Хотя он не жаловался. Он кричал:
— Вот они! Вот! Сугунда бар! Эхма! Шпионы! Старались выдать себя за зарстранцев, а скафандр, должно быть, сняли с убитого связного! Они его и убили!
— Это не мы! — открестился я. — Это Ука-Шлаки его сожрал. Но не со зла, а с голодухи!
— Убить! — воскликнул Штирлиц..
. — Хррчпок! — нехорошо обрадовались зарстранцы.
— Много Штирлицев! Очень много Штирлицев! — кровожадно возликовал помешанный рейхсфюрер, кидаясь в бой.
— Товарищ Штирлиц, разрешите представить рапорт о завершении боевой операции! — стараясь перекричать всех, орал Златич, вытянувшись во фрунт перед Степаном Федоровичем. — Вверенные нам заснеженные территории оккупированы. Волосатые первобытные дикари разогнаны к едрене-фене, а гиганты с гляделками во лбу — разрази их центральный комитет — взяты в плен!
— Попомнят проклятые гиганты богатыря Микулу! — присовокупил рыжий детинушка Микула, возбужденно помахивая секирой.
— Я вас никуда не посылал! Я вам ничего не приказывал! Раскрутите меня обратно!
— Хайль мне! — поздоровался заглянувший в изуродованный дверной проем Гитлер.
— Сгинь, фашист проклятый! Тебе-то здесь чего надо? — прорычал я, чувствуя, что еще немного — и сам сойду с ума, как несчастный Гиммлер. А что? Я ведь тоже не железный! Я был бы даже рад, если б у меня рассудок немного помутился, можно было бы безмятежно усесться на пол и, бряцая на натянутом струной хвосте, весело спеть: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… »
— Мы тут с Евой вышли погулять, — доброжелательно сообщил фюрер, — а у вас вечеринка. Меня, конечно, не позвали. Дорогой друг Штирлиц, как это, по-вашему, справедливо?
— Огненные вихри преисподней… — услышал я свой дрожащий голос.
Реальность дрогнула и поплыла перед моими глазами. Я все силился хоть как-то осмыслить молниеносно разворачивающиеся непостижимые события, но ничего, кроме зверской головной боли, не достиг. Степан Федорович от ужаса развязался самостоятельно и попытался убежать, но Златич с дружинниками прижали его к стене. Партизаны, размахивая отмороженными руками, требовали немедленной выплаты командировочных и каждому по ордену Красной Звезды. Гиммлер за минуту получил от толпы зарстранцев так, что теперь лежал не двигаясь. Гитлер, обнимая похожую на кудрявую болонку Еву Браун, полез к трехруким и трехногим зарстранцам с дружескими рукопожатиями и запутался в их конечностях. Ева, вырвавшись из объятий фюрера, заземлилась на скрюченном Штирлице. Кажется, она поздравляла его с тем, что он наконец-то стал отцом, и любовно кивала при этом на обалдевшего до полного окаменения коротышку циклопа. Гениальное изобретение времеатрон гудел, сипел, хрипел и подпрыгивал так, что временами заглушал грохот этой фантасмагорической вакханалии.
Пробив дурманную тошноту, в мою голову вползла мысль: как эта вся тусовка легко и просто помещается в крохотной одиночной тюремной камере? Не успела мысль оформиться в моем сознании должным образом, как я увидел, что никакой камеры нет. То есть почти — нет…
Каменные стены стали вдруг зыбкими и текуче-маслянистыми, словно кисель. Низкий потолок и вовсе истончился до полной прозрачности — сквозь него было видно, как далеко наверху сотни вражеских летающих тарелок атакуют остатки земных армий. Грибы атомных взрывов за мгновение взлетали и опадали, словно призрачные башни. Черный дым и красное пламя плавили небо. Солнце, с невероятной скоростью катившееся по орбите, столкнулось наконец с лунным диском и рассыпалось сияющим конфетти. Летающие тарелки, взметнувшись к верхним слоям атмосферы, вспыхнули ядовито-зеленым кислотным блеском и сплясали качучу…
А потом началось что-то уже совсем невообразимое.
… Времеатрон заискрил и взорвался, но как-то очень аккуратно — даже не поранив никого из присутствующих. И деликатно провалился сквозь пол в обугленную дыру, откуда тотчас показалась всклокоченная рыжая голова.
— Опять разбудили, — потягиваясь, сказал ас Лодур. — Клянусь Ермунгандом, это уже слишком… — Не договорив, он распахнул глаза, секунду с выражением искреннего ужаса смотрел на все происходящее, после чего проворно нырнул обратно.
… Степан Федорович отмахивался от красных партизан, раздувшихся вдруг, словно воздушные шары, и беззвучно орал. Я шагнул к нему, но каменный пол, ставший вязким и податливым, поглотил меня, поглотив, выплюнул. И так до тех пор, пока я не догадался замереть и не двигаться.
…Очнувшийся после очередных побоев Гиммлер, раздевшись догола, обнажив синевато-черное сухопа-рое тело, пожирал уже четвертого зарстранца, сыто урчал, приговаривая:
— Уна-уму любят своего Ука-Шлаки!
… Ева Браун кружилась в вальсе, как осенний листок, взметая полы платья то выше, то ниже, а то и переворачиваясь вверх тормашками. Причем партнера ее я разглядеть не мог, как ни старался, — то ли Штирлиц, то ли коротышка циклоп, то ли снова всплывший на зыбком полу времеатрон…
… Я почувствовал странный зуд во всем теле, будто я весь слеплен из крохотных муравьев, которые вдруг решили расползтись в разные стороны…
… Воевода Златич, выпучив глаза, заорал:
— Военнопленные, выходи по одному!
Из заснеженной пентаграммы угрюмо выбрели, заложив руки за спину, пятиметровые циклопы, конвоируемые лично богатырем Микулой. И шагали, становясь все меньше и меньше, как стая птиц, улетающая вдаль, шагали сквозь прозрачные преграды к перекошенному небосводу, где летающие тарелки, окутанные желтым пламенем, образовали пылающую пятиконечную звезду…
— А битва всех земных царей уже кончена, и только смрад дымными струями поднимается вверх над Армагеддоном…
Я так и не понял, кто произнес эту фразу. Совершенно точно — ни я, ни мой клиент, ни воевода, ни одноглазый лилипут, ни зарстранец Штирлиц и его уродливая родня, ни фюрер, увлеченно переворачивавший подругу жизни с головы на ноги, ни обжора Гиммлер — никто этого не говорил.
Но слышали все. И все разом замолчали. Планета, ржаво скрипнув последний раз, остановила свой ход. Материальное вновь обрело объем и форму, ограничив наш мир зазубренными стенами неширокой площадки под воспаленными красными небесами с единственной горящей звездой. И воцарилась тревожная тишина, остро пахнущая пылью и кровью, — недолгая тишина; вернее сказать, затишье, в котором явственно чувствовался нарастающий гул всеобщей неотвратимой гибели.
— Космическая Кара, — очень тихо проговорил циклоп и прикрыл глаз ладонью. — Я ведь говорил… что она рано или поздно настигнет… Свершилось! Но я не думал, что будет все так…
— Хррчпок, — благоговейно отозвались зарстранцы.
— Апокалипсис, — выдохнул вновь побледневший и, кажется, совсем не сумасшедший Гиммлер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Вот они! Вот! Сугунда бар! Эхма! Шпионы! Старались выдать себя за зарстранцев, а скафандр, должно быть, сняли с убитого связного! Они его и убили!
— Это не мы! — открестился я. — Это Ука-Шлаки его сожрал. Но не со зла, а с голодухи!
— Убить! — воскликнул Штирлиц..
. — Хррчпок! — нехорошо обрадовались зарстранцы.
— Много Штирлицев! Очень много Штирлицев! — кровожадно возликовал помешанный рейхсфюрер, кидаясь в бой.
— Товарищ Штирлиц, разрешите представить рапорт о завершении боевой операции! — стараясь перекричать всех, орал Златич, вытянувшись во фрунт перед Степаном Федоровичем. — Вверенные нам заснеженные территории оккупированы. Волосатые первобытные дикари разогнаны к едрене-фене, а гиганты с гляделками во лбу — разрази их центральный комитет — взяты в плен!
— Попомнят проклятые гиганты богатыря Микулу! — присовокупил рыжий детинушка Микула, возбужденно помахивая секирой.
— Я вас никуда не посылал! Я вам ничего не приказывал! Раскрутите меня обратно!
— Хайль мне! — поздоровался заглянувший в изуродованный дверной проем Гитлер.
— Сгинь, фашист проклятый! Тебе-то здесь чего надо? — прорычал я, чувствуя, что еще немного — и сам сойду с ума, как несчастный Гиммлер. А что? Я ведь тоже не железный! Я был бы даже рад, если б у меня рассудок немного помутился, можно было бы безмятежно усесться на пол и, бряцая на натянутом струной хвосте, весело спеть: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… »
— Мы тут с Евой вышли погулять, — доброжелательно сообщил фюрер, — а у вас вечеринка. Меня, конечно, не позвали. Дорогой друг Штирлиц, как это, по-вашему, справедливо?
— Огненные вихри преисподней… — услышал я свой дрожащий голос.
Реальность дрогнула и поплыла перед моими глазами. Я все силился хоть как-то осмыслить молниеносно разворачивающиеся непостижимые события, но ничего, кроме зверской головной боли, не достиг. Степан Федорович от ужаса развязался самостоятельно и попытался убежать, но Златич с дружинниками прижали его к стене. Партизаны, размахивая отмороженными руками, требовали немедленной выплаты командировочных и каждому по ордену Красной Звезды. Гиммлер за минуту получил от толпы зарстранцев так, что теперь лежал не двигаясь. Гитлер, обнимая похожую на кудрявую болонку Еву Браун, полез к трехруким и трехногим зарстранцам с дружескими рукопожатиями и запутался в их конечностях. Ева, вырвавшись из объятий фюрера, заземлилась на скрюченном Штирлице. Кажется, она поздравляла его с тем, что он наконец-то стал отцом, и любовно кивала при этом на обалдевшего до полного окаменения коротышку циклопа. Гениальное изобретение времеатрон гудел, сипел, хрипел и подпрыгивал так, что временами заглушал грохот этой фантасмагорической вакханалии.
Пробив дурманную тошноту, в мою голову вползла мысль: как эта вся тусовка легко и просто помещается в крохотной одиночной тюремной камере? Не успела мысль оформиться в моем сознании должным образом, как я увидел, что никакой камеры нет. То есть почти — нет…
Каменные стены стали вдруг зыбкими и текуче-маслянистыми, словно кисель. Низкий потолок и вовсе истончился до полной прозрачности — сквозь него было видно, как далеко наверху сотни вражеских летающих тарелок атакуют остатки земных армий. Грибы атомных взрывов за мгновение взлетали и опадали, словно призрачные башни. Черный дым и красное пламя плавили небо. Солнце, с невероятной скоростью катившееся по орбите, столкнулось наконец с лунным диском и рассыпалось сияющим конфетти. Летающие тарелки, взметнувшись к верхним слоям атмосферы, вспыхнули ядовито-зеленым кислотным блеском и сплясали качучу…
А потом началось что-то уже совсем невообразимое.
… Времеатрон заискрил и взорвался, но как-то очень аккуратно — даже не поранив никого из присутствующих. И деликатно провалился сквозь пол в обугленную дыру, откуда тотчас показалась всклокоченная рыжая голова.
— Опять разбудили, — потягиваясь, сказал ас Лодур. — Клянусь Ермунгандом, это уже слишком… — Не договорив, он распахнул глаза, секунду с выражением искреннего ужаса смотрел на все происходящее, после чего проворно нырнул обратно.
… Степан Федорович отмахивался от красных партизан, раздувшихся вдруг, словно воздушные шары, и беззвучно орал. Я шагнул к нему, но каменный пол, ставший вязким и податливым, поглотил меня, поглотив, выплюнул. И так до тех пор, пока я не догадался замереть и не двигаться.
…Очнувшийся после очередных побоев Гиммлер, раздевшись догола, обнажив синевато-черное сухопа-рое тело, пожирал уже четвертого зарстранца, сыто урчал, приговаривая:
— Уна-уму любят своего Ука-Шлаки!
… Ева Браун кружилась в вальсе, как осенний листок, взметая полы платья то выше, то ниже, а то и переворачиваясь вверх тормашками. Причем партнера ее я разглядеть не мог, как ни старался, — то ли Штирлиц, то ли коротышка циклоп, то ли снова всплывший на зыбком полу времеатрон…
… Я почувствовал странный зуд во всем теле, будто я весь слеплен из крохотных муравьев, которые вдруг решили расползтись в разные стороны…
… Воевода Златич, выпучив глаза, заорал:
— Военнопленные, выходи по одному!
Из заснеженной пентаграммы угрюмо выбрели, заложив руки за спину, пятиметровые циклопы, конвоируемые лично богатырем Микулой. И шагали, становясь все меньше и меньше, как стая птиц, улетающая вдаль, шагали сквозь прозрачные преграды к перекошенному небосводу, где летающие тарелки, окутанные желтым пламенем, образовали пылающую пятиконечную звезду…
— А битва всех земных царей уже кончена, и только смрад дымными струями поднимается вверх над Армагеддоном…
Я так и не понял, кто произнес эту фразу. Совершенно точно — ни я, ни мой клиент, ни воевода, ни одноглазый лилипут, ни зарстранец Штирлиц и его уродливая родня, ни фюрер, увлеченно переворачивавший подругу жизни с головы на ноги, ни обжора Гиммлер — никто этого не говорил.
Но слышали все. И все разом замолчали. Планета, ржаво скрипнув последний раз, остановила свой ход. Материальное вновь обрело объем и форму, ограничив наш мир зазубренными стенами неширокой площадки под воспаленными красными небесами с единственной горящей звездой. И воцарилась тревожная тишина, остро пахнущая пылью и кровью, — недолгая тишина; вернее сказать, затишье, в котором явственно чувствовался нарастающий гул всеобщей неотвратимой гибели.
— Космическая Кара, — очень тихо проговорил циклоп и прикрыл глаз ладонью. — Я ведь говорил… что она рано или поздно настигнет… Свершилось! Но я не думал, что будет все так…
— Хррчпок, — благоговейно отозвались зарстранцы.
— Апокалипсис, — выдохнул вновь побледневший и, кажется, совсем не сумасшедший Гиммлер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77