«На будущее», – подумал Бен, но промолчал. Он открыл глаза и посмотрел на Динну.
– А тебе не хотелось бы родить еще одного ребенка?
– В моем возрасте? – опешила Динна. – Господи, да Пилар почти шестнадцать.
– При чем здесь Пилар? И что значит «в моем возрасте»? Многие женщины заводят детей после тридцати.
– Но мне уже тридцать семь. Это безумие.
Бен покачал головой. Он видел, что Динну поразили его слова.
– Для мужчины это не поздно, почему же для женщины должно быть поздно?
– Потому, дорогой мой, что это совсем разные вещи. И ты сам это знаешь.
– Не знаю. Я бы очень хотел, чтобы у нас был ребенок. Или даже двое. И мне вовсе не кажется, что ты стара для детей.
«Ребенок? Сейчас?» Динна ошеломленно посмотрела на Бена, который продолжал обнимать ее.
– Ты серьезно?
– Да.
Бен долго смотрел ей в глаза, но так и не смог понять, что он в них видит. Растерянность, изумление, сожаление, боль?
– Или тебе больше не полагается иметь детей? Раньше Бен об этом не спрашивал. Динна покачала головой:
– У меня нет для этого никаких особых причин, но... боюсь, я больше не смогу через это пройти. После двух мальчиков, которые умерли, Пилар стала настоящим даром судьбы. Не думаю, что я готова все это повторить.
– Врачи не говорили, почему так получилось с теми детьми?
Динна пожала плечами:
– Они сказали, что это просто случайность, невезение. Говорят, такое редко случается дважды в одной семье, но... у нас случилось.
– Значит, больше уже не случится.
Бен говорил очень уверенно. Динна отстранилась.
– Ты что, уговариваешь меня родить ребенка?
– Не знаю. Возможно. Похоже на то, правда? – Бен улыбнулся и опустил голову, потом снова посмотрел на Динну. – А по-твоему, я делаю именно это?
Динна кивнула, вдруг посерьезнев:
– Не надо.
– Почему?
– Потому что мне поздно рожать детей. – «И потому что у меня уже есть ребенок. И потому что я замужем».
– А вот этот довод я категорически не принимаю! Это просто чушь!
Динна задумалась, почему Бен так разгорячился, почти рассердился. Какая разница, стара она заводить ребенка или нет?
– Нет, не чушь. Мне скоро сорок. Но хотя это чистое безумие, я сама чувствую себя почти ребенком. Я веду себя как семнадцатилетняя девчонка, а не как тридцатисемилетняя женщина.
– И что в этом плохого?
Бен пристально всмотрелся в ее глаза. Динна сдалась:
– Ничего. Мне это нравится.
– Отлично, тогда пошли в кровать.
Бен поднял Динну на руки и перенес в соседнюю комнату, где стояла их большая удобная кровать. Одеяло осталось смятым еще с тех пор, как они лежали здесь, вернувшись из Кармела. В комнате горел только ночник, его свет придавал краскам мягкость и теплоту. В пятницу Динна собрала на балконе маргаритки и поставила их в широкую низкую вазу, и это привнесло в убранство спальни нотку деревенского стиля. Динна сотворила с домом что-то особенное, она придала ему некую изюминку, особый дух. Только сейчас Бен понял, что сам мечтал об этом, даже не понимая, чего его дому недостает, и только теперь, когда в доме поселилась Динна, он понял, чего ему не хватало. Ему не хватало взгляда зеленых глаз Динны, ее темных волос, разметавшихся по подушке, ее голых ног, свесившихся с кровати. Ему не хватало ее самой, сидящей, скрестив ноги по-турецки, с блокнотом для набросков в окружении цветов. Груды ее картин. Ее кистей, торчащих изо всех его кофейных чашек. Его рубашек, которые она «брала взаймы» и которые теперь были заляпаны краской. Множества мелких, но полных глубокого смысла моментов – вычищенных галстуков, убранных в шкаф костюмов, маленьких подарков, которые она ему часто делала, книг, которые она покупала, зная, что они ему понравятся. Ее смеха, ее шуток, ее нежных, все понимающих глаз. Она вошла в его жизнь, как мечта, как сон, и он не хотел просыпаться. Во всяком случае, он не хотел проснуться и увидеть, что Динны нет рядом.
– Бен? – тихо позвала Динна.
– Что, любимая?
– А вдруг выставка получит плохие отзывы?
Это прозвучало так испуганно и так по-детски, что Бену стало смешно. Но он не засмеялся, потому что понимал, как Динна волнуется.
– Не получит. – Бен обнял Динну под лоскутным одеялом. Это одеяло много лет назад жена одного художника подарила матери Бена, было это в Нью-Йорке. – Я тебе обещаю, что отзывы будут прекрасные.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю, потому что ты очень хороший художник. – Он поцеловал Динну в шею. От прикосновения ее нагого тела его пробрала сладкая дрожь. – И потому что я тебя очень люблю.
– Глупый ты.
– Не понял. – Бен усмехнулся и посмотрел на нее. – Я признаюсь тебе в любви, я ты говоришь, что я глупый. Вот что, дорогуша...
Он привлек Динну к себе и закрыл ей рот поцелуем, и они вместе скрылись под одеялом.
На следующее утро Динна проснулась в шесть часов, встала и сразу ушла в рабочую комнату. Она вспомнила об одной картине, которой там было не место. Потом еще об одной, которая, по-видимому, вставлена в неподходящую раму. Выпив кофе, Динна подумала, что, кажется, еще две картины остались неподписанными. Так продолжалось все четыре дня. Перед выставкой Динна пребывала в лихорадочно-взвинченном состоянии. Бен посмеивался и пытался ее успокоить. Как-то он повел ее обедать в ресторан, в другой день уговорил пойти в кино, потом чуть ли не силой увлек с собой на пляж, затащил в воду и заставил поплавать. По ночам они допоздна занимались любовью. Наконец наступил четверг, и Бен повел Динну в кафе на ленч.
– Ничего не хочу слышать, – заявил он, предостерегающе вскинув руку.
– Бен, а вдруг...
– Нет. До вечера – ни слова о выставке.
– Но...
– Никаких «но»! – Он приложил к ее губам палец, который Динна тут же стряхнула, охваченная новым приступом беспокойства. Бен в ответ только засмеялся: – Как вино?
– Какое вино?
Динна рассеянно огляделась, Бен указал ей на бокал:
– Вот это, которое ты пьешь. Нравится?
– Не знаю. Я хотела спросить тебя о другом, ты...
Бен демонстративно заткнул уши пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85