Да, он изменился, но он – живой!
– Он частично сохранил разум, – кивнул я. – Разве это означает жизнь? Это означает – бытие, существование. «Я мыслю – следовательно, я существую» – правильно?
– А его способности? Его невероятная сила? Его энергия?
– Это не его энергия, – сказал я. – Не его сила.
– Он говорил… О том, что каждый человек из общего мира может обладать силой Создателя, может управлять пространством Полей по своему усмотрению… – Макс минуту помолчал, шлепая губами. Он уже поверил мне – это я понял. Но, поверив, все еще сопротивлялся.
– Его теория насчет собственного могущества – то же, что и беспрестанное оглядывание на зеркала. Убеждение самого себя. У меня в голове мутится, когда я представляю его, сидящего здесь в полном одиночестве, мертвого, в окружении зеркал, бессмысленно чиркающего пером по бумаге, как привык когда-то; отгоняя от себя понимание того, что действительно произошло, и лихорадочно строя теорию, по которой…
– Он жив!
– Он мертв. И он знал это. Странно, что его разум не помешался от этого знания. Странно, что он все-таки сумел убедить себя в том, что жив, а не умер тогда, когда его растерзали совы. Его разум даже чувствовал боль. Неужели ты ни разу ничего не заподозрил? Не увидел ничего необычного? Эти зеркала…
Макс не отрываясь смотрел на Коростелева. А Коростелев смотрел в разбитое зеркало. Запах становился все явственней. Уже трудно было дышать. Комната клокотала. И за дверью нарастал размеренный шум.
– Он пришел в Пылающие Башни тогда, когда закончилась Битва Десяти Полей, – проговорил оружейник. – И тогда…
– Когда начал концентрироваться каф. Это не он поглотил каф. Это каф поглотил его. Смотри!
– На что?
Честно говоря, я и сам не знал, что сейчас продемонстрирую оружейнику. И не знал, как мне быть, если моя догадка окажется не верна.
Я подошел к Коростелеву. Макс чуть посторонился.
Я облизнул губы. «Монах» сидел прямо. Он и впрямь не был похож на тех мертвецов, с которыми я сражался накануне. На тех, с которыми мы сражались только что. Но все же он был мертвым. Первым мертвым, оказавшимся близ Пылающих Башен в те времена, когда энергия кафа только начинала концентрироваться.
Я тронул его за плечо, он не шелохнулся. Я сжал пальцы – под грубой тканью хламиды тело Коростелева было твердо, как камень. Я потянул его на себя. «Монах» легко, как кукла, сломился пополам, грудью упал на колени. И я отдернул руку.
А если все, что я говорил сейчас, – ошибка?
Что ж, тем лучше.
Больше не колеблясь, я рванул хламиду.
Сразу оторвался большой кусок, обнажив спину серого «монаха».
Макс застонал. А я невольно прикрыл глаза рукой, как от яркого света.
И тогда раздались первые удары в дверь.
Я на дверь даже не оглянулся. Макс, уверен, тоже.
Мы смотрели на тело того, кто некогда был Сергеев Коростелевым, кандидатом медицинских наук, психологом, специализирующимся по парапсихологии, путаником. Впрочем, то, что мы увидели, уже трудно было назвать телом. Обнаженные окостеневшие бусы позвоночника держали ребра. Сквозь потемневшие от времени кости проглядывала пустота. Никаких внутренних органов заметно не было, только на животе и на груди серела натянутая, как барабан, кожа. На плечах и пояснице еще сохранилась плоть – коричнево-черная, очень жесткая на вид и на ощупь, похожая на давно просушенное и провяленное рыбье мясо.
И еще – изнутри позвоночника, через сочленения позвонков, сочился свет. Белый, будто искусственный, неживой, но довольно яркий. Мы смотрели, а свет становился все ярче. Разбухая, он выходил наружу.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я опустил руку, вытянул пальцы. Макс схватил меня за запястья, но я, не глядя, высвободился. И осторожно коснулся исходящего белым свечением позвоночника. Чуть приподнял руку: свет изгибом тонкой белой нити – словно проекция нити спинного мозга – тянулся за моими пальцами, покидал позвоночник измученного посмертной жизнью тела.
Я ничего не ощущал. Ни тепла, ни холода. Я поднимал руку выше, нить тянулась за мной, я прикасался к ней, но никаких осязательных ощущений не было.
Макс едва слышно дышал у меня за спиной.
А нить становилась длиннее. Она совершенно покинула позвоночник, и вдруг оказалась разветвленной – множество тонких, почти невидимых нитей, ниточек, изнутри опутывавших тело «монаха», теперь покидали обжитые места, следуя за движениями моей руки.
Отступая дальше, я тащил за собой нити. Наверное, я этот момент я был похож на кукловода, пытающегося оживить марионетку. Марионетка – тело Коростелева – слегка подрагивала, когда белые нити уходили из его конечностей. Последней, и сильнее всего прочего, вздрогнула голова. Десятки нитей свились в одну, толстую – толстая сплелась в большой клубок, и сейчас я держал на вытянутой ладони этот клубок, держал его над своей головой, как воздушный шар, чуть колеблемый воздухом.
И никаких осязательных ощущений. Шар казался полностью виртуальным, лишенным всякого намека на материальность. И не был он белым. Он просто не имел цвета. Он являлся абсолютно чужеродной субстанцией. Будто кто-то протер круглую дыру в пространстве – вот так выглядел этот шар.
– Серега… – выдохнул Макс.
Серое тело соскользнуло со стула, сморщилось на полу – и продолжало уменьшаться, морщась – как бумага исчезает в пламени. Очень скоро остался лишь тряпичный комок, присыпанный серым прахом.
И все.
А дверь давно сотрясалась от мощных и частых ударов. Оружейник вскрикнул и заметался. Он рванул было ко мне, но не посмел коснуться меня.
Я стоял, не шевелясь, пытаясь разобраться со своими ощущениями. Что-то изменялось во мне. Затылок то неистово пульсировал, то замолкал вовсе. Неожиданно бешеная сила взметалась в моем теле – и в ту же секунду опадала, и я слабел до дрожи в ногах.
Каф на моей ладони, разрушив форму шара, пришел в движение.
Макс, не пытаясь больше подступиться ко мне, кричал с расстояния в несколько шагов:
– Это они! Никита, они за дверью! Посмотри на меня, черт! Они ее сейчас снесут к едрене фене! Их там сотни, разлагающихся, разваливающихся на куски, – чувствуешь, как воняет?! Сотни! Нам с ними не справиться! Никита, посмотри на меня! Сделай ты хоть что-нибудь! Он был их повелителем, а ты его уничтожил! Мертвецы служили хозяину Пылающих Башен, а теперь никому не служат, они будут крушить все, до чего дотянутся, они убьют нас!
О чем он говорит? Кому служили мертвецы? Этому полуразвалившемуся человеческому остову? Дырявому футляру, бегавшему по потолкам, извергавшему вздорные смешные мыслишки о собственном могуществе? Какой бред!
Небывалой силе, приказавшей детям Полей прийти, умереть и скова восстать, – вот кому они служили. И теперь эта сила, чудовищная мощь, способная перевернуть требухой наружу все Двенадцать Полей, – в моих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Он частично сохранил разум, – кивнул я. – Разве это означает жизнь? Это означает – бытие, существование. «Я мыслю – следовательно, я существую» – правильно?
– А его способности? Его невероятная сила? Его энергия?
– Это не его энергия, – сказал я. – Не его сила.
– Он говорил… О том, что каждый человек из общего мира может обладать силой Создателя, может управлять пространством Полей по своему усмотрению… – Макс минуту помолчал, шлепая губами. Он уже поверил мне – это я понял. Но, поверив, все еще сопротивлялся.
– Его теория насчет собственного могущества – то же, что и беспрестанное оглядывание на зеркала. Убеждение самого себя. У меня в голове мутится, когда я представляю его, сидящего здесь в полном одиночестве, мертвого, в окружении зеркал, бессмысленно чиркающего пером по бумаге, как привык когда-то; отгоняя от себя понимание того, что действительно произошло, и лихорадочно строя теорию, по которой…
– Он жив!
– Он мертв. И он знал это. Странно, что его разум не помешался от этого знания. Странно, что он все-таки сумел убедить себя в том, что жив, а не умер тогда, когда его растерзали совы. Его разум даже чувствовал боль. Неужели ты ни разу ничего не заподозрил? Не увидел ничего необычного? Эти зеркала…
Макс не отрываясь смотрел на Коростелева. А Коростелев смотрел в разбитое зеркало. Запах становился все явственней. Уже трудно было дышать. Комната клокотала. И за дверью нарастал размеренный шум.
– Он пришел в Пылающие Башни тогда, когда закончилась Битва Десяти Полей, – проговорил оружейник. – И тогда…
– Когда начал концентрироваться каф. Это не он поглотил каф. Это каф поглотил его. Смотри!
– На что?
Честно говоря, я и сам не знал, что сейчас продемонстрирую оружейнику. И не знал, как мне быть, если моя догадка окажется не верна.
Я подошел к Коростелеву. Макс чуть посторонился.
Я облизнул губы. «Монах» сидел прямо. Он и впрямь не был похож на тех мертвецов, с которыми я сражался накануне. На тех, с которыми мы сражались только что. Но все же он был мертвым. Первым мертвым, оказавшимся близ Пылающих Башен в те времена, когда энергия кафа только начинала концентрироваться.
Я тронул его за плечо, он не шелохнулся. Я сжал пальцы – под грубой тканью хламиды тело Коростелева было твердо, как камень. Я потянул его на себя. «Монах» легко, как кукла, сломился пополам, грудью упал на колени. И я отдернул руку.
А если все, что я говорил сейчас, – ошибка?
Что ж, тем лучше.
Больше не колеблясь, я рванул хламиду.
Сразу оторвался большой кусок, обнажив спину серого «монаха».
Макс застонал. А я невольно прикрыл глаза рукой, как от яркого света.
И тогда раздались первые удары в дверь.
Я на дверь даже не оглянулся. Макс, уверен, тоже.
Мы смотрели на тело того, кто некогда был Сергеев Коростелевым, кандидатом медицинских наук, психологом, специализирующимся по парапсихологии, путаником. Впрочем, то, что мы увидели, уже трудно было назвать телом. Обнаженные окостеневшие бусы позвоночника держали ребра. Сквозь потемневшие от времени кости проглядывала пустота. Никаких внутренних органов заметно не было, только на животе и на груди серела натянутая, как барабан, кожа. На плечах и пояснице еще сохранилась плоть – коричнево-черная, очень жесткая на вид и на ощупь, похожая на давно просушенное и провяленное рыбье мясо.
И еще – изнутри позвоночника, через сочленения позвонков, сочился свет. Белый, будто искусственный, неживой, но довольно яркий. Мы смотрели, а свет становился все ярче. Разбухая, он выходил наружу.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я опустил руку, вытянул пальцы. Макс схватил меня за запястья, но я, не глядя, высвободился. И осторожно коснулся исходящего белым свечением позвоночника. Чуть приподнял руку: свет изгибом тонкой белой нити – словно проекция нити спинного мозга – тянулся за моими пальцами, покидал позвоночник измученного посмертной жизнью тела.
Я ничего не ощущал. Ни тепла, ни холода. Я поднимал руку выше, нить тянулась за мной, я прикасался к ней, но никаких осязательных ощущений не было.
Макс едва слышно дышал у меня за спиной.
А нить становилась длиннее. Она совершенно покинула позвоночник, и вдруг оказалась разветвленной – множество тонких, почти невидимых нитей, ниточек, изнутри опутывавших тело «монаха», теперь покидали обжитые места, следуя за движениями моей руки.
Отступая дальше, я тащил за собой нити. Наверное, я этот момент я был похож на кукловода, пытающегося оживить марионетку. Марионетка – тело Коростелева – слегка подрагивала, когда белые нити уходили из его конечностей. Последней, и сильнее всего прочего, вздрогнула голова. Десятки нитей свились в одну, толстую – толстая сплелась в большой клубок, и сейчас я держал на вытянутой ладони этот клубок, держал его над своей головой, как воздушный шар, чуть колеблемый воздухом.
И никаких осязательных ощущений. Шар казался полностью виртуальным, лишенным всякого намека на материальность. И не был он белым. Он просто не имел цвета. Он являлся абсолютно чужеродной субстанцией. Будто кто-то протер круглую дыру в пространстве – вот так выглядел этот шар.
– Серега… – выдохнул Макс.
Серое тело соскользнуло со стула, сморщилось на полу – и продолжало уменьшаться, морщась – как бумага исчезает в пламени. Очень скоро остался лишь тряпичный комок, присыпанный серым прахом.
И все.
А дверь давно сотрясалась от мощных и частых ударов. Оружейник вскрикнул и заметался. Он рванул было ко мне, но не посмел коснуться меня.
Я стоял, не шевелясь, пытаясь разобраться со своими ощущениями. Что-то изменялось во мне. Затылок то неистово пульсировал, то замолкал вовсе. Неожиданно бешеная сила взметалась в моем теле – и в ту же секунду опадала, и я слабел до дрожи в ногах.
Каф на моей ладони, разрушив форму шара, пришел в движение.
Макс, не пытаясь больше подступиться ко мне, кричал с расстояния в несколько шагов:
– Это они! Никита, они за дверью! Посмотри на меня, черт! Они ее сейчас снесут к едрене фене! Их там сотни, разлагающихся, разваливающихся на куски, – чувствуешь, как воняет?! Сотни! Нам с ними не справиться! Никита, посмотри на меня! Сделай ты хоть что-нибудь! Он был их повелителем, а ты его уничтожил! Мертвецы служили хозяину Пылающих Башен, а теперь никому не служат, они будут крушить все, до чего дотянутся, они убьют нас!
О чем он говорит? Кому служили мертвецы? Этому полуразвалившемуся человеческому остову? Дырявому футляру, бегавшему по потолкам, извергавшему вздорные смешные мыслишки о собственном могуществе? Какой бред!
Небывалой силе, приказавшей детям Полей прийти, умереть и скова восстать, – вот кому они служили. И теперь эта сила, чудовищная мощь, способная перевернуть требухой наружу все Двенадцать Полей, – в моих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86